Кусают, разъедают, язвят и все норовят за глотку схватить. Вот кто-то кричал: мол, эсеры свалят коммунистов…
— Не коммунистов… а большаков.
— Дура ты нетолченая, несоленая, что ты смыслишь! Это одно и то же. Большаки за рабочих да за беднейших мужиков: меньшаки всецело за буржуев. А то есть и еще одна вредна партия — социалисты-революционеры. Они на две кучки разбились. Одна кучка вправо двинулась — это правые эсеры. Они за то, чтобы у вас, чертей, отобрать землю и возвернуть ее опять помещикам. Другая кучка влево пошла, да недалеко. Левые эсеры за кулаков, за лавочников и других захребетников.
Шум почти утих в чайной. Через некоторое время голос из угла спросил:
— А ты сам-то из какой партии?
Яков оглянулся на голос и уже без горячности ответил:
— Печник!
— Такой прозвищи нет, — уже не согласился второй мужик за соседним столом, который кричал о грабителях. — Есть большаки — раз, — откладывал на пальцах, — есть меньшаки — два, есть…
Яков не дал ему договорить. Он растопырил пальцы, показал их мужику.
— А есть специалисты — пять! — И крепко сжал кулак.
Все дружно рассмеялись.
— Молодец, печник! Будь здоров! — крикнули ему.
Через некоторое время к Якову подошел парень Сергей. Красный от волнения, он несмело спросил:
— Скажи, дядя… а есть ли у богатых людей… душа?
— Что?! — чуть не поперхнулся печник.
— Душа, ну, как в человеке.
Яков посмотрел на парня, а ближний народ за столами, слыша такой вопрос, насторожился. Особенно крестная и ее басовитый муж.
— Душа-а? — переспросил Яков. — Это ты, парень, у попа спросил бы на проповеди. По душам попы специалисты. А я, грешным делом, на своем веку что-то не замечал. Может быть, и есть душа у богатых, только поганая. И не за пазухой она, а в кармане сидит на аркане.
Парень отошел, печально сел за свой стол. Понурил голову и тяжко вздохнул.
Разговор Якова больше и больше нравился людям. Они смотрели на него с любопытством, с интересом. Это же бывалый человек — печник. Во скольких селах и деревнях он клал печи, исправлял трубы и сколько видел разных людей! И вот убедился печник, что у богатых людей душа поганая, да еще сидит в кармане на аркане. Все это мужикам было очень понятно.
— Душа — пар! — вдруг сообщил кто-то. — Умер человек, пар из него долой, а тело, того, в студень обернулось.
— Вроде этого чая? — сравнил мужик. — Эх, хозяйка, добавь покрепче. Водой, черт, не разбавляй!
— И где она, проклятая баба, берет его? — поинтересовался трезвый мужик, так как они с женой пили настоящий чай, подувая на блюдца.
— Сама гонит, — утвердительно сказала жена.
К столу, за которым сидел Яков, подошли еще двое. Оба были трезвы.
Андрей, видимо не надеясь оторвать нас отсюда к своему столу, сам направился туда. Когда вернулся, то был совсем навеселе. Как бы Андрей, выпивши, по своей болтливости не ввязался в беседу! Может нагородить, хвалясь, черт знает чего и про что. Вот уже известно о Полосухине. Нет, Андрей молчит, гладит бороду и ухмыляется мне. «Да уж знаю, — показываю ему, щелкая по горлу, — хлебнул, борода. Лишь молчи», — прикусил я зубами свой язык. Андрей понял и отчаянно закрутил головой. Глаза его стали непривычно, до смешного строги.
К спящему уряднику подошел один из мужиков.
— А это кто? — спросил он.
Ему объяснили.
— Ну-у, господин урядник? Сейчас. — И он склонился к его уху. — Эй, дядя, пора вставать на работу!
— Не-ет, его по-разному будили, и то не берет.
— Тогда ему надо бороду окоротить.
Опять всеобщее внимание урядник привлек. Он сделался забавой для всех.
— Подпалить бы, да вонять будет старым режимом.
— Бороду-то он небось отпустил при Советской власти.
— А не умер ли от перепою?
— Если подох, споем отходную. Я певчий, — вызвался другой мужик. И он хорошим тенором завел:
Ве-ечна-ая па-амять, ве-ечная… рабу-у-у…
Вдруг кто-то быстро поспел на помощь и под пляс перехватил:
Упокой, упокой, человек-то был какой!
Он не пил, не курил, с попадьей дружно жил.
Со святою с попадьей, как с колодезной бадьей.
Ни толста, ни тонка, в два обхвата ширина…
— Нет, не так надо, — перебил веселого один из мужиков и, погрозив пальцем, чтобы молчали, громко начал: — А что это я такое, братцы, слышал? А вот что я, граждане, слышал. Говорят, завтра на базаре чека облаву проведет.
— На кого? — спросил певший тенором.
— Говорят, сперва на стражников, а опричь всего на урядников.
— Облава на урядников? — нарочно громко переспросил тенор. — И куда их, этих урядников?
— Говорят, прямо в чеку.
— Урядников в чеку? — с удивлением опять прокричал тенор возле самого уже урядника.
И тут урядник, вздрогнув от собственного храпа, чуть пошевелился. Затем снова застыл в прежнем положении.
— Слышал ведь он, вот тебе крест, слышал! — уверял тенор.
