– Нет.
Марини усмехнулся и сел напротив меня, откинулся на спинку кресла. Я снова подумала о том, что мне хочется запустить пальцы в его волосы и ощутить какие они на ощупь.
– Итак, судя по тому, как вы одеты, у нас и правда строго деловая встреча, определенно вы умеете удивлять.
– Почему? Я ведь сказала об этом заранее.
Данте улыбался, хотя его глаза в этом не участвовали. Он словно изучал меня, и я в который раз отметила, насколько сексуальная у него улыбка, умопомрачительная, настолько притягательная, что хочется смотреть снова и снова. Его небрежная поза, полная расслабленность хищника, который слишком уверен, что жертве никуда не деться, заставляла меня то и дело смотреть на вырез его джемпера, на мышцы торса под тонким трикотажем, на длинные ноги, вытянутые на ковер. Бросила взгляд на туфли – начищены до зеркального блеска, ни капли грязи. Значит, он не ходил по улице под дождем, тогда почему у него влажные волосы? Принял душ перед моим приходом? Прямо здесь? В офисе?
– Потому что женщины часто говорят совсем не то, что думают.
Взгляд медленно заскользил по моей шее к вырезу блузки и снова поднялся к моему лицу. Я, кажется, начинала понимать, почему женщины сходят по нему с ума – он намеренно заставляет их чувствовать сексуальный подтекст в каждом взгляде, в каждом слове, превращая любую беседу во флирт, своеобразную охоту на живца.
Приманка он сам.
– Не нужно обобщать, мистер Марини, всегда есть исключения из правил. Я хотела поговорить с вами о своей пациентке, Аните Серовой. Вы ее знали?
Он пожал плечами, и я увидела, как напряглись мышцы на сильных руках, натянув ткань джемпера.
– А должен был? У меня плохая память на имена.
«А что ты запоминаешь, Марини? Тела? Родинки, татуировки?»
– В принципе должны были, эту девушку недавно арестовали за незаконную попытку проникновения к вам в дом.
Я посмотрела в блокнот и зачеркнула первый вопрос.
– Припоминаю, но смутно, ко мне в дом часто пытаются незаконно проникнуть хорошенькие женщины.
– Анита – не женщина, она – подросток, ей было всего шестнадцать.
– Было?
– Да, было. Анита покончила с собой несколько недель назад.
Данте скептически приподнял одну бровь.
– Печально, примите мои соболезнования.
Ни одного лишнего телодвижения, ни одной эмоции, ничего. Легкое сожаление и все. У него железная выдержка, а возможно, он и в самом деле ее не помнит или не знает.
– Я пытаюсь в этом разобраться, мистер Марини.
– А при чем здесь я?
– Анита упоминала вас в записях в своем дневнике.
– Думаю, вы бы удивились, если бы узнали, какое количество женщин упоминают меня в своих дневниках.
Подался вперед и взял в руки стилет, перевернул его острием вниз, потом обратно. Движения отточены до автоматизма, видно, что это привычное для него развлечение во время беседы.
– Нет, не удивилась бы, – парировала я, – только вряд ли эти женщины пишут о том, что вы резали их кожу стилетом и лили воск на их тело, или я ошибаюсь?
Стилет перестал крутиться в его пальцах.
– Все, что вы перечислили, это самые невинные вещи, которые можно вспомнить, побывав в моей постели, мисс Кэтрин Логинов.
Я покраснела от кончиков ногтей до кончиков волос.
– У вас были проблемы с законом за связи с несовершеннолетними?
Он снова откинулся на спинку кресла:
– Вы психолог или следователь? А может, мы на исповеди?
– Отчего же? Я задаю эти вопросы с целью понять, почему моя пациентка добровольно ушла из жизни…
– А вы не смогли этого предотвратить? Мучают угрызения совести? Думаете, что вы сделали не так? Ищите виновных, доктор? Я подхожу на эту роль, не так ли? На роль виновного.
Я резко выдохнула от этой режущей прямоты. Браво, мистер Марини, вы тут же попытались нащупать мое слабое место, нанести удар, чтобы убедиться в своей правоте. Вы попали в цель.
– Не знаю, на какую роль вы подходите, просто пытаюсь понять, какое отношение может иметь к шестнадцатилетнему ребенку взрослый мужчина. В какие бы игры вы не играли в постели, я надеюсь, ваши партнерши достигли совершеннолетия!
– Я не знал эту девочку, я никогда ее не видел, и я понятия не имею, какого дьявола она писала обо мне в своем дневнике. Вы удовлетворены?
Нет, я не была удовлетворена, я увидела, что он злится, только не могла понять почему.
– Что вас больше всего шокировало в ее дневнике? Упоминание моего имени или перечисление того, что она хотела, чтобы я с ней сделал?
В этот момент он схватил меня за руку, я не ожидала, и кожу словно обожгло от прикосновения его пальцев. Я судорожно сглотнула.
– Отпустите.
– Вы боитесь прикосновений?
Да, его прикосновений я боялась, потому что они вызывали во мне совсем не те чувства, что должны были. Не вызывали отвращения, отторжения, а наоборот – первобытное странное желание еще больших касаний, сильных, властных, порабощающих.
– Мы снова обсуждаем мои страхи, мистер Марини?
