Внимает матери с открытым ртом,
Лет сорок уж ему. На вид не скажешь —
Усы не пробиваются никак.
Его спасти необходимо было
От женщин — ночами мучили воображенье,
От голых тел кружилась голова.
И днями напролет старался сам себе
Помочь руками.
Тогда ему сказали: «Теперь ты Рыцарь Бога,
И должен соответствовать сему». —
«Но где же шпага?». —
«С небес падет, обязан дожидаться».
Послушно ждет, тем временем, как мать
Историю овец все повторяет.
Сидят вдвоем, их камни окружают.
То место белыми усыпано камнями
Горы, взорвавшейся под Пертикарой.
Тогда с небес все на землю упало!
Немного погодя встают и к дому направляются.
Как говорят, все камни белые в траве
За ними следуют тихонько.
И кажется тогда — идут те овцы,
Нет уже которых.
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Пирина в честь отца назвали.
Тот имя унаследовал от деда,
Пиринам Эви, в общем, нет конца.
Они всегда мед делали особый,
Он мятой пахнет.
Дом вдалеке стоял, на полпути
И от деревни, и от реки долины.
В Америке — не всем известно это —
Весною посылают поезда в долины,
Где яблони и персиков деревья
Стоят в цвету.
Те поезда развозят улья пчел.
Они к цветам летят, как свахи,
От ветки неподвижной к ветке
Нектар любовный переносят.
Пирин весною тем и занят:
Он ульи с пчелами разносит
И ждет в тени, покамест пчелы,
Нетерпеливые от голода и страсти,
Зачать плоды цветам помогут.
Заботой пчел в любви родятся фрукты,
Иного не бывает.
Нам не отведать без того
Ни персиков, ни яблок.
Плоды земли исчезнут.
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Жила одна в своем сарае Бина
На улице кривой и узкой
И вдоль канав водила гулять козу.
Никто не знал, была ли Бина
Мужчиной или женщиной:
Грудь у нее имелась, но и усы росли,
И грубые носила башмаки,
Пригодные для гор.
Мальчишками пытались мы под юбку
К ней заглянуть — понять хоть что-то.
Но ноги плотно сжатыми держала,
И длинные трусы их облегали.
Никто не знал, была ль хоть раз близка
С мужчиной иль с животным, может статься…
Однако все запомнили надолго,
Как самую большую из сестер —
Их всех шутя «американками» прозвали —
Учила молоко доить с сосков козы своей.
Шептала девушке на ухо:
«Сожми в кулак, держи покрепче,
Не выпускай его!»
Ладонями ей руку покрывала.
И под конец сжимали вместе
Вдвоем сосок, всегда в нем оставалась
Несдоенная капля молока.
Бине почти сто лет теперь.
Вслед за козой бредет
И никому в лицо не смотрит.
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
У Пидио была жена,
Она белье стирала по субботам.
И ровно в полдень он ей помогал:
Вдвоем располагались
Широкой улицы посередине
И выжимали вместе все простыни,
Покамест те змеей не скручивались длинной
И с них едва на землю капля упадет.
Теперь, когда жены не стало,
Лишь певчий дрозд готов
С ним одиночество делить
Да два сапожника — Джепи и Нано…
На площади до полночи сидят,
И всякий вечер он им напевает вполголоса
«Страсть губит» из оперы «Федо́ра»
На музыку Джордано.
ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ
Сухие листья в этот год остались
На ветках, с них не облетали —
Без ветра выпала осенняя пора.
Деревья пламенем объятые стояли.
Казалось, фокарины[13] разожгли повсюду.
Под Монтебелло, у реки Мареккьи,
Есть монастырь, покинутый сто лет,
Ореховая роща перед ним.
Мы с братом в монастырь проникли,
Используя отверстие в стене —
След временем оставленных потерь.
Хотелось в роще под деревьями пройтись,
Под облаком багряных листьев,
Которое удерживали ветви.
