Несколько минут спустя в кабинет вошел среднего роста плотный человек в очках, одетый в темный, модный костюм.
Артузов вышел из-за своего стола, крепко пожал ему руку и, справившись о его здоровье, а также здоровье жены Лизы, предложил ему сесть на стул у приставного столика напротив Отто Штейнбрюка.
– Ну, что у вас нового, Василий Михайлович? – мягко улыбаясь, с какой-то только ему присущей доверительностью спросил Артузов. Он с большим уважением относился к сотрудникам нелегальных резидентур, прекрасно понимая всю сложность их работы.
– Особых новостей нет. Ювелир[27] и Нина работают надежно. Их дочь тоже выполняет отдельные поручения. Стенографистка немецкого посла в Париже проявляет необычную нервозность. Скоро ей предстоит возвращаться в Германию, а ей в фашистский рай не хочется…
– Ее можно понять, – заметил Артузов и тут же повернулся к Штейнбрюку. – Как идут дела с получением американского паспорта?
– Дело решается положительно. Паспорт на имя Кочека планируем подослать позже, – доложил Штейнбрюк.
– Так вот, Василий Михайлович, американское подданство может сослужить вам большую пользу уже в самое ближайшее время!
– Почему именно в ближайшее время? – удивился Зарубин.
– Потому что вам с Лизой надо перебраться в Германию. Да, да, Василий Михайлович! В Германию! Там вас ждут дела посерьезнее, чем в Париже. Вы должны принять на связь особо ценного агента, довести до ума несколько разработок. Мы хотим назначить вас резидентом нелегальной резидентуры. Как, вы согласны?
Предложение было столь неожиданным, что Зарубин несколько растерялся и не мог сразу ответить.
– Сейчас, по возвращении во Францию, – напористо продолжал развивать свою мысль Артузов, – вам надо съездить в Америку и завязать там деловые отношения с фирмами, торгующими с Германией, потом стать их представителем в Германии…
– Но я ведь ездил туда в тридцать третьем, – невольно вырвалось у Зарубина. – Не рискованно ли снова появляться там, да еще с американским паспортом? Мои документы ведь регистрировались…
– Василий Михайлович! – воскликнул Артузов. – Ну неужели вы думаете, что немецкая полиция только тем и занята, что следила за чешским коммерсантом Ярославом Кочеком? Ну допустим даже, что это было так, ну и что из того? Почему богатый коммерсант Кочек не мог за прошедшее время принять американское гражданство? Так ведь? – повернулся он к Штейнбрюку за поддержкой. Тот согласно кивнул головой.
– Вы – богатый человек, опытный коммерсант, – продолжал развивать свою мысль Артузов. – Будет вполне логично, если вы, учитывая неустойчивое положение в Европе, ликвидируете свои дела во Франции и переведете весь свой капитал в какой-нибудь солидный нью-йоркский банк. В Америке сотня тысяч долларов на счету – лучший аттестат. Кстати, как у вас дела по прикрытию?
– В скором времени активы фирмы перевалят за миллион франков.
– Прекрасно! Нельзя не оценить, Василий Михайлович, положение человека, представляющего в Берлине известную кинокомпанию. Фашисты весьма заинтересованы в торговле с Америкой, будут нянчиться с вами, как с ребенком.
– А как же Лиза? У нее паспорта американского нет?
– С Лизой дело обстоит просто. Зарегистрируете брак, и на этом основании ее либо впишут в ваш паспорт, либо выдадут ей новый.
– Понятно, – кивнул головой Зарубин.
– О деталях вы поговорите с товарищем Штейнбрюком. Сейчас хочу посоветовать: не теряйте связи со своими немцами. Они вам пригодятся. Главное для начала – создать надежное прикрытие. Скажите, Василий Михайлович, как быстро вы сможете ликвидировать свои дела во Франции?
– Хоть завтра!
– И какова будет ваша доля в рекламной фирме?
– В ближайшее время я смогу довести свой капитал до трехсот тысяч, а может быть, и больше. Сумма может возрасти, если наладятся деловые отношения с Америкой.
– Отлично! Когда продадите свою долю, деньги обменяйте на доллары и поместите их в солидный банк Нью-Йорка. Эти деньги вам пригодятся в дальнейшем. На нас особенно рассчитывать не следует. Ну, как ваше мнение, сложилось? Согласны? – закончил Артузов.
– Согласен. Но, честно признаться, не хочется ехать в Германию! – вырвалось у Зарубина.
– Понимаю… – сказал Артузов. – К сожалению, нам с вами не дано жить так, как нам нравится. Моя воля – я бы занялся разведением цветов. Но есть еще партийный долг, правда?
Он вышел из-за стола и, дружески положив Зарубину руку на плечо, проводил его до двери.
– Отдыхайте, перед отъездом загляните ко мне или к Слуцкому[28]. Вас нужно обязательно представить Ягоде. Ну, всего доброго! – и он крепко пожал Зарубину руку.
– Симпатичный парень, – сказал Артузов Штейн-брюку, собирая документы на столе, после ухода Зарубина. – Мне кажется, что мы не ошибемся. У него дела пойдут. Он сложил документы в сейф и повернулся к Штейн-брюку.
