Достаточно взорвать динамит. Тогда все пути, связывающие корабль с внешним миром, будут перерезаны. И посланцы, сколько бы ни крутились вокруг горы, уже никогда не смогут проникнуть внутрь. Нет, то, что я сделаю, коснется не только этих двоих – в моих силах запереться от всего мира, перечеркнуть весь мир. Мне известно заклинание, позволяющее скрыться от людей. Все равно катастрофа неизбежна, я всего лишь немного ее ускорю. И начну мирную жизнь юпкетчера… (Потом, возможно, я стану раскаиваться так, что буду готов разрезать себя на тысячу кусков и спустить в унитаз.)
Женщина мыла чашки. Из-под короткой юбки выглядывали ноги, будто выдутые из расплавленного стекла. Мы были вдвоем, но я почему-то не решался приблизиться к ней.
– Можно и потом, да я и сам бы это сделал.
Женщина перестала мыть посуду и несколько секунд смотрела на меня безо всякого выражения.
– Потом? А что сейчас?
– Не понимаю.
– Что перед мытьем посуды?
– Я не в том смысле.
– Не в том? А в каком?
Закрыв кран, она стала медленно подниматься по лестнице, на пятой ступеньке сверху села. Опершись локтями о сведенные вместе колени, положила подбородок на ладони. Честно говоря, я так и не понял, дразнит она меня или, наоборот, призывает. Уже был случай, когда продавец насекомых, хлопнув женщину по заду, добился многого, и я подумал, что должен расценивать ее поведение как призыв, даже если на самом деле это не так, но никак не мог найти нужных слов. Неужели я упущу представившийся мне случай?
– Вам, по-моему, не нравится, что я себя так веду. – Голос у нее был бесцветный, монотонный.
– Что значит «так»?
– Повторяю за вами как попугай… – На ее лице появилась чуть заметная улыбка. – Противно?.. Правда, противно…
– Что противно? Скажи.
– Женщина всегда в проигрыше.
– Вовсе не обязательно. Разве ты, к примеру, не в выигрыше?
– Со стороны, наверное, кажется, что я никому не способна принести вред.
– Такого даже представить себе невозможно.
– Это-то и нужно для моего занятия. Втираюсь в доверие к людям и обвожу вокруг пальца.
– Помогаешь зазывале в его делишках… Но от тебя-то самой какой вред?
– Я два раза участвовала в брачных аферах.
– Но брачные аферисты, как правило, мужчины.
– Это совсем другое дело. Когда брачный аферист мужчина, он выдает себя либо за богатого врача, либо за сынка помещика, либо за директора фирмы, – в общем, в качестве приманки используется профессия или богатство. Но приманка женщины – сама женщина. И поэтому она всегда в проигрыше. Нет мужчины, который бы на вопрос о профессии ответил: «Я мужчина», а женщину сплошь и рядом используют просто как женщину.
– У меня самого нет профессии, которой бы я мог похвастаться.
– Почему же? Раньше вы были пожарным, потом – фотографом, а теперь вот – капитан.
– Но я не настолько самоуверен, чтобы заняться брачными аферами, у меня не было бы никаких перспектив.
Женщина наконец рассмеялась:
– Хорошо, если тебя в полиции спрашивают о профессии и ты можешь, не мямля, ответить. Но женщине такого вопроса даже не задают. Женщина есть женщина, а дальнейшие подробности ни к чему.
– Действительно дискриминация… Сделать морковный сок?
– Давайте лучше я сварю на ужин рис.
– Я сам. Мне сподручнее.
– До свадьбы все так говорят. Мужчин этого типа одурачить легче всего.
– Что-то я еще не почувствовал запаха приманки.
– Хочется приманочки?
Разговор принял рискованный характер. Отвесив семьсот граммов риса и всыпав в кастрюлю, я налил воды и стал тщательно промывать его руками. Сколько ни мою, вареный рис всегда пахнет у меня высевками. Может быть, потому, что старый.
– Неужели женщины всегда стремятся одурачить мужчину?
– Конечно, почти все женщины обманщицы.
– На меня еще никто не покушался… Но может быть, стоит перечеркнуть прошлое и все начать сначала.
– А хватит у вас уверенности в своих силах, чтобы начать все сначала?
– Конечно хватит. С самого рождения я только и делаю, что перечеркиваю прошлое. Мою мать изнасиловал Тупой Кабан – так я был зачат.
Рассказывать этого не следовало. Но мне хотелось, чтобы она поняла: я не принадлежу к числу мужчин, кичащихся своими достоинствами. Я обыкновенный Крот и не гожусь для брачных афер, но зато и ничего плохого не замышляю. Однако я капитан, в моих руках штурвал ковчега, направляющегося туда, где будет перечеркнуто прошлое и все начато сначала. Я могу сию же секунду поднять якорь. Что сказала бы женщина, узнав об этом? Назовет меня аферистом или выставит обтянутый юбкой зад, чтобы я шлепнул по нему?
– Помню, в детстве в нашем доме были раздвижные ставни, и в нише, куда они задвигались на день, свила гнездо птичка. Коричневая пичужка, похожая на маленькую ворону. Я не люблю птиц. По утрам кричат, клещи от них, а когда долго к ним приглядываешься, замечаешь, какие противные у них клюв и глаза. От этой птицы я просыпалась чуть свет и с досады стала на ночь оставлять в нише одну ставню. А чтобы птица не могла влететь, сделала совсем узкую щель. Потом забыла о гнезде и вспомнила, лишь когда лето уже кончилось, – из щели между ставней и нишей вдруг показалась головка высохшей мертвой птички. Через щель она получала от родителей пищу, но, когда выросла, вылететь не смогла. Ужас, правда? Такова родительская любовь.
