Хватовым. Затем Иван Павлович с начальником тюрьмы.
— Ого, сколько сразу гостей нагрянуло! — воскликнул Николай Петрович. — Здорόво, здорόво! Два Ивана. Один Иван — начальник, второй тоже скоро будет начальником, — указал он на Хватова. — Только если бороду снимет. Ну, здоровайтесь кто с кем.
Увар и Хватов некоторое время стояли друг против друга молча, затем Увар подал руку Хватову, крепко пожал ее.
— Мы давайте пройдем ко мне, — предложил Николай Петрович, — а они пусть останутся вдвоем. Увар, расскажи своему другу кое-что.
Уходя последним, я сзади себя услышал сказанные шепотом слова Увара:
— Выпускают нас.
Что ему ответил свояк, я не слышал. Закрыл дверь.
Иван Павлович тихо сообщил нам:
— Жильцев в своем селе. С ним три человека. Прячутся то в кустарниках, то в коноплях. Жильцев в женской одежде. Иногда ночует дома. У них при себе наганы. Надо организовать облаву.
Иван Павлович изложил свой план. Послать туда человек пять самых надежных, в том числе Брындина и Филю.
— Филя очень заметный. С косынкой, — сказал я. — Надо мордвина Михалкина.
— И Бокова тогда, — согласился Иван Павлович. — А это что там за люди? — указал он на дверь.
Я пояснил.
Через некоторое время мы вышли к ним. Они мирно беседовали, дымя моими папиросами, которые я нарочно оставил. На лице Ивана Хватова уже не было испуга. Он поглаживал свою огромную рыжую бороду. Увар, когда мы вошли, подмигнул мне. Я его понял.
Первым начал Иван Павлович со своей искусной дипломатией.
— Ну что, товарищи? Как себя чувствуете? Говорил вам, что пора по домам?
Обратился к начальнику тюрьмы:
— Николай Петрович, документы на освобожденных приготовили?
— И печати поставил. Хоть сегодня на волю. Вот в бане попарятся, побреются, приоденутся в шинели — и айда. Верно говорю, товарищи Назаров и Хватов?
Увар переглянулся с Иваном. Что-то все для них дико. Может быть, тут какая-нибудь ловушка? Черт их поймет, этих новых начальников!
— Верно, что ль, товарищи? — вновь спросил Николай Петрович и, скрипя деревяшкой, приблизился к Хватову.
— Верно, а не совсем! — с какой-то досадой ответил Хватов.
— Что такое?
— Называете нас товарищами, а делаете не так.
— Ну-ну?
— Мне Увар все рассказал… Да мы его, этого есера, что ль… голыми руками изловим.
— Во-он что! — удивился начальник тюрьмы. — Ну, Жильцев вам не лошадь. У них… Ну, Иван Павлович, говори с ними сам. Они с моего учета сняты. Сейчас пойду за документами.
Николай Петрович вышел в свою комнату, а мы уселись против двух свояков.
Иван Павлович сказал им то же, что и нам.
— Изыщем его! — Увар стукнул по столу.
— Поймаем, только возьмите с собой, — добавил Хватов.
— И обратаем, — изрек Увар.
— Стало быть, вы не прочь? — спросил Иван Павлович.
— Зачем такой разговор! В Полянах у меня Спиридон-кум. Мы поедем вроде лошадей искать, — заявил Увар.
— Или покупать, — добавил Иван. — А вы дадите нам обмундирование и фуражки со звездочками.
— Вроде покупать лошадей для войны, — уточнил Увар.
Оказалось — у них уже есть свой план. В это время вошел Николай Петрович. В руках у него бумажки.
— Ну, как, они в баню пойдут?
— В самый ад заберемся, — ответил Иван.
— Хорошо. А теперь прочитаю вам отпускную от ваших грехов. Вроде я какой ни на есть поп.
Николай Петрович надел очки — они придали его лицу очень строгий вид — и, обращаясь к Увару, торжественно начал:
Дана настоящая Отделом Управления Инбарского Уисполкома Пенз. губернии гражданину села Трехрачье, Сущевской волости, Назарову Увару Семеновичу в том, что он, Назаров У. С., освобожден из исправдома навсегда, как не имеющий за собой проступков при Советской власти, а являющийся равноправным гражданином РСФСР.
Местной власти рекомендуется оказывать всяческое содействие в трудовой жизни гражданину Назарову Увару Семеновичу.
Справку предъявить в советские органы по месту жительства.
Завотдел Управ. Уисполкома П. Наземов.
Секретарь М. Подсумков.
Такую же справку получил и Хватов Иван.
— Получайте, орлы, — сказал Николай Петрович.
— Вот спасибо, вот благодарим. — Они жали руки то мне, то Николаю Петровичу, то Ивану Павловичу.
— Не нас, а Советскую власть благодарите, — поправил их Николай Петрович.
— Мы ей и говорим, — поправился Хватов, пряча справку в карман штанов.
— А теперь в баню! Там побреет парикмахер. Мы тут амуницию приготовим вам.
И когда они, не помня себя от радости, ушли, я заявил Ивану Павловичу:
— Твой метод помог.
— Он и у тебя такой же, Петр. Наганы им дать?
— Господи! — взмолился я. — Ведь они, Ваня, и стрелять из них не умеют.
— Неужели?
— Вот и неужели! Вместо оружия Увар берет узду, а Хватов — вожжи.
