Армения, Благословенна будь!
Твои полеты ввысь,
По вертикали во времени —
Ему не удалось
Согнуть твоих плечей.
Ты движешься в пространствах,
Которых нет,
Лишь в памяти живут:
Воспоминанья о былом
Летают грезы,
Похожие на майских светлячков.
Англичанин и русская познакомились на Капри, и был у них короткий, но сокрушительный роман. После того англичанин уехал в Лондон, а русская вернулась в свои бескрайние просторы. Они решили продолжить свою любовь, играя долгую шахматную партию на расстоянии. Время от времени приходило письмо из России с очередным ходом, и время от времени приходило в Россию письмо с цифрами из Лондона. Между тем англичанин женился, и у него родилось трое детей. И русская счастливо вышла замуж. Шахматная партия длилась двадцать лет — по одному письму раз в пять или шесть месяцев. Пока однажды англичанину пришло письмо с таким коварным ходом конем, что он съел королеву. И англичанин понял, что этот ход сделала другая персона, чтобы уведомить его о смерти любимой.
Когда осматривали дом в старом районе города, нашли, что Ширикава уже умер от голода в своей спальне. В квартире еще было две комнаты. Обе без мебели. Лишь в первой стояли три черных стула европейского типа у самого окна, как бы для людей, готовых смотреть из него на тысячу листьев платана. Однако позже стало ясно, что стулья предназначались для трех худющих котов, составлявших компанию старику. В третьей комнате пол был покрыт слоем белоснежного риса. Ширикава родился в Кикибу, деревне на севере Японии. Молодым он играл на маленьком ко-даико[4] во время процессий по случаю первого снега.
Почему Ширикава умер от голода, имея в распоряжении столько риса?
Когда его унесли на носилках, кто-то попробовал лечь на койку, как ложился Ширикава. Положив голову на подушку, увидел коридор, за ним комнату с рисовым полом. У него возникло нежное впечатление снега, а серая стена в глубине казалась холодным зимним небом.
После долгих расспросов, удалось узнать от соседей, что Ширикава вот уже несколько лет очень тосковал по снегу. И в самом деле, в этих краях никогда не шел снег.
Правил он огромными, но несчастными землями, которые дважды поражала бубонная чума, и теперь умирал в одной из зал своего дворца.
Напоследок тиран повелел созвать большую часть подданных, с которыми жестоко обращался: и женщин, которых насиловал, и слепых, хромых, калек, пострадавших от его зла. Он хотел, чтобы на весь народ, столпившийся в зале, и вдоль лестниц, стоявший коленопреклоненным во дворе, упал его предсмертный крик: «Я умираю довольным, потому что знаю, что никому не сделал добра!»
Одному человеку сказали однажды, что он дерево. Испугавшись, побежал посмотреть на себя в зеркало и увидел, что он жаба.
В ста километрах от Нью-Йорка на болотистом месте есть огромный дом, сооруженный группой хиппи из бумаги. Железный каркас оплетен проволокой как паутиной, и на него они набросали всю бумагу, собранную во время забастовки нью-йоркских мусорщиков. Бумагу залили гудроном от воды и ненастья. Внутри — нагромождение маленьких комнатушек с квадратными и круглыми куполами. В каждом помещении — семья. И с семьями весь их скарб: тряпки, одеяла, мешки, граммофоны, пластинки, стаканы, тарелки, дети, свечи.
И эти самые хиппи участвовали в Дне поминовения. Они молча шли по улицам Нью-Йорка. Море шагающих ног, тысячи зажженых среди белого дня фар такси. И все они видели пятьдесят тысяч черных шаров, поднимающихся в небо Нью-Йорка. Каждый шар означал американского солдата, погибшего во Вьетнаме.
Потом они вернулись в свой дом, туда, вниз, на болото. И через неделю заметили на горизонте черное облако, которое опускалось на их болотистую землю. Казалось, это облако птиц или саранчи. Но это были те черные шары, которые прилетели с нью-йоркского неба. Был солнечный день, но в какой-то момент на все вокруг упала тень — это шары начали опускаться вниз, касаясь земли, отяжелевшие от влаги. Ни у кого не хватало смелости поднять хоть один черный шар. Даже у детей. Смотрели растроганные на это море шаров целый день и следующий день тоже. Пока не увидели, что они постепенно сморщивались, теряли воздух, как последний вздох солдат, погибших на войне. Земля была покрыта этими черными сморщенными шариками. На третий день собрали их один за другим и похоронили. А когда закопали, пели несколько часов жалобную песню боли.
Я выучиться смог,
Лишь матери моей благодаря.
Она крест ставила в том месте,
где имя пишут прописью обычно.
И если я узнал все города,
Царящие над миром,
Я матери обязан этим.
