Он снова заставил ее подчиниться своей воле — оторвал от себя ее руку и не спеша поднес к ее животу, потянул выше, под майку, коснулся нежной кожи, обвел обнаженную полоску над поясом джинсов.
Она напряглась и задрожала.
Прикосновение шероховатых ладоней, ощущение приливов и отливов его мысленной энергии внутри нее сводили с ума.
Внезапно его сущность потоком холодного воздуха ринулась прочь из ее тела, и тут же рванулась обратно. Доун сдавленно вскрикнула, чувствуя, что вот-вот взорвется.
От его движений занавесь перед зеркалом взметнулась в воздух и опустилась на пол, как расправленные крылья пикирующего ворона.
Доун застонала. Подняла затуманенный взгляд на зеркало. Ей захотелось увидеть, что он с ней делает.
Но…
Она растерянно моргнула и подалась назад, упершись в него.
Зеркало показало ей женщину — раскрасневшуюся, в пикантной позе, с расширенными от страсти глазами — точь-в-точь как томные красавицы из коллекции Голоса. Футболка приподнялась, открывая взгляду ладонь, которой та гладила собственный живот, словно направляемая чужой рукой. Ее волосы парили в воздухе, как будто их придерживали чьи-то пальцы.
Но поверх ее ладони не было ничьей руки, а в волосах не было пальцев. За ее спиной отражалась только пустота.
Он был одновременно и здесь, и не здесь.
Ужас и возбуждение ослепили Доун, просочились под кожу, скользнули в самый центр ее существа, где клокотало желание. Коленки подогнулись, и она начала оседать на пол. Невидимые руки подхватили ее. Зеркало отразило парящее в воздухе тело.
— Кто ты, черт тебя побери? — снова закричала Доун.
Застигнутый врасплох, он попытался сбежать — ее волосы упали на плечи, его тело больше не прижималось к ней. Доун неловко повернулась и протянула руку, пытаясь нащупать его руку, плечо… что угодно.
Пусто.
Она вышла из ступора и лихорадочно заметалась по комнате в надежде обнаружить хоть малейший след его присутствия. Ничего. Скрипнул шкаф, повернулся и встал на место. Остался лишь темный зазор между ним и стеной.
«Зеркало, — мелькнуло в голове. — Что там говорится в фильмах про зеркала и вампиров?»
Она всмотрелась в тускло поблескивающую поверхность, но увидела только свое отражение, застывшее в гневной позе.
— Иона!
По комнате пронесся сильный порыв ветра, предвестник бури. Ей показалось, что к его вою примешивается другой звук — эхо яростного вопля, в котором, как в зеркале, отразились ее собственные чувства.
Бац!
Из книжного шкафа посыпались книги. Стена сомкнулась, узкая полоска темноты исчезла.
— Нет!..
Доун метнулась к стене и забарабанила по ней кулаками. Потом попыталась отодвинуть шкаф, заранее зная, что ничего у нее не выйдет.
Голос… Иона… ее покинул.
Она резко развернулась и прислонилась к шкафу. Сжав кулаки, снова заглянула в зеркало.
И замерла, не в силах отвести глаза от увиденного.
На нее смотрело лицо — ее собственное, чье же еще. Но в то же время как будто бы и чужое.
Воображение — конечно же, все дело было в нем — нарисовало ее со светлыми волосами и огромными карими глазами — то есть такой, какой Доун могла бы быть, унаследуй она чуть больше генов матери.
С изумленным ужасом Доун рассматривала этот странный портрет, чувствуя тяжелые толчки крови в неутоленном теле. А видение смотрело на нее, и во взгляде женщины читалось горькое разочарование от того, что она видит.
— Прости… — прошептала Доун.
Она просила прощения за многое — за свою слабость, за то, что так и не смогла стать достойной дочерью Эвы Клермонт.
Оглушительная боль пронзила Доун насквозь, разрывая сердце. Снова потекли слезы. Видение потемнело и растаяло, и ей показалось, что с ним уходит и ее душа.
Туда, куда улетают сны после того, как промелькнут финальные титры.
Глава 20 Подземелье: четвертая стадия
В потайной комнате собрались трое — Сорин, Мастер и их гость. Края окна, которое с другой стороны выглядело как обычное зеркало, запотели от пара, но это не мешало наблюдать за происходившей в сауне оргией.
Несколько Обожателей прислуживали Избранным — массировали, купали и ублажали их всеми мыслимыми способами. Остальные — словно аппетитный гарнир на тарелке — сидели на корточках у стен, хихикая и лаская друг друга.
Однако правители Подземелья смотрели не на них, а на ближайшую к окну кровать, где стоял на коленях обнаженный Избранный, наклонившись вперед и опираясь руками на горы расшитых подушек. Вокруг него хлопотали три Обожательницы: одна делала ему массаж головы, вторая натирала маслом широкие плечи, третья пристроилась между его широко разведенных ног.
— Боги. Они — словно хрустальные боги, — произнес Сорин, не обращая внимания на съежившегося у ног Мастера гостя. От смертного исходил отчетливый запах страха. — Неудивительно, что Ли Томлинсон ими восхищался. Вы создали хрупких чудовищ.
Стоило Сорину произнести имя провинившегося Слуги, как аура Учителя гневно вспыхнула.