Мы зазвонили, в колокол ударив.
Вмиг листья облетели, звону вторя,
Деревья обнажились перед нами.
ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ
Дождь лил сто дней.
Вода корням травы вослед
Просачивалась в землю
И проникала в библиотеку монастыря,
Где сохранялись в книгах
Слова святые. Она их залила.
Когда настала теплая пора,
Саят-Нова, молоденький монашек,
По лестнице на крышу поднял книги,
Открыв их солнцу, чтоб горячий воздух
Намокшую бумагу просушил.
Уж месяц, как светило солнце,
И на коленях во дворе покорно
Он ждал, когда же книги
Знак жизни подадут.
Покуда однажды утром
Страницы легкие от дуновенья ветра
Не начали шептать и шелестеть.
Казалось, пчелы прилетели на крышу эту.
Он заплакал: с ним книги говорили вновь.
ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ
В том доме розовом не слышно голосов,
Он опустел, в нем не живет никто.
Когда-то поле было перед ним,
Куда коней на ярмарки свозили.
Разболтанные ставни на ветру
Скрипят, и отлетевшие куски роняют.
Внутри там дерево давно растет
От персиковой косточки,
Нечаянно оброненной, быть может.
Дом трех сестер-американок —
Так прозвали безумного Фафина дочерей.
Он был в Бразилии. Оттуда возвращаясь,
Карету нанял в Генуе, чтобы домой добраться,
И за три дня остался без гроша.
Однажды утром старшую сестру
Нашли утопшей в речке у мостков,
Где женщины белье стирали.
Совсем нагая, лишь волосы лицо ей
закрывали.
Вторую видели в Ферраре, в публичном доме.
А третья, что мне нравилась,
На празднике одном под граммофон
С моим лишь братом танцевала.
Он крепко прижимал ее спины пониже,
А я, понурившись, с тоской глядел
На желтые и белые квадраты пола.
ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Два дня назад настало воскресенье
Впервые в ноябре.
И пал туман, такой густой и плотный,
Хоть режь его ножом.
Деревья инеем белели.
Дороги и поля — под простынями снега.
Позднее вышло солнце и просушило мир,
Лишь тени мокрыми остались.
Пинела занят был лозой —
Подвязывал ее сухой травы стеблями,
Которые закладывал за уши.
Работал, а я с ним говорил
О жизни, что прошла в мгновенье ока,
О смерти, я до смерти был напуган ей.
Тогда его застыли руки,
И стало тихо, все шумы исчезли.
Теперь лишь слышен голос птицы,
Издалека он доносился.
Спросил меня: «Боишься ты чего?
Смерть вовсе не назойлива,
Придет лишь раз один».
ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Временами, когда было жарко,
Возвращались в монастырь пустой
У реки Мареккьи.
Двор порос травой высокой.
Растянувшись в ней на животе,
Вспоминали, как молились братья.
С колокольни мы украдкой наблюдали,
Любопытные, как дети все.
Их тела недвижно распростерты,
Лицами в траве зарывшись,
Ей дарили святость слов молитвы.
И когда монахи поднимались,
На траве примятой оставался след,
Словно тень свою забыли.
ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
В дождь кажется тебе, что до костей промок,
Омыт водою,
Град скачет по плечам, как саранча.
Туман все зачеркнул, и мысли тоже.
Свечи сгоревшей пламя лишь голова хранит.
Две ночи или три назад
Снег все покрыл собою — дороги и поля.
Следы большие увидали с братом
Неведомого зверя на снегу.
Медведя, может статься?
Отчетливые, утром шли от дома,
С окраины деревни,
И вдруг оборвались на площади посередине.
Казалось, кто-то в воздух взмыл внезапно.
ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мне с детства нравился тростник —
Его я воровал у речки,
Пока он был еще зеленым.
Под солнцем расстилал, высушивал все лето.
Он легким делался, как воздух,