Да она и сама вспоминала это. Смутно, отрывками, но само наличие этих воспоминаний уже не оставляло сомнений в их правдивости.
В общем-то воспоминания о прошлом оказались достаточно скупы и прямолинейны, она воевала где-то тут, на Кавказе, получила сильное ранение и, по счастью, попала в Подмосковье, в госпиталь, где практиковал Колышев. Он вытащил ее с того света, имплантировал ей множество внутренних протезов вместо раздробленных осколками костей, он сделал это вопреки воле своего начальства, и вот теперь Ладе предстояло доказать, что Вадим Игоревич был прав – победителей не судят, а она после его работы может снова вернуться в строй, вновь стать полноценным бойцом…
Да, она хотела этого… Больше, чем хотела. В том страшном, граничащем с безумием хаосе информации, что царил в ее голове, образ Вадима Игоревича оставался единственным ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ образом, в который она верила.
«Лада, чтобы вытащить тебя с того света, нам пришлось превратить часть твоих органов в механизмы… ТЫ РОБОТ. И ты должна доказать это, чтобы получить право жить дальше…» – эти слова Колышева накрепко засели в ее голове. Лада приняла их с видимым внешним равнодушием, но внутри они ощущались ею как заноза, доставляющая постоянную саднящую боль. Ты робот… Она не могла как-то реагировать на подобное утверждение, и не потому, что на это не было сил, а поскольку такое определение было ей чуждо в эмоциональном плане.
Возможно, виной была усталость, внутренняя пустота и отсутствие четких, логичных воспоминаний о прошлом… Ей предстояло узнать себя заново, но сначала она должна доказать свое право на дальнейшую жизнь…
Сейчас она сидела подле открытой рампы вертолета и слушала знакомый вой лопастей, разглядывая проносящуюся внизу «зеленку» через электронный прицел крупнокалиберного пулемета, ствол которого торчал наружу, косо уставившись вниз, где среди сливающегося в зеленые полосы кустарника мог мелькнуть силуэт «духа» с изготовленным к стрельбе «ЗРК»… Этот район Таджикистана все еще считался «горячей точкой», на территории которой никто не был застрахован от внезапного нападения, в том числе и низко летящий вертолет ВВС России.
Лада сидела, широко расставив ноги и упершись рифлеными подошвами высоких шнурованных ботинок в пол. Коробчатый пулеметный магазин с огрызком исчезавшей в казеннике ленты придавал ей чувство спокойной уверенности в себе, а косо опущенный к земле ствол, казалось, ждет не дождется, когда внизу мелькнет чья-нибудь тень.
Лада смотрела пустыми серыми глазами вниз, и в ее голове не было в данный момент ни мыслей, ни чувств. Колышев выполнил данное Барташову обещание, превратив ее в психологический аналог робота, и теперь им всем предстояло поставить последнюю жирную точку в этой трагической и чудовищной фальсификации…
Впрочем, Колышев не собирался отходить от дел. В случае успеха или неудачи испытаний у него оставались свои, тщательно обдуманные планы насчет Лады…
…Замедлив полет, машина вдруг накренилась на один борт и довольно резко пошла вниз, к берегу разлившейся по долине реки, где напротив брода, на правой стороне, расположился блокпост российских войск, которые до сих пор прикрывали «договорные» участки таджикско-афганской границы.
Лада взглянула вниз и встала, удерживаясь одной рукой за идущий под потолком отсека поручень. Ее место тут же занял бортстрелок.
Она надела солнцезащитные очки, подобрала оружие, машинально кивнула стрелку и пилоту, с которыми за все время не обмолвилась ни словом, и застыла в ожидании, когда вертолет коснется своими колесами пожухлой травы.
Лада еще не подозревала, что предложенный ей тест окажется прежде всего тестом на человечность…
…Погода в предгорьях в этот день выдалась пасмурная, солнце лишь раз, около полудня, выглянуло в разрывы туч и тут же спряталось обратно.
Сергей Рощин, капитан ВДВ России, посмотрел на плотную пелену облаков.
Порывистый ветер, гнавший по небу низкие, лохматые тучи, доносил со стороны небольшого городка, вытянувшегося по пологому каменистому склону предгорий, сложный запах жилья. Глядя на гонимые ветром облака, капитан знал, что в бывшем горном селении, ныне громко именуемом «город», сейчас наступило временное облегчение. Ветер вымел из узких кривых улиц тяжелые, удушливые пары отработанных газов от нескольких десятков дизельных электростанций (высоковольтную линию передачи тут взорвали несколько лет назад, и решетчатые столбы с сиротливо обвисшими обрывками проводов можно было заметить в самых разных местах), автомобильные выхлопы и иные, скопившиеся там, неприятные флюиды человеческой деятельности.
«Пошел бы еще дождь…» – мысленно пожелал он.
Взглянув вниз, с высоты своего КП, расположенного тут же на склоне, за естественным укрытием из дикого камня, которым изобиловала прибрежная возвышенность, он увидел тонкие змейки свежевырытых траншей, редкие стрелковые ячейки, затянутые маскировочной сетью, два обложенных дерном блиндажа, а еще ниже – спокойные и зловещие речные воды. Это был один из малых притоков Амударьи.
