ный свитер.
— Вот же ты вымахал! — удивляется Романов, подавая мне тапочки. До посещения Брежневой, я привык делить квартиры на две категории: обычные, размер и конфигурацию которых понимаешь, стоя еще на пороге. И прочие, встречавшиеся гораздо реже, размеры и конфигурация которых для стоящего на пороге человека остаются некоторое время загадкой. Но планировка и размеры квартиры Романова осталась для меня тайной даже после того, как я проплутал по ней добрых десять минут. Сначала разделся в гардеробной. Помыл руки в огромной ванне. Потом мы с Романовым по длинному коридору зашли на кухню, взяли чайник с чашками. Через проходную комнату и что-то вроде зимнего сада добрались до кабинета. Григорий Васильевич включил зеленую настольную лампу а-ля Ленин в Кремле и разлил чай. Выложил на стол традиционный сушки, кусковой сахар. Отказываться не стал — налил чай в блюдце и стал пить вприкуску, разглядывая полки с книгами. Много сочинений Ленина, Маркса, но есть и классика и даже специальная литература — справочники, энциклопедии… Пока я изучал книги, Романов поставил на стол серую коробку с двумя антеннами, выключил ее в розетку. Мигнул и загорелся индикатор на передней панели.
— Генератор помех — пояснил Романов в ответ на мой недоуменный взгляд. — Твой патрон сегодня мне выдал и объяснил, как защищаться от прослушки. В какие времена живем….
Глава Ленинграда тяжело вздохнул, выпил чая из стакана с оловянным, узорным подстаканником.
— И что еще Щелоков… ну… рассказал? — я замялся, не знаю как сформулировать свое участие в созыве внеочередного собрания Политбюро.
— Все. Он рассказал все. — Романов внимательно посмотрел на меня. — Твои приключения в Италии, письмо про Калугина… Читал, кстати, в рассылке ЦК и твой прогноз по Ирану. Надо признаться, что ты был прав, а мидовцы нет. И теперь я хочу знать. Ответ всего на один вопрос. Кто ты, Виктор?
Где-то я уже слышал этот вопрос. Месяц назад Цвигун спрашивал меня «кто я». А теперь вот Романов. И тут разговор на болезнь не переведешь. Ибо мой визави здоров как бык. Почти тридцать лет еще протянет, пока не умрет в 2008-м году.
Григорий Васильевич наклоняется вперед и впивается в меня глазами. Просто гипнотический взгляд.
— Я прошел голод, холод и войну. Хоронил боевых товарищей и жертв Блокады. После Победы мы трудились, чтобы восстановить город и страну. Шаг за шагом… И вот год назад я повстречал тебя. Маньяки, предатели-генералы, песни, что плакать хочется… Весь мой жизненный опыт просто вопит, что так не бывает. Не бывает, чтобы из-за школьника члены Политбюро голосовали о снятии Председателя КГБ. Выгляни в окно.
Ставлю стакан, встаю и прислоняюсь лбом к стеклу. Вижу, как рабочие в спецовках в окружении людей в милицейских шинелях спиливают во дворе ветки дубов. После чего аккуратно складывают их в кузов КАМАЗа, припаркованного возле детской площадки.
— Щелоков распорядился — любезно поясняет Романов. — Чтобы снайперы на деревьях не спрятались.
— Это же война! — Наконец, до меня доходит. Если во дворе правительственного дома… По телу пробегает стадо мурашек. Каждое размером со слона.
— И я хочу знать ради чего и ради кого — Григорий Васильевич встает рядом и грозно смотрит на меня — Мы начинаем войну.
Я отхожу от окна и сажусь обратно. Романов остается у окна, мрачно смотрит наружу. Признаться и показать айфон? Ага, и тут же отправиться в комнату с мягкими стенами. Моя мировая популярность не настолько велика, чтобы в газете Правда про меня не написали«…известный певец и композитор… скоропостижно скончался…» и так далее. Но мне нужен Романов. Щелков хорош, но в политических вопросах — легковес. А нужно точка опоры. Косыгин идеально подходит. Увы, через год умрет. Кто еще? Устинов? Нет выходов.
