Откуда в таком случае взялась тут колонна из пяти танков, которую заметил пилот вертолета прикрытия?
– Я не намерен больше терять груз! – Человек в халате зло одернул покрывающую лоб повязку. Разговор шел на одном из местных наречий. Головной танк остановился, и вслед за ним с лязгом притормозила вся колонна. Сизые выхлопы двигателей смешивались с пылью проселка, заставляя людей кашлять и прикрывать рот свисающими концами тюрбанов. – Эти русские совсем потеряли страх! – Проводник зло сплюнул скрипящую на зубах пыль. – Мамад, свяжись со Сталбеком, пусть попробует поговорить с ними. Если они уберутся от переправы, я не буду их убивать!
– Сталбек будет недоволен, когда узнает, что мы разоружили заставу… – осторожно напомнил предводителю тот, кого назвали Мамадом.
– Заткнись и делай что тебе говорят! – Глаза проводника вдруг налились кровью. – Это моя страна и мой товар, а Зураб перестал выполнять договор! Его танки теперь будут служить мне, раз он не смог вовремя доложить, что тропа перекрыта!
На позициях взвода тоже слышали звук мотора, но приближался он не стороны брода, а от городка.
– Вижу «мерс», – доложил по рации наблюдатель. – Пылит сюда.
– Игорь, следи за тем берегом! – приказал Рощин своему заместителю и пошел к выходу из КП.
Действительно, вниз по склону, от горного села пылил одинокий черный «Мерседес».
– Стрижелов, Логвин, за мной! – коротко бросил Рощин, машинально пригладив короткий ежик седых волос. Сорок два – солидный возраст для воздушно-десантных войск.
Машина притормозила, не доехав до блокпоста метров триста. Рощин остановился, глядя, как открылась массивная дверь и оттуда вылез здоровенный для своей национальной принадлежности таджик, в спортивном костюме и неизменной тюбетейке. В другой момент Рощин бы улыбнулся, глядя на это издевательство над одеждой, но обстановка не располагала: вслед за молодым представителем местного клана, чье широкое лицо лоснилось от пота, вылезли еще двое похожих на него и по габаритам и по одежде быков.
Откровенно говоря, Сергей не любил жителей Азии. По своей наглости и развязности они могли поспорить с любым «чехом», но те были смуглыми, сухощавыми и хотя бы походили на бойцов, а эти вызывали чувство, схожее с брезгливостью, какое испытываешь к шакалам, роющимся в облепленных мухами остатках тигриного ужина.
– Салам, начальник… – Таджик остановился в двух шагах от Рощина, широко расставив ноги.
– Здравствуйте, – коротко ответил капитан, спокойно и испытующе посмотрев на здоровенного, нависающего над ним детину. Был Рощин ниже него сантиметров на тридцать, но едва ли уступал в силе и ширине плеч. О ловкости говорить не приходилось, не с чем было сравнивать.
Пауза начала затягиваться.
– Машины едут… – не то сообщил, не то пожаловался таджик, прислушиваясь к отдаленному рокоту. – Надо пропустить, а? – Он вопросительно посмотрел на офицера.
Рощин прищурился, глядя в его маленькие, похотливые, чуть раскосые глаза, и медленно покачал головой.
– У меня приказ, – коротко и однозначно ответил он. – Если это едут обычные машины, мои бойцы их осмотрят и пропустят.
– А если нет? – сощурился в ответ посетитель.
– Тогда мы их задержим.
– Зачем задержим?!
– У меня приказ, – повторил капитан. – Есть соглашение между Москвой и Душанбе.
Слова офицера произвели на таджика самое тягостное впечатление.
– Слушай, Душанбе, что Душанбе?.. Душанбе далеко, Москва – вообще, – он даже чуть присел от волнения. – Давай, смотри – никто вокруг! Душанбе не видит, Москва не видит, два мужчины бьют по рукам, якши?! – С этими словами он открыл принесенный с собой кейс и на вытянутых руках протянул его под нос Рощину.
«Очень своеобразный способ дипломатии… – с трудом сдерживая подкатившую к горлу ярость, подумал капитан. Ясно, – МГИМО не кончал, зато пробороздил окрестные горы и равнины на своем „мерсе“, если мешаешь в кучу „якши“ и „салам“. Космополит хренов…»
В «дипломате» ровными стопками лежали десятидолларовые купюры. «Тысяч двадцать, – прикинул Сергей, спиной ощущая, как напряглись двое страховавших его сзади бойцов. – Дешево за нашу кровь…»
– Закрой чемодан, а то баксы просыпешь… – спокойно и негромко произнес он, но бойцы за спиной, которые хорошо знали своего взводного, еще больше напряглись от этой тихой, будто не со зла оброненной фразы.
Таджик, еще не сообразив, в какую сторону зашли переговоры с русским капитаном, послушно закрыл кейс и разогнулся, глупо и нагло ухмыльнувшись.
Капитан Рощин слыл в дивизии командиром спокойным, даже уравновешенным, но существовали в его жизни ситуации, которых он не прощал.
