Я слабо кивнула и перевела взгляд на его губы, чувствуя, как задыхаюсь. А как я хотела его рот. До изнеможения. До боли. Данте прижался губами к моим губам, и когда его язык коснулся моего языка, мне захотелось рыдать. Мне казалось, что в меня вошли везде. Что он уже во мне. Поцелуй Марини – это уже секс. В чистом виде. Сумасшедшая схватка, проникновение, захват и порабощение. Его поцелуи противозаконные, потому что превращают меня в рабу, пробуждают мгновенную зависимость.
Данте толкнул дверь квартиры, и мы ввалились внутрь. Я ударилась о трельяж, но даже не заметила, потому что целовала его как голодное животное. Данте оторвался от моих губ, а я попятилась назад, натолкнулась на журнальный стол и застыла, видя, как он расстегивает пуговицы рубашки. Он – само совершенство, и я чувствую, как возбуждение зашкаливает с утроенной силой. Безупречен… идеален в своей мощи, рельефности и упругости. Огромный самец, которого я жажду каждой клеточкой своего изголодавшегося по мужчине тела.
У меня кружилась голова. Мне было нечем дышать. Я хотела его. Как безумная. Мне уже было наплевать, сколько женщин его хотят, скольких хотел он. Я жаждала Данте Марини. Жаждала его во мне.
Его жаркое дыхание жгло мою кожу на шее, его руки собрали мои волосы в хвост на затылке, а губы почти касались моих губ, и я трепетала от предвкушения поцелуя, но он не целовал, медлил, светло-голубые глаза плавили мою волю, и я растекалась в его объятиях жидким золотом. Он завел мои руки наверх, над головой, лишая возможности сопротивляться. Другой рукой сдернул верх платья, обнажая набухшую грудь, и сжал мой напряженный до боли сосок, перекатывая между большим и указательным пальцем. Мои глаза закрылись в изнеможении, возбуждение никуда не делось, оно нарастало снова.
– Стань на колени, – смотрел мне в глаза, и я видела в его зрачках безумие, пламя ада. Я согласна сгореть дотла. Данте надавил мне на плечи, и я упала вниз, к его ногам. Трепеща от предвкушения. Неужели это все скрывалось глубоко во мне? И я могу испытывать удовольствие, подчиняясь? Еще какое удовольствие, несравнимое ни с чем ранее. Он расстегнул ремень, потянул вниз змейку на штанах, продолжая одной рукой сжимать мои волосы. От предвкушения облизала пересохшие губы, я чувствовала его запах, и жадно вдыхала его аромат. Еще и еще… Впитать, запомнить… навсегда.
О боже… Его член огромен. Сладкая судорога страха и первобытного желания почувствовать эту мощь ослепила яркой вспышкой. Он потянул к себе, и я послушно разомкнула губы. Никогда не думала, что получу от этого удовольствие. Все прежние запреты, сомнения и стыд исчезли, рассыпались на осколки, когда я услышала его первый стон, подаренный мне. Когда почувствовала, как он управляет мною, задавая темп, заставляя задыхаться и судорожно хватать его за бедра, за полы рубашки, и уже не увернуться, не спрятаться, не сбежать. Я в его власти. Под жестким натиском мужских рук и твердого, горячего члена у меня во рту, глубоко, до самого горла, не жалея.
Вдруг Данте резко поднял меня на ноги и посмотрел мне в глаза. Я видела в них свое падение и его безумие. Теперь я понимаю, что значит быть разорванной на части неистовым зверем. И я хочу быть его добычей. Когда он резко задрал подол моего платья и, приподняв за талию, усадил на стол, мне показалось, что я сошла с ума от страсти, потеряла всякий стыд. Я притягивала его к себе за ворот рубашки, за волосы, хотела всего одновременно. Всего. Губы, руки, его член. Все, что можно было получить, я нестерпимо хотела. Данте накрыл ладонью мою плоть и погрузил в меня сразу два пальца, я хрипло закричала, закатывая глаза, выгибая спину и запрокидывая голову.
Боже, он точно знал, что мне это нравится, сунув пальцы еще глубже, он стал ласкать меня, а я извивалась и стонала, как безумная, совершенно озверевшая от голода именно по его рукам. Мое тело помнило, что он может делать этими пальцами и помнило, как я уже сокращалась вокруг них в оргазме.
Данте опустился на колени, а мне хотелось выть от разочарования, умолять прекратить пытать меня. Он раздвинул мне ноги и, удерживая за лодыжки, развел еще шире. Его руки сжимали как железные тиски. Я вся буду в синяках… и пусть. Боже! Я согласна вся покрыться синяками. Я попыталась свести колени, но он грубо раздвинул их плечами. От первых прикосновений его языка я закричала в примитивном, первобытном наслаждения. Это было какое-то дикое безумие. Его язык ласкал, терзал, сводил с ума, как не смогли бы никакие пальцы и даже член. Мое тело билось под острыми прикосновениями, под безумно обжигающими поцелуями. Это невыносимая, чувственная боль, когда все сосредоточилось на этих ощущениях, я тряслась, полностью обессиленная, покорная, сломленная и распятая на этом столе. Внутри меня поднимался новый дикий крик, я чувствовала, как взвивается волна наслаждения, но не накрывает. Он не дает накрыть… он полностью контролирует меня.
– Господи! – всхлипнула я. – Пожалуйста!