— Озарения — тихонько пробормотал я.
— Что? Я не слышу — Романов склоняется надо мной — Говори громче.
— У меня бывают озарения — также тихо говорю я — После того случая с маньяком, я лежал в больнице… Там все и началось. Во сне приходят странные видения.
— И какие видения у тебя бывают? — Романов садится за стол, начинает барабанить пальцами. Поглядывает на телефон. Сейчас он вызовет людей в белых халатах.
— Очень разные. Бывают мелодии и слова из песен. Какие-то люди, образы, разговоры. Вот сегодня — я замялся.
— Продолжай — я вижу перед собой матерого хищника и у меня сердце в пятки проваливается.
— Сегодня советский суд вынес приговор армянским террористам, взорвавшим в прошлом году московское метро. И мне сегодня приснилось, что… какой-то академик Сахаров пишет письмо Брежневу с требованием приостановки исполнения приговора и нового судебного разбирательства. В конце этого месяца письмо будет опубликовано в диссидентских кругах, а после кажется… попадет на Запад…. Тут я не уверен. Сахаров будет вызван в прокуратуру, где ему предъявят официальное предупреждение об уголовной ответственности за заведомо ложные заявления. КГБ попробует перехватить инициативу, начнет неуклюжую контригру вбросив через своего агента — журналиста под прикрытием Виктора Луи…
— Честно комсомольское! — я прикладываю руку к сердцу — Не знаю кто это!
— Дальше! — в голосе Романова звучит сталь.
— Информацию в зарубежные газеты о причастности диссидентов к армянским терактам. Кажется, генерал Цинев таким образом хочет пощупать общественное мнение на Западе. После чего связать нелегальную «Национальную объединённую партию Армении» с Хельсинской группой.
Я очумело хлопаю глазами, показывая окружающим, что сам не понял, что сейчас сказал. Расширившиеся зрачки Романова мне говорят, что информация «дошла». Заработали шестеренки!
— И чем все заканчивается в твоих озарениях история с террористами?
— Их расстреляют — пожимаю плечами я.
— Да, нет… — раздраженно дернул щекой Романов — С контригрой.
— Глупая идея. Дискредитировать движение диссидентов, а уж тем более их арестовать не получится. Кажется, на Западе будет какой-то скандал, но дальше туман…
— Кто еще знает о твоем… даре? Щелоков, Чурбанов?
— Никто. Очень не хотел попасть в институт Сербского. Да и сейчас не хочу.
Я смотрю прямо в глаза Романова. Отведет или нет?
Не отвел. Я внутри себя тихонько перевел дух. Все-таки актер из меня так себе, могло все кончится Кремлевкой и 6-й спецлабораторией. Теперь же поторгуемся.
Григорий Васильевич тем временем поглаживает трубку телефона.
— Письмо Калугина это твой экспромт? — прямо спрашивает Романов.
— Мой — вешаю покаянно голову. В ответ слышу сдавленные ругательства.
— И что теперь прикажешь с тобой делать? — глава Ленинграда оставляет, наконец, телефон в покое и, поднявшись из-за стола, начинает раздраженно ходить по кабинету.
Хочется пошутить на тему «понять и простить», но я сдерживаю свой юмористический позыв. Надо дать человеку созреть.
— Я могу быть полезен — осторожно подвожу Романова к правильным мыслям — С Ираном не ошибся, шпионские материалы у Калугина нашли. А еще я могу быть полезен не только стране, но и лично вам.
— И это как же? — усмехается Романов.