– А чего вы боитесь, Кэтрин? Что пугает маленького доктора-психолога?
В нем меня пугало все, а особенно реакция собственного тела только на звук его голоса.
– Отпустите мою руку и давайте продолжим беседу, если вы не против?
– Против! Ответьте на вопрос, и я отпущу.
Я несколько секунд смотрела ему в глаза, его явно забавляла эта ситуация, где вопросы теперь задавал именно он.
– Равнодушие. Больше всего меня пугает именно равнодушие.
– Как сильно бьется ваш пульс, можно подумать, что вы и правда меня боитесь или возбуждены.
Я невольно облизала пересохшие губы и увидела, как он внимательно проследил за кончиком моего языка, светло-голубые радужки потемнели, он слегка надавил большим пальцем на мое запястье и, сминая кожу, провел им по тыльной стороне ладони.
– Какие холодные руки. Так вы боитесь или я вас возбуждаю?
Он не просто меня возбуждал, я превратилась в сгусток оголенных вибрирующих нервов, в моих мыслях я уже стонала под ним на этом столе, глядя в эти обжигающие глаза. Я почувствовала, как напряглись соски под кружевным лифчиком, и как влажно стало между ног. Боже… если я так на него реагирую, то как может отреагировать подросток, совершенно не знающий толк в таких утонченных играх на чувственность. Я не хотела, чтобы он отпускал мою руку, и в тот же момент появилось непреодолимое желание убежать.
– Ни то, ни другое, мистер Марини, я просто не люблю, когда меня трогают чужие люди. Мне это неприятно.
– Готов поклясться, что сейчас вам это приятно, более того – вы просто мечтаете, чтобы я трогал вас везде, Кошка?
– Что? – мои глаза округлились, и я резко отняла руку. – Как вы меня назвали?
Он засмеялся, сложил руки на груди:
– Я назвал вас кошкой. Вы такая же дикая, так же противитесь ласке, даже если про себя урчите от удовольствия.
Я почувствовала вспышку злости, нет, даже ярость. Он намеренно выводил меня из себя, намеренно ставил в неловкое положение, или же… он настолько умен и хитер, что умело увел разговор в нужное ему русло.
– Я не кошка, и вы понятия не имеете, что может заставить меня испытывать удовольствие, – выпалила я.
– А мне кажется, я прекрасно знаю, что именно, – Марини резко подался вперед, гипнотизируя меня взглядом.
– Вы слишком самоуверенны.
Я встала с кресла, а он остался сидеть.
– Я думаю, наш разговор окончен. Если у меня возникнут еще вопросы, я вам позвоню. До свидания, мистер Марини.
Я развернулась и направилась к двери. Внезапно он оказался впереди меня, и его рука легла на круглую ручку, отрезая мне пути к отступлению, я услышала его голос прямо над своим ухом.
– В следующий раз придумайте причину для встречи со мной поубедительнее.
– Следующего раза не будет! – ответила я. – Дайте мне выйти.
– Будет, – его дыхание обжигало затылок и у меня пересохло в горле, – будет, и вы прекрасно это знаете. Хотите, я подожду, пока вы снова позвоните или сэкономим наше время, и я это сделаю сам? Например, завтра приглашу вас куда-нибудь?
Я резко обернулась:
– Сделайте одолжение, мистер Марини, избавьте меня от вашей самоуверенной наглости. Со мной это не работает.
Голубые глаза вспыхнули любопытством, и он облокотился о косяк двери прямо над моей головой.
– А что работает, Кэтрин?
Он вдруг убрал прядь волос с моего лица, а я замерла, осознавая, настолько он сейчас близок ко мне.
– Ничего из привычных для вас методов.
– Хотите сказать, что, как психолог, видите меня насквозь?
– Вот именно, – нагло ответила я и хотела открыть дверь, но он вдруг схватил меня пятерней за горло и жадно впился в мой рот губами, от неожиданности я задохнулась, но его напор был настолько яростным, что у меня потемнело перед глазами и подогнулись колени. Он не целовал, а просто взял мой рот, самым наглым образом, самым невероятным и властным. Это было настолько развратно и порочно, что мне показалось, у меня завибрировал каждый нерв на теле от первобытного возбуждения. Словно это не поцелуй, а голый, пошлый секс, когда тебя берут прямо в одежде. Его язык переплетался с моим, а губы мяли, отбирали, порабощали, трахали мой рот. Я даже не обратила внимания, как он выдернул шпильки из моих волос и локоны упали мне на лицо. Я понимала, что вопреки всему отвечаю на поцелуй, отвечаю с диким голодом, с безумием, которое потекло по венам, словно мне впрыснули дозу героина, против моей воли, и кайф уже овладел всем телом. Запретный, порочный, грязный кайф. Пальцы на моей шее переместились к скулам, удерживая, не давая оторваться, другой рукой, он зарылся в мои волосы на затылке. Я задыхалась, меня трясло, как в лихорадке, а каждое влажное касание губ заставляло взвиться от возбуждения, примерно так можно чувствовать себя в преддверии оргазма, но это только поцелуй, но какой… меня никогда так не целовали. Господи, мне сейчас казалось, что до этой секунды меня вообще не целовали. С моих губ невольно сорвался стон, и в тот же момент Данте резко выпустил меня.