– Я должен сейчас выехать на совещание в генштаб. В отдел вернусь во второй половине дня. Если будет что-то срочное, позвони…
Этот пасмурный декабрьский день отличался от обычного уже тем, что утром, часов в десять, Вилли позвонил домой Хиппе и передал поручение руководства: в связи с реорганизацией отдела прервать отпуск и выйти на работу.
Едва Леман вошел в свой кабинет на Принц-Альбрехтштрассе, как верный себе Хиппе сразу же затараторил о предстоящей реорганизации отдела: количество отделений уменьшат, нас будет сорок пять человек… Он, наверное, говорил бы еще долго, но тут раздался телефонный звонок, и Леман поднял трубку.
– Здесь инспектор Католинский, – услышал Вилли низкий, басовитый голос. – Я хочу переговорить с ассистентом Леманом.
– Я вас слушаю.
– Прошу зайти ко мне через тридцать минут, – не утруждая себя объяснениями, произнес Католинский и повесил трубку.
Сердце у Лемана на мгновение замерло, а потом стало биться редкими сильными толчками: «Что это, провал?.. Моллис все-таки сообщил?.. Не может быть!». Руки по инерции продолжали перекладывать документы на столе. «Инспектор Католинский – представитель НСДАП в гестапо, человек Геринга. Нет, это не его дело. Он занимается только чисткой! Если бы узнали, должны были бы допросить в отделе. Напрасно я волнуюсь!» – Вилли начал приходить в себя.
Видимо, в его поведении что-то изменилось, потому что Хиппе вдруг замолчал, внимательно посмотрел на него и спросил:
– Кто звонил?
– Инспектор Католинский. Пригласил на беседу.
– Он занимается чисткой, – объяснил Хиппе и сочувственно взглянул на Вилли.
Обновление личного состава гестапо шло полным ходом. Чиновники держались настороженно и избегали откровенных разговоров. Чувство беспокойства особенно усилилось, когда стало известно, что руководство тайной политической полицией взял на себя сам Геринг, а Дильс остался его заместителем. Абдта уже перевели в военную контрразведку. Собрался уходить в ведомство иностранных дел Шлаф.
Вилли привел все документы на столе в порядок, еще раз взглянул на часы, поднялся и не спеша направился на второй этаж. Он шел по коридору, внутренне собираясь и сосредотачиваясь, перебирая в памяти возможные варианты беседы и не замечая, что он аккуратно обходит кучи мусора, расставленную мебель и металлические шкафы. Гестапо обустраивалось, и помещение имело неряшливый вид. Спросив на втором этаже у охранника номер нужного ему кабинета, в точно назначенное время Леман постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, решительно вошел в кабинет.
Посреди большой, еще как следует не обставленной комнаты, без штор на окнах, за письменным столом сидел плотный с короткой стрижкой чиновник в светло-коричневой рубашке, на рукаве которой выделялась красная повязка со свастикой. Когда Леман подошел и поздоровался, он молча встал, протянул для пожатия руку и жестом предложил сесть на стул, стоящий чуть сбоку от стола. Подождав, пока Вилли сядет, он опустился в свое кресло, бегло пробежал лежащую перед ним раскрытую папку с документами и сказал:
– Господин Леман, я пригласил вас для беседы, чтобы выяснить некоторые интересующие меня моменты из жизни вашего бывшего начальника – криминальсекретаря Шлафа, – заговорил он низким голосом на берлинском диалекте. Задавая вопрос, он внимательно смотрел на собеседника.
– Я вас слушаю, – вежливо ответил Вилли, оставаясь настороже и полагая, что Католинский просто заходит издалека.
– Какие у вас отношения с криминальсекретарем Шлафом?
– Чисто служебные, он мой начальник, – Вилли решил отвечать лаконично, по опыту зная, что многословие к добру не приводит.
– Ваше мнение о нем как о чиновнике полиции?
– Видите ли, – Вилли на минуту замешкался, – я могу сказать так, что из-за своего карьеризма он часто был против меня и мог сказать за глаза обо мне что-нибудь неприятное. И тем не менее я считаю, что он способный и преданный чиновник.
– Вы бывали с ним в командировках? – с невозмутимым видом спросил Католинский.
– Нет, господин инспектор, я всегда замещал его во время отъездов, поэтому в командировки с ним не ездил.
– Известно ли вам, господин Леман, как он тратил деньги во время пребывания в командировке, читали ли вы его финансовые отчеты?
– Я ничего по этому поводу не могу сказать, поскольку я никогда не интересовался, как он списывает командировочные.
– Шлаф считает, что вы написали на него донос по этому поводу. Что скажете?
– Я? – искренне удивился Леман. – Впрочем, это легко проверить. Если донос написан от руки, его можно дать на экспертизу графологу. Если же он отпечатан, можно поискать в отделе машинку. Только зачем мне писать на него донос? Я не претендовал никогда на его место. Я вполне доволен своим положением.
– Что ж, ваши ответы делают вам честь, – впервые улыбнулся Католинский, и Вилли подумал, что в этот момент инспектор производит впечатление простецкого парня.
– В каких отношениях вы находитесь с криминальсекретарем Бертольдом? – спросил Католинский, и лицо его опять приняло серьезное выражение.