— Надо им заготовить еще документы от военкомата на покупку лошадей, — сказал Иван Павлович.
…Эту ночь бывшие воры не ночевали в тюрьме, а спали в конторе. Утром, едва забрезжил свет, они вчетвером на двух военкомовских подводах — Брындин с Хватовым, а Михалкин с Уваром — тронулись в село Поляны. Это одно из эсеровских сел, где не раз были заварухи.
Глава 36
— Власть-то власть! А где ее совесть?
— Молода эта власть для совести.
— Молода — не берись.
— А что прежняя? Ездили куда хошь без этих пропусков.
— Вернуть прежним?
— Эй, с кошелкой! Ты откуда?
— Тебе-то что?
— Видал я тебя где-то. Случайно, не в Пензе на толкучке? Только вроде одеянье было другое.
Толпа людей, собравшихся перед каменным одноэтажным зданием уисполкома, насторожилась и окружила этих двух давно спорящих мужчин. Одного из них я знал. Это председатель Свищевского волисполкома Степан Разгуляев. Бородатый, плотный, среднего роста, он очень энергичный, сумбурный. Зато верный, свой человек. Недавно его приняли в партию. Второго мужчину я не знал. Сухощавое узкое лицо с бородой клинышком. Одет в потрепанную одежду. Острые глаза его бегали с одного человека на другого. Я стоял в стороне и прислушивался. Толпа мужчин и женщин собралась здесь не просто так, хотя сегодня базар и праздник первого Спаса, сбора яблок. Большинство пришло в общий отдел управления за пропусками на станции железных дорог. Разберись, кто из них честный человек, которому необходимо ехать по неотложным делам куда-либо, а кто под видом какой-нибудь придуманной нужды поедет спекулировать мукой, мясом, самогоном.
И так каждый день с утра, когда еще в городе только стадо выгоняют да поют петухи. Сегодня я запоздал почти на час прийти в отдел управления, так как вчера засиделись мы в кабинете Ивана Павловича, председателя УЧК. И не первую ночь заседали. «Авантюра Жильцева», как называл ее Шугаев, добавила нам работы. Днями мы вели допросы, а вечером разбирали и решали, кого выпустить, взяв подписку, «чтоб впредь не случалось», кого приговаривали «условно», а кого и «безусловно». Большинство «приговаривалось» на трудовую работу по заготовке дров в Чернышевских, графских, лесах, вывозку дров к больницам, школам, уездным учреждениям, иных — на уборку хлебов в селах, убирать, косить и молотить хлеб солдаткам, вдовам и семьям красноармейцев. Тюрьму мы уже «прочистили» от мелких спекулянтов, самогонщиков и прочего мусора, а теперь вот этак сортируем. Зачем держать в тюрьме людей, винить за случайную ошибку? Лучше пусть работают, исправляются в труде.
Вчера подробно разбирали дело Тарасова. Сложное, трудное. Против Тарасова то, что он помещик, тесть Васильева. И главное: заговор подготавливался в его бывшем доме. А с другой стороны?
С другой — то, что, в сущности, это уже не его дом, он жил в нем временно, как и Климов, и не пустить Васильева не мог. Мы его тоже не спрашивали! Попробовал бы не пустить нас! А то, что он тесть Васильеву, так тут совсем не его вина. Дочь вышла замуж за Васильева еще до революции. После, по слухам, сбежала от него. Вторая, младшая дочь, та вообще покинула отца. Помещик-то помещик, но мелкий и того типа, как помещик Стогов, народник. Увлекался не наживой, как Климов, Полубояров, Владыкин и, конечно, не как Ладыженский, имевший свыше десяти тысяч десятин земли, конный да винокуренный заводы. Мы же разбираемся. Ну кто понуждал Тарасова, как и Стогова, помогать в старое время школам, покупать для библиотек книги, устраивать елки для крестьянских детей? А Тарасов вдобавок показывал картины через волшебный фонарь, ставил спектакли в своем доме. Сам участвовал в них, сам рисовал декорации.
Еще узнали мы, что он изредка помогал деньгами и хлебом мужикам. Он советовал мужикам разводить сады, выстроил водяную мельницу на речушке. Конечно, он имел батраков, но по необходимости, и не было у него ни единой ссоры с мужиками. Да сами же мужики Горсткина охотно у него работали. По слухам, у него, как и у Стогова, с которым он дружил, были при царской власти обыски, и числились они в какой-то народнической партии, о которой мы имели смутное понятие. И оба они яростно ненавидели Климова и других, а те считали их помещиками низшего сословия. Но Стогов умер накануне Февральской революции, а Тарасов дожил до Октябрьской. Вот и разберись тут. Но разобраться помог нам Степан Иванович Шугаев. Он больше всего охладил наши молодые задорные головы и внушил нам, что пословица «Лес рубят, щепки летят» тут не совсем применима. «Поменьше щепок».
В конце концов, мы решили освободить Тарасова, сделать ему серьезное внушение и использовать его на культурной работе.
Вот и опоздал я на прием этих посетителей, которые больше всего пришли «по мою душу».
Послушав еще немного, как они чихвостили меня, я, будто ни в чем не бывало, пробрался вперед на крыльцо.
— Здравствуйте, товарищи!
Мне разноголосо ответили. Многие уже принялись упрекать меня за опоздание, но я извинился. Сослался, что всю ночь мне пришлось разбирать дела спекулянтов, самогонщиков. Про наше заседание сказал.