— Для подсчету легче брать по крестцу. В телеге пять крестцов. Выйдет как раз с пяти хозяев. Лошадь довезет семьдесят снопов. Дело вернее будет. Ведь на десятине каждый знает, сколько у него телег. А молотить для замолота что десять, что четырнадцать снопов — одинаково.
— Понял, понял, — догадался Михалкин. — Значит, сначала мы узнаем замолот с одного крестца, потом перемножим на пять. Это уже выйдет замолот с телеги…
— А дальше, — продолжил Яков, — замножим со всей десятины. Предположим десятина дала урожай двадцать телег. И множь на двадцать.
— Ясно как божий день.
— Так что я самовольно отменил приказ Никишина.
— Правильно поступил, дядя Яков. Ты ведь старшой по замолоту.
— Как бы этому старшому по шапке не влетело.
— А ты картуз надень, — посоветовал Михалкин и шутя ударил Якова по старому картузу на голове.
Подошел еще народ. И все к нам. Интересно же, о чем толкуют эти люди. Но Яков сердито приказал:
— Становитесь на свои места. Вон Ефим расстановит — кому где. Снопы уже везут. Сейчас пустим машину.
Встретив подводу со снопами, Яков показал, куда ей свалить снопы поближе к молотилке.
Лошадей к приводу запрягли. На шкив молотилки и на маховое колесо надели погон. Женщины стали на свои места. Кто — подавать снопы к барабану на полок, кто — их подтаскивать. Опробовали веялку. Установили весы.
Здесь же были и некоторые из хозяев, у которых взяли снопы. Вот старик Минаев. Его крестец тут, на току. Михалкин, видимо, знает старика.
— Дядя Петр, не боязно — свою рожь спутаешь с чужой?
— Вся одинакова. Коль замолот — так для всех. Самому хочется знать, какой урожай даст десятина.
— А сам ты как думаешь?
— Вкругах пудов по семьдесят. Может, у кого и больше.
Прислушиваясь к их разговору, я в это время смотрел на поповские клади. Одна из них почата для молотьбы. Я прикидывал — сколько же телег в каждой и сколько всего.
— Михалкин, никак не угадаю, сколько телег в этих кладях.
Мне за него ответил старик Петр:
— С десятины священник снял по двадцать пять телег. А урожай десятина даст ему смело сто пудов. Вот и помножай. Пятнадцать десятин на двадцать пять телег.
Я перемножил.
— Триста семьдесят пять телег.
— Теперь — сколько зерна всего будет? Помножь на четыре пуда с каждой телеги.
Я нашел прутик от метлы и на току перемножил поповское зерно.
— Полторы тысячи пудов, — объявил я с каким-то даже испугом.
— А может, и больше, — равнодушно заметил старик.
Возле молотилки о чем-то вдруг суматошно, ералашно загалдели в несколько голосов.
— Станови-ись! Пуща-ай! Погоняльщик!
Это прокричал опытный задавальщик. Он был в выпуклых очках. Ему обещали полпуда ржи за день работы.
Погоняльщик, расторопный малый, взмахнул бичом, щелкнул в воздухе, гикнул на лошадей, а один из мужиков подошел к маховому колесу, сдвинул его с мертвой точки, и маховик пошел все быстрее и быстрее. Сначала загудел, потом завизжал зубастый барабан; задавальщик, перекрестившись, пустил первый разрезанный сноп. С гулом, ухнув, проглотил барабан сноп и выбросил солому на длинную решетку, сквозь которую осыпалось верно.
— Давай! Давай! — послышался оклик задавальщика, которым он подгонял всех и особенно бодрил себя.
Мякинная пыль поднялась возле барабана, окутала веялку.
Три воза снопов были обмолочены. На смену им привезли еще три от других хозяев. Секретарь комбеда записал в тетрадку, сколько «потянул» первый замолот. Рожь высыпали в глубокую телегу на полог. Туда же пойдет следующая.
Пришел с других токов Никишин. Там тоже наладили молотилки, и издали был уже слышен гул барабанов.
Михалкин рассказал Никишину о том, что придумал Яков. Никишин одобрил и послал парня, чтобы передал старшому тока — брать из кладей по четырнадцать снопов.
Солнце взошло довольно высоко, с полей подул прохладный ветер. Невдалеке расстилались яровые поля. Овсяные, серебристые, уже поспели, и их вот-вот надо убирать; просяные, с желтыми кистями, шелестели от ветра. Поспела чечевица, цвели подсолнухи. Все это зрело и обещало неплохой урожай.
Только надо вовремя убирать. Убирать, а народу в селах мало. Кто на войне, кто инвалиды, кто скрывается — дезертир. Остались женщины, подростки да старики. А дороги каждые рабочие руки. Лето, видимо, будет дружное, а на некоторых полосах еще рожь не скошена. Косить некому. Комитеты бедноты не могут охватить всю работу. В иных селах комбеды из вдов и солдаток создали группы, чтобы работать вместе. Кто косами косить, кто серпами жать.
Это были группы по совместной уборке урожая. Первым положил начало Федя, предкомитета Горсткинского волсовета.
«Что ж, — думаю я, глядя, как задавальщик ловко задает в барабан ржаную розвязь, — нынче это группа по уборке урожая, а завтра, может быть, уже товарищество по совместному севу озимых. А там пойдет и пойдет — вплоть до артельного дела или до коммуны, как это уже есть в селе Калдусах и других селах. Артельное дело для мужиков привычное. Что будет дальше — жизнь покажет. „Придут новые времена, будут новые песни“, — говорил Степан Шугаев».
