Для начала Уорхол снял Эди в своем фильме «Винил» (хотя все роли там были мужские, Энди не мог упустить случая заманить Эди в кадр), затем еще в нескольких андеграундных лентах. Хотя ее роли были маленькими, Эди трудно было не заметить. Вскоре Уорхол уже не мог без нее обходиться: он всюду таскал Эди за собой, взахлеб рассказывая о том вдохновении, которое она дарит ему. «В ней была поразительная пустота и ранимость, которые делали ее отражением интимных фантазий любого, – позже вспоминал Уорхол. – Она могла быть всем, чем захотите, – девочкой, женщиной, умной, глупой, богатой, бедной – всем, чем угодно. Она была чудесным, прекрасным чистым листом».
Вернувшись из Парижа, куда он ездил вместе с Эди и Чаком на открытие своей выставки, Уорхол заявил, что хочет сделать из Эди королеву Фабрики. Он придумал ей образ «бедной богатой девочки» (как вариант – богатой бедняжки) и задумал снять целый цикл кинофильмов с Эди в главной роли: в первом таком фильме с говорящим названием «Бедная богатая девочка» зрители могли видеть, как Эди просыпается, курит, красится, одевается и рассказывает о себе. Этот фильм, целиком снятый в квартире Эди, должен был стать частью целого цикла – «Саги о Бедной богатой девочке», но по неясным причинам сага так и осталась незаконченной. Зато Эди снялась в знаменитой «Кухне», «Девочках из Челси» и десятке других картин. Фильмы Уорхола всегда были «вещью для своих» – их почти не демонстрировали за пределами Фабрики, но критики, всегда следившие за тем, что происходит в ее серебристых стенах, заметили Эди. Очень скоро ее имя уже знал весь Нью-Йорк.
Уже скоро о ней стали писать не только кинокритики, но и журналы мод: необычный стиль Эди был безусловно достоин того, чтобы его воспели все глянцевые журналы. Хрупкая фигурка, мини-платья от Betsey Johnson (и вечерние наряды от Кристобаля Баленсиаги), плотные черные колготки, туфли без каблука, огромные, до плеч, серьги, короткие светлые волосы (говорили, что и цвет, и прическу Эди заимствовала у Уорхола), густо подведенные глаза и рассеянный взгляд наркоманки – вот образ, который Эди Седжвик оставила на память о себе. Ее фотографии украсили страницы Vogue, Life и Harper's Bazzar, редактор которого – легендарная Диана Бриланд – обожала Эди Седжвик, воспевая ее дивную кожу, смелый стиль и обаяние. Между тем Эди настолько не любила собственное лицо, что ее макияж занимал не один час: она безжалостно рисовала себя заново, зато потом весь мир был готов упасть к ее ногам. Тысячи девушек по всему Нью-Йорку (а позже и по всему миру) подражали ее манере одеваться, стричься, беззаботно смеяться, курить, не переставая и идти по жизни, не задумываясь о завтрашнем дне.
Конечно, феномен Эди Седжвик не исчерпывался ее уникальным внешним видом, немалым состоянием или умением смешивать кокаин с виски. Она была необыкновенно обаятельна, и рядом с нею каждый чувствовал себя причастным к какой-то великой тайне. Боб Ньювирт, один из ее любовников, признавался: «Эди была фантастической. Она всегда была фантастической». Кто-то из ее приятелей по Фабрике говорил об Эди: «Она была светом, вдыхала в окружающих ее людей жизнь», другой вспоминал о ее сияющей улыбке: «Она улыбалась всегда, но каждому, кто говорил с нею, казалось, что все ее сияние предназначается только ему».
Эди и Энди представляли собой живую икону поп-арта, воплощение культуры шестидесятых годов. Одинаково одетые и причесанные, с созвучными именами и одинаковым сумасшествием в глазах, признанные король и королева Манхэттена – они правили Нью-Йорком, а значит, и всем миром. Эди даже называла себя миссис Уорхол – хотя никто до сих пор не знает, насколько глубоко зашла их телесная любовь, всем было понятно, что их души слились воедино.
Благодаря Энди Уорхолу, гению рекламы и промоушена, всего за несколько месяцев Эди Седжвик превратилась из простой богатой наследницы без особых талантов и стремлений в идола поколения. Подопечная Уорхолу группа The Velvet Underground посвятила Эди песню Femme Fatale, и десятки независимых нью-йоркских поэтов и художников поспешили восславить образ Эди. Ей прочили блестящее будущее – если она, конечно, перестанет быть «придатком Уорхола» и начнет самостоятельную карьеру.
Ей говорили, что Уорхол ворует идеи и выдает их за свои, что он использует друзей, а потом бросает, что он сводит людей с ума. Ей рассказывали, что он тратит ее деньги на наркотики, вечеринки и содержание Фабрики. Ей обещали блестящую карьеру модели, певицы и актрисы, но она до последнего не хотела покидать Фабрику и Энди. Но к концу 1965 года отношения Эди и Уорхола заметно ухудшились: их расшатанное наркотиками сознание уже с трудом выносило общую реальность. Она попросила не показывать фильмы с ее участием и даже убрать ее сцены из нескольких картин, в том числе из «Девушек из Челси» – некоторые сцены пересняли с участием Нико, солистки The Velvet Underground, а там, где переснять не удалось, на лицо Эди наложили яркие световые пятна.
