— Лана, Дексна может говорить!
Лана быстро подняла на нее глаза. В ее взгляде не было и тени удивления.
— Да. — Тихонько сказала она. — Хотя она уже давно придерживалась своего решения не разговаривать.
— Но почему?..
Лана протерла ступку пальцами.
— Ответ на это вопрос переплетается со множеством других. Ее обет молчания должен напоминать нам — некоторым из нас — о том, что еще один голос заставили замолчать нарочно.
— Чей?
— А для того, чтобы получить ответ на этот вопрос, тебе придется немножко подождать. И раз уж мы принялись раскрывать секреты, Тиа, я — одна из немногих, кому известна цель вашего с Маттиасом путешествия. И сейчас мы должны оставить все, как есть.
— Оставить как есть? Но Лана! Туннель, фрески — все не так, как мы думали. Наши предки никогда не хотели, чтобы мы навечно оставались здесь, и Роуэн тоже следует это сказать. Все должны знать…
Лана мягко перебила ее.
— Роуэн знает об этом проходе, Тиа. Давно.
— Что?! Но она не может знать. Откуда… Она же говорила, что не существует прохода… — Тиа пожалела о том, что не может соображать так быстро, как хотелось бы. — Получается, она солгала тогда, на заседании Совета. Ведь она сказала, что выходя на поверхность не существует.
— Да, — сказала Лана. — Мы должны рассказать друг другу множество вещей.
— О чем ты сейчас говоришь? — Жалобно спросила Тиа. — Вы что, все были на поверхности? Почему ты не можешь прямо мне сказать?
— Нет, я там не была. — Лана встала, чтобы снять чайник с огня. — И я хочу услышать об этом. А насчет всего остального — что ж, тебе недолго осталось ждать.
Она поставила перед Тиа полную чашку горячего подслащенного рисового отвара и налила еще одну себе.
Тиа отпила большой глоток. Что все это значит? Она проснулась с надеждой, что откроет жителям Грейсхоупа правду, а вместо этого ей единственной требовались ответы на вопросы.
— Тиа, я хочу рассказать тебе одну историю, пока у нас еще есть немного времени.
Есть немного времени? Тиа удивилась. Они что, куда-то собираются?
— Когда ты была совсем крошкой и только начинала ездить на коньках — тебе исполнилось два — ты очень привязалась к одной игрушке. Это был горшочек для рисового отвара, дети из старого квартала играли им какое-то время и передавали его друг другу. Он выглядел совсем простенько, крышка от него потерялась, вся роспись стерлась. Но ты таскала его с собой повсюду целый месяц.
— Я этого совсем не помню.
— Было бы странно, если бы ты это запомнила. — Лана наклонилась к ней и пригладила ее волосы. — Как-то раз, пока я работала в саду, ты играла с горшком и умудрилась запихнуть в него два круглых камня. Затем ты передала его мне и попросила достать их. Я пыталась, но их невозможно было вынуть. Я до сих пор не понимаю, как тебе удалось засунуть их внутрь.
Лана указала ей на чашку, и Тиа покорно допила отвар.
— Ты ужасно расстроилась, — продолжила она, — и тогда я спрятала горшок и отвлекла тебя другой игрушкой. На следующий день я вернула его тебе, но ты снова разозлилась, пытаясь вытащить камни наружу. И снова мне пришлось убрать злосчастный горшок. Я надеялась, что ты в конце концов позабудешь о камнях и станешь играть с ним, как прежде.
Но этого не случилось. Каждый раз, как я вручала тебе горшок, ты проверяла, на месте ли камни, и снова злилась. В конце концов я отдала этот горшок другому ребенку. Ничего, кроме разочарования и горя, он тебе не приносил.
Лана замолчала.
— Тиа, ты хоть понимаешь, зачем я так подробно рассказываю тебе эту историю?
Тиа призадумалась. Пальцы на ее ногах начало приятно покалывать теплом.
— Это как-то связано с моим упрямством? — Предположила она. Тепло продолжило подниматься вверх по ногам.