Данте так глубоко проник в меня языком, что я выгнулась и распахнула глаза в изумлении, а потом просто захлебнулась в мощном оргазме, сжимаясь мышцами лона вокруг его жадных, умелых пальцев, под ударами языка и поцелуями, слыша собственный вопль удовольствия. Наслаждение было острым, жгучим и опустошающим.
Я все еще сотрясалась после сумасшедшего экстаза, когда он поднялся и сорвал меня со стола, удерживая сильной рукой за талию.
Данте обрушился на мои губы с дикой жадностью, проталкивая язык мне в рот. Я застонала и сжала его член дрожащими пальцами, чувствуя, как сбивается и его дыхание, как яростно он кусает меня за губу, и во рту появляется солоноватый привкус моей крови. Его руки уже не ласкали, они неистово вжимались в мое тело, до хруста в костях. Он резко развернул меня лицом к стене, одним быстрым движением задирая платье на талию, я почувствовала, как он раздвинул мои ноги коленом. От нетерпения призывно прогнула спину. Его ладонь легла мне на затылок. Я снова истекала влагой, когда его член начал медленно погружаться в меня, закусила губу, чтобы не закричать. Он такой большой… с трудом поместился в меня, но я хотела его всего, глубже, жестче, до боли. И он словно чувствовал это, – намотал мои волосы на руку и притянул к себе, заставляя прогнуться еще сильнее и принять его целиком. Я задыхалась, ломая ногти о стену. Каждый толчок уводил все выше и выше – за грань безумия, он набрал дикий ритм, заставляя извиваться, сходить с ума. Я слышала его рычание, свои сдавленные крики и наше дыхание. Дерзкие пальцы скользнули по моему животу вниз, туда, где соединились тела, умело сжали клитор, и я почувствовала, как судорожно сокращались мышцы моего лона вокруг его раскаленного члена. Чувствовала, как плавлюсь в неистовом оргазме, теряя саму себя, отдавая ему полный контроль над моим телом и разумом. И это только начало… Я знала, что буду растерзана на кусочки и, возможно, уже никогда не стану целой… без него. Но это будет потом… а сейчас я принадлежала ему. В его власти, готовая на все.
Глава 17
Они провели на кладбище почти весь день. Шел мерзкий, колючий дождь, падал за воротник, обжигал лицо, как иголками, а копы раскапывали могилу шестнадцатилетней Аниты Серовой. Щелкали фотокамеры, Ферни заполнял протокол, укрывшись от дождя под деревом. В этой гнетущей тишине каркали лишь вороны, вызывая неприятную дрожь. Родственники девочки, которых допустили на эксгумацию, одинокими фигурами стояли в стороне и, застыв, смотрели, как достают небольшой гроб, как с него соскальзывают сгнившие венки, и комья земли осыпаются в разные стороны. Алекс понимал, какого это – снова бередить раны, корчиться от горя, переживать заново то, с чем пытались смириться все это время. Слезы уже выплаканы, осталось опустошение.
Когда гроб погрузили в машину, кто-то схватил Алекса за рукав. Он резко обернулся и увидел бледное, осунувшееся лицо с заплаканными, усталыми серыми глазами. Отметил, что женщина наверняка не спала несколько суток, принимала транквилизаторы. Зрачки сужены, под глазами синяки, размером с блюдца. К этому он не мог привыкнуть. К человеческому горю от потери. Мертвым все равно, они ушли так далеко, где им уже не больно, они обрели свой покой, пусть и таким ужасным способом, а живые… живые должны отпустить и иногда это становится невозможным. Мертвые убивают живых тоской, болью, мучительным и обреченным «никогда».
– Завтра должны были установить памятник, – пробормотала женщина едва слышно, – он был готов еще вчера… но мы ждали Эда. Понимаете? Такой красивый памятник, с плачущим ангелом, и крылья выкрашены в золотой цвет. А теперь… когда? Вы понимаете?
Она постоянно спрашивала, понимает ли он. Да, он понимал. Они попрощались с ней, они собрали себя по кусочкам, а сейчас вдруг обнаружили себя там же… в том самом проклятом аду, снова. Им все также не куда прийти, негде горевать и оплакивать… Нет завершенности. Нет точки. После которой можно что-то начать заново. Только точка не всегда означает облегчение. Точка иногда это реально конец и дикое опустошение.
– Простите, – он отвел взгляд и сглотнул. Невыносимо смотреть в эти глаза, полные отчаяния и упреков, – простите, это действительно было необходимо. Извините. Мы сообщим вам о ходе следствия и новых подробностях, как только они появятся. Мы будем держать вас в курсе. Я обещаю, что это не займет много времени.
Она несколько секунд смотрела на него не моргая, а потом вдруг закричала:
– Найдите его! Того, кто это сделал с ней! Найдите этого проклятого ублюдка! Найдите его! Вы меня слышите?
Снова вцепилась в куртку Заславского тонкими пальцами. Сопровождавший ее высокий мужчина тут же подбежал, схватил ее за плечи, оттаскивая в сторону, стараясь обнять, а она яростно сопротивлялась и кричала:
– Найдите его! Она будет и вам сниться! Будет когда-нибудь. Все они будут вам сниться!
Алекс тяжело вздохнул. Нет. Они ему уже давно не снятся. Только мешают жить, есть, спать, заниматься сексом, отдыхать. А когда-то снились. Когда-то он помнил все их имена, номера папок и их содержимое, после закрытия их дел они, жертвы, бороздили его мозг еще несколько месяцев.