Пассажиры сонно клевали носом, лениво перебрасывались словами. До Пауля смутно долетел тревожный разговор о бандитских налетах. Смеркалось. Сбросив оцепенелость, он посмотрел на часы: уже семь вечера. На горизонте открывались во всей своей зеленой и медной красе поросшие лесами горы. Небо было окрашено в красные тона. На первой остановке ему надо было выходить.
— Будет ветер и дождь, — сказала женщина.
Пауль поблагодарил ее и, с трудом протиснувшись к выходу, выпрыгнул из машины.
Перешагнув через канаву, он постучал в высокую калитку. Спросил, нельзя ли нанять подводу до Секу. Хозяин внимательно выслушал и попросил его подождать на завалинке. Он довольно быстро вернулся в сопровождении парнишки по имени Петрикэ.
— О цене с ним сговоритесь.
Однако парнишка денег не захотел брать. Он знал учителя и готов был отвезти Пауля в Секу задаром.
— Ваш дядя хороший человек, — подтвердил и крестьянин.
Петрикэ подогнал подводу, усадил Пауля рядом с собой на доску. Лошадь с места пошла рысью. Дорога, темнеющая в сгущающихся сумерках, вилась среди полей спелой кукурузы. Извилистая линия холмов терялась в фиолетовом закате. Скоро поля кукурузы кончились, и их встретил сильный лягушачий хор.
— К болоту подъезжаем, — пояснил Петрикэ.
Громкое кваканье заглушало все другие звуки, победоносно разносясь по равнине, уже погруженной в ночь. На небольшом бревенчатом мостике лошадь замедлила бег.
— Это рукав озера, — опять заметил Петрикэ.
Но Пауль не видел ничего, кроме заболоченного оврага.
— Туда дальше большая вода, — указал Петрикэ.
Густая роща тянулась по противоположному берегу болота, огражденного плакучими ивами — застывшими и хмурыми. Петрикэ прошептал:
— Здесь мой дедушка неделю назад встретил одного человека из банды Милитару… У него был наган, и он приказал дедушке отдать муку… Дедушка муку вез.
Какая-то птица метнулась справа, чуть не задев их.
— Летучая мышь, — засмеялся Петрикэ.
Дорога вилась, еле различимая в темноте.
На другой день утром Пауль поднялся поздно. Накануне вечером он почти не говорил с дядей. Тетя поцеловала его в лоб и проводила в комнату. Усталый, он отказался от ужина, выпил только два стакана воды и лег спать.
Вдохнув всей грудью, он отбросил одеяло, встал и начал одеваться, оглядывая комнату. Она была обставлена просто: стол, шкаф, плетеный половик, этажерка, заставленная книгами.
Тетя Ортенсия постучала в дверь и позвала завтракать.
— Отдохнул?
Она поджарила ему яичницу, налила чашку молока. Пауль ел медленно, не торопясь. Потом вышел во двор. Двор был обширный, поросший травой, цветами; изгородь отделяла его от огорода и фруктового сада. На краю огорода журчал ручей. За ручьем начиналось поле.
Все это было знакомо юноше с детства. Он помнил густое ореховое дерево, на которое часто взбирался и под которым валялся после обеда на расстеленном одеяле. Вот и дерево — его листья все так же шелестят, как и раньше. Он дружески похлопал дерево по старой, потрескавшейся коре. Еще помнил он чабанскую собаку с длинной белой шерстью в черных пятнах, звали ее Молда. По-видимому, околела. На крыше сарая дядя хранил удилища. Все было на месте. Даже поплавки и крючки были в порядке…
Листья с деревьев в саду уже начали осыпаться. Пауль остановился около блекло-зеленого пересохшего ручейка. Только чахлая струйка пробивалась, чуть слышно журча между камнями. Он присел на пенек. Хорошо! После долгих месяцев болезни и больницы, после лихорадочных волнений последних дней он очутился наконец в тихом оазисе, наедине с небом, с землей, с книгами из дядиной библиотеки. Солнечный луч, проскользнув сквозь ветви, играл на его груди.
Дядя вернулся к концу дня.
— Я был в волости по школьным делам, — извинился он.
Он поседел. Две глубокие морщины прорезали его лицо вокруг рта. Кожа рук загрубела и вроде задубела. Только глаза не изменились — остались такие же зеленые и живые.
Стол для ужина тетя накрыла на веранде.
— Я слышал разговоры о какой-то банде? Это правда? — спросил Пауль.
— Там не просто воры.
Пауль внимательно посмотрел на дядю.
— Ну, а… полиция?
— Изредка вылавливает кое-кого.
Калитка скрипнула, во двор вошел молодой крестьянин. На плечи у него был наброшен городской пиджак.
— Заходи, Войку, — радостно позвал его дядя.
Войку подошел.
— Привезли какие-нибудь новости, господин Константинеску?
Учитель не ответил прямо на вопрос. Разговор шел обрывистый, с недомолвками и намеками, из которых Пауль с трудом понимал, о чем идет речь, и продолжался, с короткими перерывами, допоздна. Войку, активист местной организации Фронта земледельцев, сообщил, что директор школы Винтилэ собрал крестьян в примэрии[9] и выступил перед ними с реакционной речью. Войку был в бешенстве и только из уважения к собеседнику не повышал голоса и старательно выбирал слова. Затем он вроде заколебался и рассказал о новой листовке Рукэряну.
— Я нашел ее сегодня утром под дверью…
Издалека раздался приглушенный свист. Войку насторожился, потом успокоился.
