Доун зевнула. В наступившей тишине завывания ветра стали еще громче. Он злобно бился в окно, и казалось, что по стеклу скребут не ветки, а когти.
«Доун, — словно говорил он. — Впусти меня».
Она помотала головой, стряхивая наваждение. «Ну вот, нервишки шалят», — подумала Доун, отошла от окна — и тут же наткнулась взглядом на портрет из коллекции Голоса. Тоже не слишком-то успокаивающее зрелище.
Женщина на картине напоминала даму при дворе Елизаветы Первой — высокий накрахмаленный воротник наполовину расстегнут, тесемки корсета распущены. Влажные розовые губы приоткрылись в ожидании поцелуя, непокорные локоны выбились из прически, полуприкрытые глаза смотрели прямо на Доун. Так и впились.
Внезапно в кабинете раздался какой-то звук, едва различимый за шумом ветра. Похоже на томный вздох. Ненасытное тело тут же напряглось и затрепетало.
Доун встряхнулась, вышла из кабинета и направилась к лестнице. Ее не покидало странное ощущение — казалось, что за картинной страстью в глазах женщины скрывалось сочувствие. К ней, Доун.
«Пора уносить ноги из этого дома, — подумала она. — Тут кто угодно свихнется».
Провожаемая темнотой, она сделала шаг, другой…
Где-то рядом мелодично зазвенели стеклянные подвески. Доун застыла как вкопанная.
«Доун…»
Внутрь хлынуло тепло, струйками спустилось ниже, и она почувствовала, что расслабляется — впервые с тех пор, как…
Скрипнула дверь, и темноту прорезала узкая полоска света.
Как зачарованная, она пошла на свет и, уронив пакеты со льдом, толкнула дверь. Дверь со скрипом открылась, и Доун вошла внутрь.
Комната, в которой она очутилась, походила на будуар: диваны, прозрачные занавеси, ширма с азиатским орнаментом, люстра с хрустальными подвесками… И картины. Два портрета: женщина экзотической внешности в распахнутых ветром одеждах и полуобнаженная японка, на голой спине которой выведены символы кандзи. Третья картина оказалась пейзажем — пустынный пляж, прозрачное голубое море.
Доун опустилась на атласную, пахнущую жасмином кушетку. Словно опомнившись, дверь захлопнулась.
В тот же миг Доун услышала Голос:
— Мне показалось, что ты измучена. И не только физически.
Доун поискала глазами колонки, но ничего похожего не обнаружила.
— Я думала, вы исчезли до завтра, — прошептала она.
— Как видишь, я еще здесь.
Она вздрогнула и посмотрела по сторонам. Пусто. «Измучена», — мысленно повторила она, и глаза тут же начали слипаться. Он прав. Она совсем измучилась.
— Я все равно не отступлюсь, — прошептала Доун. — Мне просто нужно немножко…
— Знаю.
Где-то рядом прошелестел легкий, как дыхание, ветерок.
Что это? Снова гипноз?
От одной мысли о том, что Голос попытается проникнуть в ее мысли, Доун начала закипать. Но при этом она отлично помнила приятные ощущения, которыми сопровождался прошлый сеанс. Помнила испытанное удовольствие, так похожее на физическую разрядку, о которой она мечтала весь вечер.
Она зажмурилась.
— Покой бы мне не помешал.
И снова взметнулся ветерок — уже чуть ближе.
— Доун, почему ты не сопротивляешься? Это должно стать для тебя рефлексом.
— Привыкну. Но ведь это совсем не одно и то же — атака вампира и… — Тело ныло от предвкушения.
— Значит ли это, что я получил твое согласие? — спросил он.
Показалось, или в его вопросе и правда прозвучало волнение?
Доун помедлила — остатки гордости не позволяли ей согласиться сразу. Но искушение было слишком велико. Покой. Блаженство. И любимый ее наркотик — забвение.
— Да, — сдалась она и облегченно вздохнула. — Но вы уберетесь вон по первому моему слову, хорошо?
В следующий миг чужое сознание затопило все существо девушки. Возбуждающее, блаженное тепло разливалось по телу неторопливыми волнами, то накатывая, то отступая в мерном, убаюкивающем ритме.
Открыв глаза, она обнаружила над собой небо. Солнце ласкало кожу, под спиной похрустывал мокрый песок.
Послышался нарастающий гул, и в следующую секунду в берег ударила волна, окатив Доун фонтаном брызг.
С ленивым удивлением девушка поняла, что ее окружает пейзаж, изображенный на одной из картин. Доун словно превратилась в одну из томных красоток, застигнутых врасплох неведомым художником.
А может быть, это просто бред усталого мозга.
Голос звучал ниоткуда и отовсюду сразу.
— Расскажи мне о Лонигане.
Стоп. Она впустила его вовсе не для этого. Ей хочется не расспросов. Ей хочется забыться.
Она поглубже зарылась в песок, раздвинула ноги навстречу набегающей волне.
Мэтт Лониган.
Она мысленно нарисовала картинку: вот он, рядом с ней — тело блестит в лучах солнца, и видно каждую прилипшую песчинку… каждый мускул в его поджаром теле, с которого капает вода… стекает на нее… Она заставила его наклониться, накрыть ее своим телом и скользнуть ниже… еще ниже… вот его губы уже касаются ее живота. Он целует ее, а потом ведет языком вниз, проникает внутрь… Доун выгнулась и сжала пальцы, набрав целые пригоршни песка.