Стараниями лазутчиков Ли Томлинсон был найден — и наказан. Час назад патруль Стражей доставил его в Подземелье, где Томлинсону предъявили обвинение в убийстве Клары Монаган. Слуга признался в содеянном, но настаивал на том, что действовал из благих побуждений.
Несчастный забыл, что он всего лишь простой смертный, и разорвал горло жертвы зубами, в надежде доказать: мол, в душе он — истинный вампир. Вопиющий проступок!
Ли Томлинсон искренне верил в свою невиновность, и, даже оказавшись в клетке, оставался верным своей мечте. Он твердил всем и каждому, что рожден для судьбы вампира. Он якобы доказал это, когда возжаждал крови Клары.
К сожалению, там, наверху, поползли слухи о появлении вампиров, насторожив тех смертных, которые верили в существование «чудовищ».
«Если кто и чудовище, — подумал Сорин, — так это он, Томлинсон». Неужели глупец так и не понял: вампиры — народ цивилизованный? Верхний мир — их охотничьи угодья, все верно. Но они же не бешеные собаки, и берут кровь исключительно с согласия жертвы. Таков закон.
Впрочем, втолковывать эти прописные истины было уже некому и незачем. Дело сделано, правосудие свершилось. Томлинсона тайно доставили в покои Мастера, который стер ему память. После чего бывшего Слугу передали в руки адвоката, смертного по имени Милтон Крокетт или, как его называли в Голливуде, «Фокусник». Крокетт позаботится о том, чтобы его клиент устроился на новом месте — за пределами Лос-Анджелеса. Адвокат также нес ответственность за то, чтобы ни одна живая душа — ни любовница Ли, ни кто-либо еще — не узнала о том, что произошло. В противном случае пришлось бы снова прибегнуть к стиранию памяти.
После этой истории Мастер принял наконец неизбежное. «В прошлом мы выстояли против куда более серьезных противников, чем этот Томлинсон, — сказал Мастер. — И если глупость Слуги выльется в открытое столкновение — что ж… Чему быть, того не миновать, Сорин. Потому что тот день, когда придется защищать Подземелье, все равно когда-нибудь наступит. Однако торопить события без причины было бы чистой воды идиотизмом. Выдай мы тайну своего существования раньше времени — и Подземелью конец. Повторяя твои же слова, сначала попробуем взять хитростью, а не получится — развяжем войну».
Не переоценивает ли Мастер свои силы? Конечно, он обладает способностями, какие Сорину и не снились, хотя сын-вампир и унаследовал от своего создателя немалую часть его мощи благодаря обмену кровью — длительному, настоящему, — который и породил Сорина на свет.
И все же с каждым поколением кровь теряет свою силу, потомство все больше нуждается в защите. «Как жаль, что наша раса вырождается», — подумал Сорин, вспомнив собственных детей. При мысли об их судьбе его охватила щемящая грусть.
— Сэр? — раздался дрожащий голос посетителя. — Мастер?
Сорин резко нагнулся. Пусть смертный не видит его в темноте, но зато чувствует запах крови, разносимый дыханием вампира, его чудовищную силу.
— Молчи, пока к тебе не обратились.
— Но я заплатил…
— Это мы, смертный, расплачиваемся за твои ошибки. Молчи.
Человек испуганно затих. Его волосы слиплись от пота, от элегантной прически не осталось и следа.
Зная, как надавить на психику противника, Сорин выждал несколько минут — пусть подергается — и лишь потом продолжил:
— Ты настаиваешь, чтобы тебя впустили в Подземелье, куда смертные входят лишь затем, чтобы предложить свою кровь или стать одним из нас. Ты просишь об аудиенции с Мастером, которого называешь «доктор Вечность».
Казалось, Мастер полностью поглощен сценой за стеклом, но Сорин знал, что старый вампир слышит каждое слово. Правителю Подземелья не пристало якшаться с мелкой сошкой. Для этого есть Сорин, его доверенное лицо. Щит, оберегающий его от внешнего мира. Преданный телохранитель.
— Мне нужна ваша помощь, — сказал смертный. — За этим я и пришел. К тому же вы сами вызвали меня из Италии. Я вам нужен.
— Не странно ли — тебя страшит мысль о том, чтобы стать вампиром, и в то же время ты выбрал эту судьбу для своего сына.
Натан Пеннибейкер поднял на Сорина полные боли глаза.
— Робби знал, что время, проведенное в Подземелье, сделает его имя бессмертным. Что только доктор Вечность может спасти его карьеру. Поэтому я и привел его к вам. По рекомендации вашего агента.
Человека, который покинул их после того, как перестал быть им полезным, упокой его душу.
— Да, несмотря на юный возраст, слава Робби шла на убыль.
— Такова судьба детей-актеров, — сердито произнес смертный. — Стоит им подрасти, и публике нет до них дела.
«Робби взрослел не по дням, а по часам», — подумал Сорин. Историю Робби — как и всех остальных — он знал наизусть. Натан Пеннибейкер, похоже, не признавал за собой никакой вины в том, что детство Робби пролетело так быстро. Это только усиливало отвращение, которое испытывал к нему Сорин. Когда-то вампир был любящим отцом. И тоже потерял своих детей. Но, в отличие от Натана Пеннибейкера, он готов был свернуть горы, лишь бы избавить дочерей от страданий. Причинить им боль своей рукой — об этом он не мог и помыслить.