В конце концов Эди подписала контракт на запись альбома с Альбертом Гроссманом, менеджером Боба Дилана. С Диланом Эди познакомилась еще в декабре 1964 года – и по мере того, как она отдалялась от Уорхола, их роман разгорался все ярче. Именно она, как считается, вдохновила Дилана на альбом Blonde on Blonde, а знаменитые песни Just Like a Woman и Leopard-Skin Pill-Box Hat были написаны о ней и для нее. В начале 1966 года Эди, поверив в обещания Дилана сделать из нее звезду, наконец решилась уйти с Фабрики: как она объяснила Уорхолу при последней встрече в ресторане Gingerman, Дилан собирался сниматься в фильме, вторую главную роль в котором предложили ей. Решение порвать с Уорхолом далось ей нелегко – и только потому, что она, по словам знакомых, была полностью очарована Диланом и собиралась строить с ним совместную жизнь. Вот только Дилан почему-то забыл ей сказать, что уже несколько месяцев женат на своей давней подруге Саре Лоундс: эту новость Эди узнала от Уорхола. С тех пор она больше не желала иметь ничего общего ни с Энди, ни с Диланом. Хотя Джордан Седжвик, брат Эди, утверждает, что она сделала от Дилана аборт, многие ее друзья считают, что между ними не было ничего серьезнее пустых обещаний – правда, для полуразрушеного сознания Эди этого было достаточно. Как говорил друг и соратник Уорхола Джерард Маланга, «Это было знаменательное событие. Эди исчезла. Это был конец. Она никогда не возвращалась».
Злые языки предсказывали, что с этого момента Фабрика, лишившись денег Седжвиков, пойдет ко дну, а громкой славе Уорхола придет конец. Однако это оказалось началом конца самой Эди. Многие обвиняли в ее падении Уорхола, но он не был роковым гением ее судьбы: лишь верхней точкой мертвой петли, в которую Эди превратила свою жизнь. Сам он очень тяжело пережил ее уход – который счел предательством.
Уйдя с Фабрики, Эди некоторое время пыталась сделать карьеру модели, пробовала сниматься в кино, но все неудачно: она уже так плотно сидела на наркотиках, что они полностью заменили ей реальность. Деньги, доставшиеся ей от бабушки, почти кончились, родители отказывались содержать блудную дочь, и Эди жила тем, что продавала имевшийся в ее квартире антиквариат, а когда он закончился, просила деньги у знакомых. Несколько раз она засыпала с непотушенной сигаретой в руке – и в конце концов сожгла собственный дом, а сама попала больницу с обширными ожогами.
Энди Уорхол и Эди Седжвик
Выйдя из ожогового отделения со шрамами на спине и руках, Эди поселилась с отеле «Челси» вместе со своим любовником Бобом Ньювиртом – Боб, лучший друг и правая рука Дилана, пригрел ее после разрыва с музыкантом. От Ньювирта она, как говорили, зависела как от наркотиков: то ли из-за признательности за его понимание, то ли потому, что он был единственным, кто остался рядом с нею. Она признавалась: «Он сводил меня с ума. Я была чем-то вроде его сексуальной рабыни. Я могла заниматься с ним любовью сорок восемь часов, сорок восемь часов, сорок восемь часов, не становясь усталой. Но в ту минуту, когда он оставлял меня в покое, я чувствовала себя настолько пустой и потерянной, что начинала совать в рот таблетки».
На рождество 1966 года она навестила семью: к Седжвикам явилась истощенная, измученная Эди, с безумным макияжем на бледном осунувшемся лице и с полной сумкой таблеток, плохо понимающая, что вокруг происходит. Брат Джордан вспоминал, что она была «похожа на нарисованную куклу»: неудивительно, что семья немедленно отправила ее в клинику. Выйдя оттуда через пару месяцев, Эди вернулась в отель «Челси» и снова продолжила принимать наркотики. Ее оставил даже Ньювирт, уставший от ее непредсказуемого поведения и постоянных загулов. Оставшись одна, Эди спала с кем попало за дозу кокаина, иногда являлась на Фабрике клянчить деньги (Уорхол всячески избегал встреч с нею) и несколько раз оказывалась в больницах – то с ожогами от непотушенных сигарет, то с приступами наркотического психоза.
После очередного приступа Эди испугалась: все ее друзья были на вершине жизни, и только она, их любимица и вдохновительница, скатилась до самого дна. Она – в который раз – решила начать жить заново. Эди даже разыскала Чака Уэйна, который в то время пытался стать кинорежиссером. Он немедленно загорелся идеей снять фильм с Эди – как планировалось, в фильме она, в лучших традициях Уорхола, должна была играть саму себя, без стеснения рассказывая на камеру о своей жизни. Съемки картины Ciao! Manhattan начались в апреле 1967 года: однако наркотики, которые все таскали на площадку, быстро превратили съемочный процесс в бардак. Эди снова попала в больницу.
В этот раз ей было совсем плохо: сделанные в лечебнице тесты показали, что кровь не достигает некоторых участков мозга. Она еле могла ходить, с трудом разговаривала, плохо понимала, где она и что с ней. Два года она кочевала по больницам, между приступами снимаясь в Ciao! Manhattan, который каким-то чудом удалось все же закончить. В одной из клиник она нашла новую любовь – пациента той же клиники Майкла Поста, за которого в июне 1971 года вышла замуж.