Я поставил на огонь тщательно промытый рис.
– Примерно раз в год я вижу страшный сон. Сон о насилии. Насильник – я, но тот, кого насилуют, тоже я.
– Как интересно. Что же за ребеночек родится от такого насилия? Какой-нибудь липкий ублюдочек, зареванный, потный и слюнявый.
– На тебя это не похоже. Не подходят тебе такие выражения.
– Ну и что из того? Вы, по-моему, не особенно и хотите, чтобы я выбирала выражения.
Воцарилось неловкое молчание. Почему разговор принял такой оборот?
– Представь себе, что сейчас, в эту самую секунду, сброшена ядерная бомба и на всей земле остались лишь мы вдвоем.
– С вами будет то же, что с тем птенцом из ниши.
– Но у птенца-то были родители. А где они у нас?
– Откуда мне знать. Родители птенца – это просто клювы, приносящие еду.
Наш разговор напоминал движение крота, который роет ход, полагаясь лишь на осязание. Или осторожный танец на скользком паркете. И все-таки это был танец. Настроение у меня было удивительно приподнятым.
Мне хотелось, чтобы мы вдвоем приняли решение, следует ли нам перечеркнуть прошлое и все начать сначала, то есть должен ли я взорвать динамит.
– Но все-таки мы отличаемся от птенцов. Нас двое… Слышишь, вода в кастрюле с рисом уже закипела…
– Человек, который сейчас живет недостойно, не сможет жить достойно, даже все начав сначала.
– Показать тебе карту? Стереоскопическую карту? Это цветная фотография, выполненная с помощью аэрофотосъемки. Затвор автоматически опускался каждые десять секунд, как это обычно делается при топографических съемках. Изменяя величину угла, снимают три четверти рельефа, и поэтому, когда располагаешь фотографии по порядку и надеваешь стереоскопические очки, перед тобой возникает объемное изображение местности. Различаешь не только каждый дом, но и передвигающихся людей, машины, даже трещины на асфальте. Не удивляйся. Полное впечатление, что сам находишься там. Телебашни, опоры высоковольтных линий словно впиваются тебе прямо в глаза.
– Стереокарта, юпкетчер – до чего же ты любишь всякие шарлатанские штучки.
– Думаешь, я тебя обманываю? Сначала посмотри. А уж потом ругай меня…
Карта и очки вместе с фотоаппаратом и другими моими сокровищами лежали на полке над унитазом. Раздвижные стеклянные дверцы на роликах не предохраняли от влаги, поэтому вся она была плотно прикрыта листом резины, и было не так просто что-либо достать или положить. Я снял ботинки – край унитаза очень скользкий, а кроме того, мне всегда нравилось касаться камней босыми ногами, и обычно я хожу босиком. К тому же левое колено, которое я повредил на крыше универмага, еще не зажило.
– Представь, что перед тобой положили бриллиант диаметром миллиметр и стеклянный шар диаметром в метр, – что ты выберешь?
Боюсь, никакого удовольствия она не получит. Может быть, раз уж я полез за картой, достать заодно и камеру, пофотографировать – так давно этим не занимался.
– Если перечеркивать прошлое, я бы выбрал стеклянный шар. Я люблю работать руками. И при этом всегда повторяю: «Человек не обезьяна, человек не обезьяна…» Почему-то это доставляет мне удовольствие. Жить стоит не ради того, чтобы вещи погребли тебя под собой, а чтобы чувствовать, как исполняются твои желания. Человек не обезьяна, человек не обезьяна… Движения человеческих пальцев – штука удивительно тонкая.
– Как-то по телевизору показывали соревнование между человеком и шимпанзе – кто быстрее вденет нитку в иголку, кто, ты думаешь, победил?
– Конечно человек, ведь…
– Ничего подобного, победил шимпанзе.
– Не может быть, никогда бы не поверил.
– Причем в два раза быстрее.
Я поскользнулся, и левая нога попала в сливное отверстие унитаза. Та самая нога со шрамом, оставшимся от цепи, на которую меня когда-то посадил Тупой Кабан. Пытаясь сохранить равновесие, я случайно ухватился за рычаг для спуска воды. Раздался могучий рев потока, устремившегося вниз по бесконечной трубе. Неведомая сила, точно тисками зажав ногу, превратившуюся в затычку, неудержимо тянула ее вниз. Чем больше я дергался, тем сильнее ногу всасывало внутрь, уже и икра оказалась в трубе.
Вскочив на ноги, женщина замерла:
– Что случилось?
– Глупейшая история. Такое со мной стряслось впервые.
Я мог лишь слегка пошевелить пальцами. Спина взмокла. В этой трубе, наверное, полно микробов.
19«Воздух, ты живой?»
Женщина затаила дыхание. Она облизнула нижнюю губу и уже готова была рассмеяться, но нет – лоб остался нахмуренным. Она замерла в неподвижности, не зная, пугаться ей или хохотать. Ничего удивительного. Меня самого охватил такой страх, что даже засосало под ложечкой, но в то же время я с трудом сдерживал смех.