Человек должен помнить, кто пишет книги, делает кино, кто пишет музыку, эти вопросы забывать нельзя».
Я считаю, что я вижу перед собой очень счастливого человека.
Поэт никогда не может быть счастлив. Я больше скажу — ни один человек культуры не может быть счастлив, потому что все то, что он делает, всегда сопровождается недовольством, неудовлетворением, потому что он всю жизнь думает, что он сделал мало, что он сделал не так, что это слишком скромно и недостаточно, т. е. недовольство художника самим собой.
А я все-таки думаю, что видела очень великих и счастливых или гармонично живущих людей. И мне хочется внутренне, зрительно остановить этот момент, как в финале «Соляриса» с вертикальным отъездом. Дом и люди в нем, и холмы Романьи все дальше, и я забираю все с собой, на планету моей жизни.
Тетрадь 8ГРАЖДАНИНА МИРА
«Рай мы уже прожили. Это было детство», — говорил Тонино. Мне кажется, что всю свою жизнь он прожил в Детстве. И там, где он окажется теперь, для него не будет ничего неожиданного. Я должен надеяться.
Необходимо создавать места, где можно остановить время, и там ждать отставшую душу.
СПИСОК УЧАСТНИКОВ
Тонино Гуэрра — поэт, писатель, художник, скульптор, архитектор, философ, мудрец, самопровозглашенный президент реки Мареккья. Фигура масштаба Итальянского Возрождения. Да плюс кино, которого тогда не было.
Он написал сценарии фильмов: «Амаркорд», Blowup, «Казанова-70», «Брак по-итальянски», «Красная пустыня», «И корабль плывет», «Ностальгия», «Христос остановился в Эболи», «Джинджер и Фред», «Забриски пойнт»… (всего их сто).
С ним работали Федерико Феллини, Микеланджело Антониони, Лукино Висконти, Тео Ангелопулос, Андрей Тарковский…
Тонино — автор фонтанов, каминов, интерьеров, солнечных часов, мебели, остроумных памятных досок во многих городах Романьи, поэм, сборников стихотворений, книг прозы, керамики, сказок, устных рассказов, литературных мистификаций. («Лора!..» — это мне показалось или кто-то крикнул?) Основатель придуманных им садов и музеев. Изобретатель певчих птиц; туманов с прорастающими сквозь них деревьями и полупрозрачными лошадьми; долин, покрытых листьями травы Мадонны и белым лебединым пухом; железа и цветных стекол для собственного изготовления огромных, насквозь кривых и ржавых Latern (фонарей, по-нашему), излучающих для одиноких путников теплый свет в ночи, которую тоже придумал Тонино, чтобы полней ощутить надежду на обязательный восход солнца.
Солнце придумал не он, врать не буду. И слова — не он! Слова были до него. Не все.
Но руины слов придумал Гуэрра. Выглядят они так: зеленые, слоистые, округлые глыбы из листового стекла на поле невысоких, в рост травы, белых струй. («Лора, скажи ему, чтоб он описал мой любимый фонтан в Сант-Арканджело, где я родился шестнадцатого марта тысяча девятьсот двадцатого года!» Вы тоже слышали или опять почудилось?)
Еще Тонино создает дружбу — то есть он не экономит на общении. И обязателен в любви.
Немотивированные ничем, кроме внутренней потребности, звонки из Италии выглядят так:
— Юра! Это Тонино. Как ты? Как Гия? Как Саша? Как Сережа? Как Андрей?
Ему кажется, что в его отсутствие мы общаемся так же счастливо, как во время его приездов в Москву или наших набегов в Пеннабилли.
— Все живы. А как ты, Тонино?
— Феноменально!
И пока он вешает трубку, слышу требовательное:
— Лора!
Лора Гуэрра (когда-то Яблочкина), жена Тонино. Его друг, его хранитель, его переводчик и проводник в райских кущах российской культуры. Прекрасная и неугомонная, она помогла ему преодолеть звуковой (язык ведь из звуков) барьер и даже научила немного говорить по-русски. Немного, но «феноменально». А в тяжелый час боролась за жизнь любимого Тониночки с отвагой и терпением, помогая ему жить.
Круг их московских друзей широк. И собрать их, таких разных, под силу лишь Тонино и Лоре.
Георгий Данелия, Александр Коновалов, Белла Ахмадулина, Юрий Любимов, Борис Мессерер, Рустам Хамдамов, Паола Волкова, Сергей Бархин, Андрей Хржановский… А были еще Андрей Тарковский, Сергей Параджанов…
Это только те, о ком я знаю.
В КАКОМ-ТО СМЫСЛЕ БЕТХОВЕН
Тонино одет, что на праздник, что дома, одинаково — всегда пиджак, жилет, рубаха без галстука, вельветовые брюки и коричневые спортивного вида ботинки с белыми шнурками.
В крохотном кабинетике-студии, под крышей небольшого двухуровневого сельского дома в Пеннабилли, примостившегося так, что с одной стороны он открыт к долине, а с другой подпирает гору с террасным садом, Тонино пытается найти проект нового фонтана.
Комнатка заставлена, завешана, завалена музейными, на мой взгляд, экспонатами — работами хозяина и подарками гостей.