Яков встал и, пошатываясь, подошел к уряднику. Произнес складно:
— Что ж, выходит, на кондуктора не мычит, на милиционера не рычит, на покойника молчит… Ну-ка, может, на это закричит?
И, нагнувшись над урядником, во всю силу, страшно заорал:
— Господин урядник! Господин урядник!
Урядник пошевелил головой.
— Становой требоват!.. Живо марш!!
Тут с урядником произошло нечто неожиданное. Он резко поднял голову, открыл глаза, выпучил их и… рухнул на пол. Пытаясь встать, цеплялся за стул и в страхе забормотал:
— Ваш бродь, ваш сок бродь… Я… я… бегу… Задержу… Найду.
— Мерзавец! Пьяница! — орал печник, много повидавший на свете, и становых в том числе. — Р-ра-калия, каналия!! Запру, арестую, пр-рогоню! Взятки берешь! В карман суешь! Мне мало даешь!.. В острог ма-арш! Как православному величеству, морда ты паршивая, как царю служишь, а?!
Под дружный хохот урядника подняли и усадили за стол. Осовело смотрел он на хохочущих от души людей и ничего не мог понять. Печник налил ему «кипятку», поднес.
— Что? Кто позволил смеяться? — еще не придя в чувство, забормотал урядник. — Знаете, что за это Сиби-ирь!
Снова чайная взорвалась веселым хохотом. То-то будет о чем рассказать родным и соседям в деревне. А тенор поразился, даже руками развел.
— Вот это служака.
Печник пояснил:
— Привычка. Еще бы, двенадцать лет был специалистом.
— Теперь ему самое место быть в милиции. У Жильцева.
Хозяйка, когда мы вернулись к своему столу и уселись, зайдя за стойку буфета, искоса наблюдала за нами. Интересно, что она думает о нас? В глазах ее, когда она косо посматривала в нашу сторону, виден был злобный блеск.
У меня мелькнула догадка, что между трактирщицей и урядником существует какая-то связь.
Иван Павлович сидел, низко опустив голову.
Андрей, схватив себя за бороду, вдруг так залился смехом, что, откинувшись, ударился о притолоку окна.
— Что ты, борода, так заржал? — даже испугался я.
Он молча указал на большой чайник. Я догадался. Это старый хочет обдурить нас с Иваном Павловичем и вот заранее радуется своему успеху.
— Чай-то… осты-ыл! По-пей-те, — с трудом выговорил Андрей, и слезы показались у него на глазах.
— Верно, надо чайку попить, — очнулся от раздумья Иван Павлович.
Он придвинул маленький чайник и начал наливать. Я искоса, будто невзначай, посмотрел на хозяйку и поймал ее взгляд. Взгляд у нее был какой-то странный: настороженный, испуганный.
Когда Иван Павлович начал наливать в стакан из большого чайника, Андрей внезапно примолк. А Иван Павлович, взяв стакан в руки, подернул плечами.
— А ведь верно, совсем остыл, — промолвил он.
— Остыл, знамо, пока вы там калякали. Да в такую жару зачем горячий? Прохладный лучше. Вроде кипячена вода.
Андрей сказал это очень убедительно. Лишь усмешка мелькнула в его глазах.
— Ладно, коль так, — согласился Иван Павлович и, откусив постного сахара, глотнул сразу полстакана. Глотнул и поперхнулся. Чуть глаза на лоб не вылезли.
Хозяйка быстро скрылась на кухню.
— Огурцом, огурцом! — нашелся Андрей. — От кашля огурец само добро.
Мне думалось, что Иван Павлович начнет ругаться. Нет. Откашлявшись, он взял малосольный огурец.
— Н-да-а, что же нам с ней, с хозяйкой, делать?
— Ваня, ничего не делать, Ваня.
— Хозяйка! — крикнул он и поманил ее пальцем.
Она быстро подошла, перегнулась.
— Что, гости дорогие?
— Ты чего нам подала?
— Аль не испробовали?
— Убери эту вонючую дрянь. Или Андрей за окно ее выльет.
— Такое добро за окно? — всполошился уже Андрей. — Э-эх, нет, лучше я вот…
И он так быстро налил в стакан, так молниеносно выпил, что Иван Павлович и глазом не успел моргнуть. А хозяйка от души была рада.
— Сколько за все? Самогон не в счет.
— Да ничего не надо. Разь я вас не признала? Обоих признала. И вот его, Андрея-валяльщика, признала. А как же! Лучше его валенок нет на базаре! И не ищи.
Андрей так и привскочил. Глаза блестели.
— Разь правда? — чуть не завопил он от гордости.
— Вон богородица порукой — не вру, — перекрестилась хозяйка. — Вот я и старалась угодить вам. Уж простите, дорогие гости. От сердца.
— Ну ладно, от сердца. Так и быть.
Иван Павлович направился к двери, за ним Андрей, все еще находясь в восторге и кивая головой хозяйке. За ними я, чуть охмелевший.
А сзади в чайной шумели, кричали, спорили, пили самогон.
Нет, не зря мы сюда заглянули. Совсем не зря.
Глава 23
Снова тянутся поля нашей степной губернии. Снова овраги, долки, впадины. Лишь изредка встретится лес, да и то мелкий — не отличишь от кустарника. А где нет леса, там нет и влаги; тощие реки быстро мелеют. Солнце их сушит, ветер выдувает, и редко встретишь плотину. Разве только там, где пригнездилась невзрачная водяная мельница, словно ласточкино гнездо.