— Говорят, что будто бы прибыли какие-то подкрепления, — сказал учитель. — Военные подкрепления.
Войку утвердительно кивнул.
— Я тоже слышал, — и тут же сурово добавил: — Надо так или иначе покончить с мерзавцами.
Он не стал засиживаться, пожелал доброго вечера и ушел. Тетя Ортенсия собирала посуду.
— Обстановка беспокойная, — ответил дядя на вопросительный взгляд Пауля и забарабанил пальцами по спинке стула. — Но ты думай только о своем здоровье…
С болота доносилось кваканье лягушек.
— Парнишка, который привез меня на подводе, Петрикэ, рассказал мне о каком-то Милитару. Кто этот Милитару? — поинтересовался Пауль.
— Капитан…
— А Рукэряну?
Дядя сжал виски ладонями.
— Был моим другом… Мы приехали сюда почти в одно время. Прекрасный врач. Мог бы устроиться в городе… Предпочел, однако, помогать обездоленной бедноте, а вот неожиданно переметнулся на сторону этого негодяя капитана… Прислал мне письмо и предложил последовать его примеру. Не понимаю, мне очень трудно понять такое, — в недоумении развел руками дядя и убавил фитиль в лампе. — Его все уважали. Крестьяне приходили к нему не только за лечением, но и поделиться своими заботами и бедами. — Дядя задумчиво откинул рукой назад седые волосы. — Вот так-то!
Вернувшись к себе, Пауль выбрал на этажерке книгу и уткнулся в нее. Через полуоткрытое окно в комнату вливался прохладный свежий воздух. Легкие, едва различимые шорохи витали вокруг. Изредка лаяли собаки. Петухи пропели полночь, когда он наконец потушил лампу. Разбудило его пение скрипки. У дяди была старая скрипка и ворох музыкальных нот, лежащих на верхней полке шкафа. Пауль представил себе, как дядя стоит в квадратной полутемной столовой, опершись на круглый стол посередине комнаты, и водит смычком по струнам. Эта сцена врезалась в память с детства. Он на цыпочках подошел к двери, как вдруг услышал во дворе чужие голоса.
— Целую руку, госпожа… Господин Константинеску дома?
Пауль отодвинул занавеску. Войку и еще кто-то стояли около сарая и молча свертывали цигарки.
Молда, другая молодая собака, как две капли воды походила на свою мать. Унаследовала и белую шерсть, и черные пятна, и свисающие уши, и резвость. К Паулю она поначалу относилась настороженно, подозрительно, держалась на расстоянии, но так было только первое время.
Однажды вечером, набродившись вдвоем по лугу и берегам полувысохшего озера, они весело дурачились во дворе. Пауль теребил собаку за хвост и за уши, чесал ей брюхо, а Молда радостно кувыркалась по траве, часто дыша и высунув язык. Вдруг она вскочила и с лаем бросилась к воротам. Какой-то мужчина в домотканых штанах, в кителе с протертыми локтями вошел во двор.
— Назад, Молда! — крикнул дядя.
Незнакомец отдал честь и спросил:
— Нет ли у вас работы? Может, вам нужно в огороде поработать?
— Откуда ты? — поинтересовался дядя.
— Издалека.
— И как ты попал в наши края?
— Война. — Незнакомец держался с обезоруживающей уверенностью.
— Ладно, найму, — согласился дядя и позвал его к столу.
Тетя Ортенсия принесла брынзу и горячую мамалыгу. Незнакомец перекрестился и принялся за еду. Он выглядел угрюмым, не произносил ни слова. Только сказал, что зовут его Некулай.
Потом дядя показал ему огород и повел в каморку, где была уже приготовлена постель. Некулай все молчал. Лишь когда дядя собрался уходить, решился попросить:
— Цигарку можно?
Дядя не курил, однако в доме всегда были одна-две пачки сигарет на всякий случай. Дал ему пригоршню «Национальных». Некулай закурил и сел на порог. Так сидел почти час. Потом лег спать.
— Не надо было его нанимать, — вздохнула тетя боязливо. — Ты что, не видел, какие злые взгляды он бросал украдкой? В такое время нечего брать в дом неизвестных людей. А если он вор или бандит, прости господи? Как бы не поджег нас!..
— Наверно, просто голодный, бедняга, и все, — попытался успокоить ее дядя.
— А как он глядел?
— Он озлобился от несчастий… Зачем еще и мы будем его ожесточать бесчеловечным отношением? — неуверенно возразил дядя.
В этот вечер все были встревожены и заснули с трудом. Около шести часов утра дядя вышел на крыльцо. Дверь каморки была приотворена. На огороде Некулай в одной рубашке вскапывал грядки под капусту. Он работал так увлеченно, с таким удовольствием, что даже не почувствовал приближения хозяина. Дядя внимательно посмотрел на него и тут же ушел, даже не окликнув его.
Тетя разбрасывала зерно курам.
— Это крестьянин, — сказал ей дядя. — Давно не брался за лопату, соскучился. — Он повернулся к Паулю, который прилаживал поплавок к леске. — Ты не видел его лица… Жаль! Оно было, честное слово, одухотворенным…
В обед на улице у ворот остановился военный патруль. Молоденький лейтенант в сопровождении трех вооруженных солдат вошел во двор. Молда тявкнула несколько раз, но быстро спряталась за сарай. Лейтенант принялся объяснять, что именно его интересует, а дядя внимательно его слушал.