За рекой, в двух километрах отсюда, проходила граница. Позиция, которую занимал отдельный спецвзвод Рощина, закупоривала собой единственное на этом участке уязвимое для прорыва с «той стороны» место.
Сергей облокотился о выложенный из камня бруствер и поднял электронный бинокль.
Слева, если всматриваться в знойную удушливую дымку серого, пасмурного дня, при желании можно увидеть смутные, далекие контуры убеленных снегами вершин Тибета.
Город позади лежал в зеленой котловине, словно его врезали в склон пологой возвышенности. Кое-где виднелись участки частично обрушенного старого серпантина, горной дороги, которой уже много лет не пользовался никто, кроме пеших контрабандистов-одиночек.
В бинокулярах, случайно зацепивших своим фокусом край левого фланга траншей, промелькнуло лицо рядового Соломцева. Капитан задержал движение руки, разглядывая солдата. Обыкновенный русский парень, с полным, добродушным лицом, покрытым крупными конопушками. Согнувшись, он притулился к изгибу траншеи и что-то писал карандашом на вырванном из блокнота листке. При этом его губы беззвучно шевелились, словно он повторял написанные слова.
У Сергея вдруг стало муторно и тяжело на душе.
«Что мы делаем тут, среди этих скал?..» – подумалось ему.
Впереди Афганистан, за спиной – приютившийся на отлогом склоне гор таджикский городок, маленький, с кривыми улочками, но если заглянуть через невысокие дувалы, окружающие одно-, двухэтажные дома совершенно невзрачной наружности, то можно было заметить припаркованные во внутренних двориках некоторых хибар вполне современные «Мерседесы» или «БМВ» последних моделей.
Здесь пролегал так называемый «опиумный путь». Бурная горная река в этом месте на коротком участке вытекала в расположенную у предгорий долину и разливалась, теряя стремительность порожистого потока. Наши пограничные заставы с таджикско-афганской границы, слава богу, сняли, но на этом участке еще оставалось несколько подразделений российской группировки войск, прикрывавших наиболее рискованные направления.
Взвод Рощина перебросили сюда накануне вечером, подняв по тревоге. У капитана был четкий и недвусмысленный приказ – перекрыть караванную тропу в случае прорыва границы.
«Это не наша граница… – с горечью подумал Рощин. – До Челябинска и Екатеринбурга – полторы тысячи километров по прямой… Казахстан, Киргизия, Узбекистан…»
Как объяснили ему в штабе дивизии, наше присутствие тут, в Таджикистане, отвечало доктрине внутренней безопасности страны, но, убей бог, капитан не мог понять, как согласуются с этой пресловутой доктриной сотни российских парней, что гибли, защищая такие вот селения, в то время как местные жители наблюдали за нередко вспыхивающими в горных районах ожесточенными схватками с плоских крыш своих домов, а потом, не скрываясь, садились в «мерсы» и ехали за десять-пятнадцать километров, «на стрелку» с получившими по зубам поставщиками, выяснять, сколько товара загублено и почему те не сумели прорваться.
А бывало и иначе. Бывало так, что после боя на границе жители окрестных домов резво выдвигалось к перепаханным воронками окопам, чтобы поживиться, обирая свежие трупы российских ребят…
Все это стояло в мыслях Рощина, как кость, застрявшая поперек горла. Давно минули те дни, когда сгорбившиеся под вьюками таджики и афганцы, крадучись, ночью ползли по горным козьим тропам, обходя стороной заставы пограничников. Нет, теперь они обнаглели, приподнялись, обзавелись «Мерседесами» и БТРами, перли нагло, как по торному пути.
Такое положение вещей казалось Сергею Рощину неправильным, даже более того – ненормальным. Будь его воля, ни один русский не ступил бы на эту опаленную солнцем и щедро политую кровью землю. Пусть бы таджики, узбеки, афганцы варились в собственном соку, истребляя друг друга, если им так нравиться воевать и данное занятие, вкупе с контрабандой, составляет смысл их жизни, пусть бы каждый получал свое, сообразуясь с желаниями и природными инстинктами, а «наркоту» можно остановить и на своей, родной границе, было бы только желание это сделать… Но приказы отдавал не он, к сожалению. По крайней мере, на таком уровне, как внешняя политика государства.
Размышляя таким образом, капитан перевел взгляд на заросший колючим кустарником противоположный берег реки.
– Горюнов! – негромко позвал он, разглядывая раздолбанный проселок, спускавшийся к мутной воде в районе брода.
Рядом с ним вырос старшина, командир второго отделения. Был он выше Рощина почти на целую голову. Рост капитана вообще служил в дивизии притчей во языцех: было в нем сто шестьдесят сантиметров, и звали Сергея за глаза просто – «карлик». Он знал об этом, но уже давно не обращал внимания, за солдата говорят не имена или прозвища…
– Пристреляли брод? – спросил он, опуская бинокль.
– Так точно. И с флангов, и в центре.
– Смени посты, пусть ребята поспят. – Рощин отошел от бруствера в глубь укрытого маскировочной сетью КП. – И вот еще…