Она вытянула шею — хотелось видеть его, смотреть, как его голова движется у нее между ног. Но вот он поднял голову и…
Волна обрушилась на песок и начисто смыла его образ. Раздался мстительный хохот.
— Что, ревнуешь? — Прибой с шелестом отступил.
Смех тоже угас.
— Да, ревную.
Новая волна щекотно пробежала по бедрам, вспенилась и закружилась между ног. Доун ахнула и зажмурилась.
Легкое дуновение, скользнувшее по коже, подсказало ей, что на этот раз удовольствием она обязана ему. Голосу.
— В жизни ты гораздо лучше, чем на фотографиях, — сказал он.
Она почувствовала прикосновение к волосам. Он осторожно выпутывал пряди из резинки, выпуская их на волю — плавать по волнам, как у русалки.
— Я и представить себе не мог, что ты окажешься такой…
— Не надо. — Сейчас начнутся сравнения, все как всегда.
Нет уж, этого она не вынесет.
— Нет. Ты светишься изнутри. Ты понятия не имеешь, как это действует на людей вроде меня. Доун, я могу научить тебя многому, проявить наконец твои…
Прикосновение стало ощутимее, словно теперь вдоль тела скользили руки, обводя и запоминая каждый изгиб. Шрамы — профессиональные трофеи — пропали, словно их и не было. Она ощущала ласки каждой клеточкой кожи.
Чувственное поклонение бесплотного партнера заставило Доун остро почувствовать свою женственность. Каждый раз, когда такое случалось, ее сердце наполнял восторг — когда она шла мимо толпы каскадеров или ловила на себе восхищенные взгляды. Что и говорить, приятно быть женщиной в мире, в котором господствуют мужчины.
Правда, потом она вспоминала, что ей никогда не сравниться с Эвой.
Но на этот раз все было иначе. Сейчас ей не нужно соперничать с призраком. Сейчас она желанна благодаря тому, что у нее внутри, тому, что…
Ощущение — неустойчивое, взрывоопасное — все сгущалось, росло и крепло по мере того, как призрачный оргазм постепенно закручивал в ней невидимую пружину. Мощное, такое никакими силами не сдержать…
Напряжение хлынуло, покидая тело, и Доун выгнулась, тщетно пытаясь его удержать, закусила губу, подавляя рвущийся стон. Подняла руки в поисках опоры.
Руки сжали пустоту. Она лихорадочно оглядывалась, задыхаясь.
— Кто ты?
Ощущение тяжести пропало так же внезапно, как появилось. Прибой-обольститель схлынул, и на пустом берегу осталась она одна. Понемногу вокруг нее проявилась прежняя обстановка — диваны, картины. Доун обнаружила, что лежит на кресле с откинутой спинкой.
Он исчез.
Она уткнулась носом в подушки и удовлетворенно вздохнула. Навалилась усталость, на смену лихорадочному возбуждению пришло другое чувство: ленивое любопытство.
— Почему ты не отвечаешь? — заплетающимся языком спросила она. Комната продолжала меняться: свет померк, зазвенели хрустальные подвески, убаюкивая ее, утягивая в забытье.
Пока Доун пыталась стряхнуть сонную одурь, дверь скрипнула и отворилась.
Впуская кого-то. Или что-то.
Глава 10 Урок
На следующий день Доун проснулась поздно и обнаружила, что лежит на незнакомом диване, а на шее у нее висит невесть откуда появившийся крестик.
В чистенькой гостиной имелись телевизор, видеоприставка и стереосистема, а вдоль стен тянулись ровные ряды дисков — наверное, не меньше тысячи. Идеальный порядок объяснялся, видимо, тем обстоятельством, что других предметов обстановки в комнате не было и в помине.
Впрочем, нет — на стене красовался обрамленный постер с Памелой Гриер в роли отчаянной девчонки Фокси Браун.
Доун осторожно села, чувствуя, как ноет каждая ссадина на истерзанном теле. В голове, словно кадры из экстренного выпуска новостей, промелькнули вчерашние события — прилет в Калифорнию, псевдоготический кукольный домик агентства «Лимпет и партнеры», вампиры, а потом…
Жаркая волна залила щеки и хлынула внутрь.
Благодаря Голосу, Доун отлично выспалась. Кстати… Она взглянула на электронный циферблат видеоприставки: 09:11. Давненько она не вставала так поздно.
— Доброе утро! — раздалось жизнерадостное приветствие.
В комнату ворвался Кико, запустил в нее батончиком мюсли и вручил стакан молока. Он успел побывать под душем и сиял утренней чистотой: влажные волосы вымыты и уложены аккуратными волнами, бородка подстрижена и причесана.
— С днем рождения! — воскликнул он, показывая на распятие.
— Хоть ты и промахнулся дней этак на триста, но все равно — спасибо. — Она коснулась гладкой поверхности крестика. — Я и правда тебе благодарна, Кико.
— Погоди умиляться. Это тебе полагается по работе.
— А объяснения мне полагаются? — Она похлопала рукой по дивану. — Как я сюда попала?
— Ко мне-то? — Кико ухмыльнулся. — Это я тебя вчера привез. Ты лежала в полной отключке в одной из комнат. Босс сказал мне, где ты, а Брейзи помогла погрузить тебя и твои шмотки в мой персональный автомобиль. Кстати, твой драндулет остался у офиса.