Каждое утро он при параде спускается из нее к завтраку и не любит, когда кто-нибудь опаздывает, потому что ему надо после завтрака работать.
— Попробуй это вино! Феноменально!
И обязательно надо попробовать.
Но сейчас он ищет эскиз. Это важно?. В это время приходит его друг Джанни Джанини, высоченный горбоносый человек с крупным лысым черепом и вставными железными зубами. У него нежная улыбка и растерянный взгляд. Когда-то он был цирюльником, потом Гуэрра помог ему купить магазин, где Джанни торгует сувенирами по его эскизам.
Кроме того, он антиквар и даже проводит ежегодную выставку, для рекламы которой в одиночку затаскивает огромные щиты на высоченную гору над монастырем, где живут три пожилые монахини и две молодые — очаровательные и с ангельскими голосами. Лора дружит со всеми и поддерживает их.
Щиты с дороги не видно, но это не смущает Джанни. Его знают в округе все, и он знает каждого. Он очень громко говорит, очень страстно, и вид у него в это время свирепый.
— Рисунок посмотрим потом, а сейчас поедешь с Джанни в Санта-Агату — он покажет тебе один фонтан.
Джанни не знает ни одного слова ни на одном языке, кроме итальянского. Я на итальянском знаю два: «bene» и «феноменально». Он в каком-то смысле Бетховен, да и я несколько глуховат. Такие собеседники.
Дворники еле разгребают дождь на ветровом стекле, тучи привязаны к холмам тонкими струями.
— No bene! — кричу я, показывая на небо. — Нехорошо.
Он удивленно смотрит на меня и вдруг понимает, что я сказал по-итальянски. Долго, с жаром и отпусканием рук от руля, он говорит мне, по-видимому, о крепостях, которые спас от разрушения Тонино. Вот эту, на скале, и ту, дальнюю, которая светится на фоне сизого неба.
— Феноменально! — говорю я.
Он улыбается и молчит. В интересах общения я вспоминаю музыку из опер Россини, Верди, Пуччини и в надежде, что он не особенно слышит, напеваю, пока мы минуем сказочные городки-крепости. Джанни, к удивлению, узнает арии и марши и начинает их петь сам. Теперь я их не узнаю.
Санта-Агата — крохотный средневековый городок с крепостью-замком. С нижней улицы на верхнюю по широким перилам ползет бронзовая улитка, оставляя за собой цветную дорожку из смальты, по которой течет вода. Фонтан вписан в пространство, не нарушая гармонии.
— Тонино, — показывает на улитку Джанни. — Bene?
Я не успеваю сказать: «Феноменально», как его обнимает довольно привлекательная женщина. Разговаривая, они выходят на крохотную площадь, ограниченную невероятной красоты домами, где карабинеры, вышедшие из «фиата» в своих нарядных белых портупеях, приветствуют моего поводыря. Потом хозяйка заведения на три столика угощает нас вином, а единственный посетитель, Франческо, достающий Джанни до груди, обнимается с ним и после краткой беседы (видел бы Феллини эту жестикуляцию!) уходит, чтобы вернуться с огромным ключом.
Этим ключом он отпирает высоченную дверь, и мы входим в театр.
Нет, клянусь, Тонино прав, постоянно употребляя слово «феноменально»!
Представьте себе зал… ну, скажем, Большого театра, с люстрой, ложами, бархатом, креслами в партере и тремя ярусами, полноценный и прекрасный театральный зал, обладающий к тому же феноменальной акустикой, на пятьдесят человек.
Джанни и Франческо сели в первом ряду, я вышел на сцену. Хотелось запеть. Я посмотрел на Джанни. Наверное, ему тоже хотелось, но он совестливо сдержался. Спустившись в партер, я разместился рядом, и минут десять мы слушали великолепную итальянскую тишину.
Улитка, молча ползущая по склону времени вверх, оставила радужный след на древней земле. И тихо, не бурно, без пены, стекающая со склона ясная вода не смывала ничего из памяти. Только проясняла ее.
По всей Романье расставлены, развешаны, построены знаки любви Тонино Гуэрры к своей земле. Все они исполнены высокого искусства, вкуса, достоинства и скромности. Они не кричат и не требуют внимания. Их узнаешь внутри себя и обнаруживаешь не просто уместность, а необходимость в этом прекрасном ландшафте.
— Надо сделать книжку с картинками и твоими текстами — «География Тонино», — скажу я ему по возвращении.
На самом деле замечательные книги с работами Гуэрры есть, но Лора переводит ему мои слова, и что вы думаете, он говорит? Вот именно:
— Феноменально!
Город Башия не так уж велик. В нем одна улица и человек пятьдесят жителей, которых мы с Джанни не видели. Мощеная дорога ведет на вершину холма, где высится одинокая сторожевая башня. Темные облака висят низко, как потолки в домах Корбюзье.
Джанни отодвигает замшелое бревно шлагбаума. Похоже, что здесь давно никого не было. Пустынно и ветрено наверху. Вершина пирамиды крыши городского собора ниже уровня холма. Далеко за ущельем еле видна маленькая деревня — четыре-пять домов, сложенных из старого камня. «Там когда-то жил Тонино», — догадываюсь я по сурдопереводу Джанни и оглядываю холм, на который мы взбираемся. Никаких признаков Гуэрры не вижу.