Слишком много крови было пролито на его глазах: он видел ребят, сгоревших в танках на безымянном блокпосту в Дагестане после налета чеченских «духов», он погибал вместе со своим взводом в Абхазии, форсировал Терек и брал Грозный, он видел и пережил такое, что не укладывалось ни в человеческий разум, ни в кадры хроники – никуда, поскольку не существовало в природе настоящей цены одной-единственной жизни, как не было меры для измерения того количества человеческого горя и отвращения к войне, которое смогла бы вместить в себя память конкретного человека…
Но самыми страшными в жизни офицера оставались моменты, когда вся эта кровь вдруг начинала рваться наружу, выплескиваться из тайников души командира…
Таджик, пытавшийся купить капитана, понял это, встретившись взглядом с Рощиным, но слишком поздно для себя…
Удар ноги, обутой в шнурованный армейский ботинок, пришелся точно в переносицу. Голова таджика мотнулась назад, как в кино, издав глухой чавкающий звук, словно от пощечины, а Рощин уже пружинисто приземлился на обе ноги. Его глаза посерели от вырвавшейся наружу ярости. Не останавливаясь, он ухватил за ворот обмякшего детину и поволок его к машине, словно куль с дерьмом.
Два сопровождавших хозяина охранника дернулись было вперед, но моментально остыли, встретившись взглядом с бешеным русским. Кейс, ручка которого была зажата в сведенных судорогой скрюченных пальцах неудавшегося взяточника, волочился по пожухлой траве склона, подскакивая на камнях.
Рощин, без особых усилий протащивший грузное тело, остановился подле машины и разжал пальцы.
– Мы не продаемся, – произнес он, когда тело безвольно стукнуло о сухую, исстрадавшуюся без дождя землю. – Вам еще пару тысчонок лет пасти своих коз и глотать гашиш, чтобы понять – почему. Если нам в спину будет сделан хоть один выстрел, сровняю с землей ваш поселок, к чертовой матери… – Он говорил тихо, внятно, а гул с той стороны реки все усиливался, приближаясь к позициям роты…
«Дождь так и не пошел…» – с досадой подумал капитан, возвращаясь к КП.
Сзади испуганно хлопнула дверка и мягко заурчал мотор.
На душе Рощина вдруг стало муторно, будто только что окунулся в чан с дерьмом.
«Вот поэтому ты до сих пор не генерал», – язвительно подсказал ему внутренний голос.
– Это была попытка дать взятку, да? – заинтересованно осведомился замминистра, с трудом заставив себя оторвать взгляд от плоского экрана фирмы «SONY», на котором только что развернулось прелюбопытнейшее, с его точки зрения, действо.
– Да, – сухо и односложно ответил Барташов, который уже не пытался скрыть волнение. Ситуация резко выходила за рамки разумного контроля, в игру вступили не предусмотренные сценарием силы, а у него не было способа как-то радикально воздействовать на ход событий, разве что прекратить всю операцию и предупредить капитана Рощина о ловушке, в которую спустя некоторое время должен был угодить его взвод. «Да и поддержку с воздуха нужно обеспечить…» – подумал генерал, оборачиваясь к собравшимся на площадке. Конечно, за срыв испытаний его никто не погладит по голове, но он отчетливо понимал: еще немного промедления – и там, внизу, завяжется неравный бой.
– Господин командующий! – решительно обратился он к стоявшему рядом генерал-полковнику. – Я считаю необходимым отложить испытания и вызвать поддержку с воздуха. Нужно также предупредить капитана Рощина об изменении оперативной обстановки, чтобы он мог подготовиться к отражению танковой атаки.
– Ты в своем уме, Барташов? – генерал обернулся и уничтожающе посмотрел на Николая Андреевича. – Это БОЕВЫЕ ИСПЫТАНИЯ , ведь так?
– Да, но соотношение сил… там внизу всего один взвод!
– И ваш супербоец, не так ли, генерал? Там РОБОТ, достоинства и потенциал которого вы так рекламировали. Вот и посмотрим, на что он способен, – произнеся это, командующий демонстративно повернулся к двум метровым стереоэкранам, на которые продолжало транслироваться изображение с позиций окопавшегося подле блокпоста взвода.
– Караван на подходе. Головной дозор движется к переправе. Танковая колонна возобновила движение вдоль берега, – это был голос наблюдателя, позиция которого располагалась выше площадки на отвесном выступе скалы.
Барташов побледнел еще больше и заставил себя поднять взгляд.
Что он мог сделать в данной ситуации, черт побери? Признаться в собственной фальсификации? Сказать им, что Лада вовсе не робот? Николай Андреевич внезапно с уничижительной ясностью понял, что оказался заложником собственной лжи…
«Ты кто, карьерист или патриот?» – всплыли в его памяти слова Колвина.
Патриот… Он хотел сделать как лучше, хотел, чтобы наука наконец достигла тех высот, когда обыкновенные ребята перестанут погибать среди политых кровью скал…
Его благими намерениями оказалась выстлана дорога в ад для целого взвода ничего не подозревающих бойцов…
Нет, этого нельзя допустить, – в последний момент Барташов все же сумел сделать выбор между собственной совестью и интересами карьеры.
– Господин генерал-полковник… – вновь обратился он к командующему, но тот, к изумлению и досаде Николая Андреевича, лишь раздраженно отмахнулся от него, не отрывая глаз от экрана.