Она сама не знала путешествий
И вот вчера повел ее в кафе.
Хотелось ей пройтись немного
(Два шага сделать перед сном)
Она теперь почти совсем ослепла.
«Присядьте здесь. Желаете чего?
Могу вам предложить
Пирожное бинье. Оно здесь дорогое…»
Мой дед клал кирпичи,
Отец мой стены делал,
И я кладу кирпич и делаю стену.
Сдались нам кирпичи!
Их тысячи, десятки тысяч, горы.
Но всё же дом себе я не построил.
Я делал башни и мосты, террасы
И виллу для хозяина большую,
Которая нам солнце заслонила.
Но все же дом себе я не построил.
Мой дом стоит так высоко,
Что слышен кашель Бога.
Скажите Вы моим волам:
«Подите прочь, — вы сделали свое —
Теперь мы пашем трактором быстрее».
Я знаю, плачет сердце у вас, и у меня.
Они нам отслужили много лет
Теперь волы уходят, понурив голову,
Вослед веревке длинной бойни.
Пойдем в кафе для бедных, как и мы,
Где спички чиркают о стену.
За чашкой кофе с молоком поговорим
И восхитимся им, ведь теплым Его нам принесли.
И всем расскажем, как встретились впервые,
Ни где-нибудь — мы ехали в трамвае
В одном из уголков Америки Латинской.
Твой шарф из меха мертвой кошки вокруг шеи,
Пропахший писаньем бедняги Кантарело,
Мы назовем лисою черно-бурой,
Какую носит и сама княгиня.
Под апельсином лампы золотым
И мы пойдем покорно, как скот,
Которого ведут на бойню,
И у ворот, прощаясь долго,
В любви признаемся и скажем,
Что ничего другого нам не надо.
У брата — усики, и он танцует танго,
Таким его я помню.
Теперь разводит уток он —
Четыре тысячи — все плещутся в реке
Средь камышей.
Когда его зову я в Рим,
Привозит мне два листика салата.
Я для него, как канарейка в клетке.
И всякий раз при встрече,
Пусть даже год прошел,
Здороваемся за руку, — и… баста.
Селение было сделано так. Подгнившее дерево и только. Потом монастырь, сложенный из камней. Параджанов наверняка видел ребенком у себя в Армении, где так много монастырей, как монахи косят траву на крыше такого монастыря в дождливые годы, после того как ветер забрасывал под старые черепицы семена. Под ними вырастали целые заросли крапивы, мака и овса по колено. Ныне селение опустело. Люди бежали от стихийных бедствий, и трава на крышах вырастала высотой в метр, прорастала из трещин домов и на земляных полах. На крышах трава высокая и тонкая с красными маками, раскачивалась на ветру, создавая мягкие волны. Камины, потушенные, кто знает, сколько лет тому назад, перестали спасать от сырости, которая спускается с окрестных гор. Когда одинокий торговец-грек останавливает свой джип на площадке, он сразу же отправляется на поиски хоть одной живой души.
Никого. Впечатление, что люди спрятались под камнями. Но вдруг возникает старуха, которая сидит на корточках перед жаровней с чайником. На ней розовые шали, накинутые на фиолетовый жилет и белый фартук, из-под которого выглядывает рука, кажущаяся на первый взгляд вышитой. Однако, это не вышивка, а серебряный браслет с монеткой, соединенный цепочками с тремя кольцами на пальцах. Тогда грек садится, поскольку браслет заслуживает разговора. Надо бы купить его. Это может быть выгодно. Иначе как оправдать все затраченные усилия и четыре дня приключений под изнуряющим солнцем по горным ухабам. Старуха жует слова, похожие то на арабские, то на турецкие. Лучше сразу показать ей товар, чтобы предложить поменять на него браслет. Баночки с рыбой и с цыпленком. Старуха смеется и прячет лицо в шаль. Потом приоткрывает глаза и смотрит на высохшую воронку пруда перед ними. Торговец идет к джипу и возвращается. Показывает одежду, бусы и разные вещи. Предлагает деньги. Показывает марки. Старуха берет одну из них — с птицей в центре. Потом она роется в складках одежды и вытаскивает ножницы. Вырезает птичку и кладет ее себе на ладонь. Возможно, она верит, что птица умеет летать. И правда, порыв ветра уносит кусочек марки, а она смеется и хлопает в ладоши. Смотрит, как бумажная птичка летит вместе с другими, которые от этого шума поднялись с пруда. Она родилась в Туркуле и девочкой переехала в Азербайджан, где должна была найти на реке камушек с дырочкой, чтобы быть принятой на работу, на маленькую фабрику ковров. Тот, кто после долгих дней поисков находил такой камень, доказывал тем самым, что обладал необходимым терпением делать в день по десять