Привезли еще три телеги снопов. К задавальщику подходят Михалкин с Яковом. Сквозь рев барабана, окрики погоняльщика не слышно было, что сказал Михалкин задавальщику. Михалкин снял с себя пиджак, остался в гимнастерке и стал на место задавальщика. Тот передал ему очки, которые Михалкин протер о гимнастерку и надел.
Незагруженный барабан загудел сильнее, затем, блестя зубьями, завизжал во всю силу.
— Давай! — крикнул Михалкин.
Не только мне, но и всем было интересно, справится Михалкин не со своим делом или только решил похвалиться. Но вот Михалкин пододвигает к себе разрезанный сноп, подхватывает его левой рукой, встряхивает и равномерно пропускает в зубастую пасть.
С глухим ревом выбрасывается на ту сторону солома, ложась на длинную решетку. Еще сноп, за ним и еще. Михалкин уже покрикивает. Видимо, раньше был задавальщиком. Как он ловок, Михалкин, как гибок! Тонкая, сухопарая фигура его слилась с барабаном, вросла в работу. Снопы то и дело идут к нему с разрезанными поясками, и он берет их не глядя.
Молодец, Михалкин! Не ударил лицом в грязь. Иные думали: «Ну, стал батрак Михалкин комиссаром — и поди забыл крестьянскую работу». Вот тебе и забыл!
Он пропустил все три воза снопов. Лишь когда привезли еще три, он уступил место первому задавальщику, который уже успел покурить возле кадки с водой.
— Получилось? — спросил меня Михалкин, отирая пот и пыль с лица.
Глаза его сияли. Работа как бы отблагодарила его. А главное, он увидел, как с восторгом и удивлением смотрят на него люди. Ведь знают, что у него правая рука перебита в локте.
— Здόрово получилось, — подтвердил я.
Отвеянную рожь по отдельности от каждых трех телег взвешивали, ссыпали в глубокую телегу. Секретарь комбеда записывал, и в общий амбар повезли уже второй воз ржи. У веялки сменялись женщины, чередуясь с другими. Мякину грудили за током на луговине, солому отвозили на луговину, в особый омет.
После обеда люди, передохнув, — а некоторые успели искупаться, — снова принялись за молотьбу.
За обедом у Никишина мы подсчитали, что замолот проведен почти у ста домохозяев.
— Большая разница в группах по замолоту? — спросил Никитин секретаря комбеда.
Тот вынул тетрадь. Разницы почти никакой. Рожь приблизительно одинакова. Травянистая не в счет. Ее решили не обмолачивать.
— Стоит ли проводить время с остальной рожью? спросил Никишин. — В среднем сколько дает крестец?
— В среднем дает тридцать фунтов. Значит, телега из пяти крестцов даст без малого четыре пуда. Немного меньше, немного больше — дело в фунтах.
— Нет, замолот надо довести до конца, — сказал я.
— Вот что, — вступился Михалкин, — тут такая арифметика, впору позвать учителя.
— Это верно, — согласился секретарь. — Ведь мы, товарищ Никишин, после замолота будем объявлять результаты?
— Не только результаты, но и сколько оставить ржи каждому домохозяину по норме и сколько причитается излишку для сдачи государству.
— Не миновать учителя попросить.
Учитель, словно почуял, что он тут нужен. Вошел и, поздоровавшись, сел за стол.
— Андрей Александрович, мы только что говорили о вас. Помогите нам разобраться с замолотом.
И Никишин начал объяснять механику дела.
— Из общего урожая надо оставить на каждого едока по пуду в месяц, учесть, сколько этих едоков в семье да сколько оставить на семена, на фураж скоту и сколько останется излишку.
— Что ж, это не так трудно высчитать, — сказал учитель. — Дадите замолотный список, количество членов семьи, скота, озимого сева. Для остальных обществ мне придется попросить учительниц.
— Мы сегодня соберем всех, у кого был замолот, и пригласим учительниц, — сказал Никишин.
— Товарищ Никишин, а что, если вызвать сюда к вечеру председателей комбедов из Тележкина, Митрофанова и Ширяева? — сказал Михалкин. — Ваш опыт будет для них инструкцией.
— Правильно, — подтвердил Никишин. — Могут прибыть и председатели волисполкомов. Это теперь самое важное дело. Я им позвоню.
До захода солнца была пропущена для замолота рожь половины общества. Завтра будут замолачивать у остального населения.
Почти стемнело. На току шла уборка.
Мужики не расходились по домам. Им было интересно, сколько же покажет замолот и как будет производиться подсчет. Ждали, что скажет Никишин. Наконец Никишин объявил:
— Хотя по вашему обществу замолот окончится только завтра, сегодня, кто желает узнать результат, пусть придет в школу. Можно идти хоть сейчас. К нам приедут из Тележкина, Митрофанова и Ширяева брать с нас пример.
Это польстило мужикам и бабам. Как же, Барсаевка покажет пример. Значит, они молодцы, опередили. И комиссия из уезда приехала к ним первым. И вот идет молотьба на конных молотилках, а не цепами.
Иные уже говорили, что хорошо бы на этих машинах артельно произвести всю молотьбу.