— Брежнев быстро стареет. Это ясно и без моих озарений. Скоро развернется борьба за его пост. Помимо Андропова, есть и другие «тяжеловесы» в ЦК и Политбюро, которые видят себя в кресле Генсека. Тот же Громыко…
— Ну-ну, продолжай — Григорий Васильевич явно заинтересовался.
— Вы — лучшая кандидатура — я бросаюсь в омут с головой — Вы из крестьян, а значит, знаете как и чем живет деревня. Воевали на фронте — понимаете нужды армии, ее задачи. Долго работали на руководящей должности в Ленинграде. Разбираетесь в специфике управленческого аппарата.
— Слова то какие… — мотает головой Романов — «Управленческий аппарат». И что же я должен делать, чтобы занять пост Генсека?
— Андропова Щелоков и так без вас «съест». Не завтра, так послезавтра. Рано или поздно. Они давние враги. Думаю, история с Калугиным ему поможет. Вместо Андропова поставят какого-нибудь «чекиста-профессионала» вроде Цвигуна. Я видел генерала один раз перед поездкой в Италию — он мне понравился, хороший специалист, в политику лезть не будет. С группировкой Щелокова вы и так дружите — я кивнул в сторону «глушилки» — С региональными секретарями я думаю у вас отношения ровные. Щербицкий и Кунаев не будут против вашей кандидатуры, обратите внимание на Машерова из Белоруссии. Попробуйте вытащить его в Москву.
— Пётр Миронович уже давно ходит в кандидатах членов Политбюро — задумался Романов — И Леонид Ильич его любит…
— Постарайтесь наладить взаимоотношения с Устиновым — я осторожно, чтобы не потревожить мысли Григория Васильевича, хлебнул чаю — Можно, например, позвать его в первые ряды «бессмертного полка» на 9-е мая. Дмитрий Фёдорович ведь тоже воевал. Фронтовое братство.
— Косыгин, Суслов, Пельше? — Романов собран, деловит.
— С последним проблем не будет. А вот первые два… — я сделал паузу.
— Да говори уже! — Григорий Васильевич явно на взводе. Явно чувствует, что решается судьба власти в стране.
— А не было их в моих снах. Умрут скоро.
— Даже так?!? — Романов явно ошарашен.
— И вот тут Машерову бы заняться экономикой Союза — влезаю со своим советом я.
— Ну да, ну да — глава Ленинграда явно далеко мыслями от экономики — А ты можешь вот каждого так… Узнать дату смерти?
— Конечно, нет. Поймите, я не могу этим управлять. Это как откровение. Свыше. Смутное предчувствие. Я просто чувствую, что шах сбежит из Ирана. Видел во сне, как он грузит свою семью в самолет, сам садиться за штурвал… Понимаете?
— Мнда… Вот тебе и материализм с эмпириокритицизмом — потер виски Романов — Первый раз общаюсь с ясновидящим. Или как правильно тебя называть? Ясноспящим?
Аэропорт Шереметьево.
За две недели, что прошли с моего возвращения из Италии, аэропорт Шереметьево совершенно не изменился. Пустое серое здание, окруженное сугробами грязного снега. Ко входу прочищены дорожки, которые уже занесены поземкой. Погода в Москве испортилась, ночью поднялась метель. В этот раз я рисковать не стал. Заранее заказал «Волгу» из гаража МВД, обнял на прощание мать и деда, пообещал не посрамить Родину (деду) и чаще звонить (матери), после чего отправился в аэропорт. По дороге слушали с водителем радио Маяк. Шла запись выступления Суслова на какой-то партконференции. Вещал он бодро, клеймил вредную идеологию и предателей: «…Под влиянием чуждой нам идеологии у некоторой части политически незрелых советских граждан, особенно из числа интеллигенции и молодежи, формируются настроения аполитичности и нигилизма, чем могут пользоваться не только заведомо антисоветские элементы, но также политические болтуны и демагоги, толкая таких людей на политически вредные действия…». И ведь не скажешь, что не прав.