— Можно понять это и так. Я считаю, что раз ты нашла изъян в горшке, не стоит дальше с ним играть. Он становится только источником разочарования, поскольку уже никогда не может стать таким, каким бы ты хотела его видеть. Каждый человек должен уметь принимать свое прошлое и то, что в нем случилось. Без сожаления и горечи. Иначе просто не остается смысла жить дальше. Я хочу, чтобы ты вспомнила об этом завтра.
— Но зачем? Что должно случиться завтра? — недоумевала Тиа. Тепло поднялось к ее рукам, затылку и глазам. Веки отяжелели, ее стало клонить в сон. Вздрогнув, она поняла, что выпила не совсем простой рисовый отвар. Вот почему он был таким сладким, — подумала она, уже совсем сонная, чтобы расстраиваться.
Лана улыбнулась и легонько сжала ее руку.
— Я отведу тебя в спальню. Сегодня больше ничего не случится.
Одна мысль не шла у нее из головы. Покорно следуя за тетей в спальню, она с трудом спросила:
— Вы увидитесь с Доланом сегодня?
Лана кивнула.
— Думаю, да. Он уже несколько раз заходил навестить тебя.
— Ты можешь извиниться за меня? Я, наверное, не успела.
Лана улыбнулась.
— Не волнуйся на его счет. Долан любит тебя и не понимает, в чем заключается его роль. Он так переживал…
Она резко замолчала.
Опять какие-то полунамеки. Когда у Тиа будут силы, она потребует объяснений. Но сейчас все, на что она была способна, — залезть назад в постель. Она оказалась еще теплой.
Глава двадцать четвертаяПитер
Утром папа сказал, что мама спит, но на самом деле она находилась в забытье. Когда Питер спросил, не хочет ли она есть, мама заерзала и пробормотала что-то. Она с трудом произносила какие-то неразборчивые звуки, которые, вероятно, во сне казались ей словами.
Папа испек блинов. Обычно они завтракали холодными хлопьями и свежим хлебом из хлебопечки. Питер подумал, не пытается ли папа таким способом выманить маму из постели или взбодрить его самого. А может быть, ему просто хотелось чем-нибудь занять руки: он сделал в четыре раза больше, чем они вообще могли съесть.
Питер чувствовал себя не в своей тарелке, потому что все судорожно пытались вести себя, как обычно. Джонас с ожесточением поглощал блины, не проронив ни звука. Питер смотрел, как движутся папины челюсти, пережевывая завтрак. Почему они не могут просто сесть и спокойно поговорить об этом? Давайте называть вещи своими именами: мама сейчас не в лучшей форме. Как нам пережить это? Но он не мог ничего сказать: горло сдавило, в нем стоял огромный комок. Поэтому он только одарил аплодисментами Джонаса, который в один присест уплел шестнадцать блинов.
— Я помою посуду, — предложил он, когда Джонас надел ботинки.
— Спасибо, Пит. — Папа положил руку ему на голову. — Если ты расчистишь от варенья местечко за столом, я бы смог здесь поработать.
Вот этого Питеру совсем не хотелось.
— Пал, это совсем не обязательно. Разве тебе не нужен компьютер для работы?
Доктор Солемн заколебался, на его скулах заиграли желваки.
— Тебе не тяжело здесь будет одному?
— Все в порядке, — ответил Питер. На самом деле у него тоже начала болеть голова.
— К тому же вы будете всего в пятнадцати метрах от палатки.
— Мне нужно будет отъехать и снять кое-какие показания с приборов. Если хочешь, Джонас может остаться…
— Пап, со мной все нормально. И что здесь будет делать Джонас? Я сделаю сэндвичей на обед, и вы можете отправляться в путь.
Питер почувствовал облегчение, когда папа наконец сдался и вышел из палатки. Головная боль усиливалась, к тому же ему хотелось разыскать проклятую красную тетрадку.
Он откинул занавесь у родительской кровати и понял, что мама в самом деле уснула. Питер положил ладонь на ее лоб тем же жестом, как делала она сама.
— Мам, — тихо позвал он. Но она блуждала где-то в ином мире.
Питер огляделся. Красной тетрадки не было видно ни на постели, ни на полках. Он выдвинул ящики у основания кровати и быстро в них порылся: в двух не оказалось ничего, кроме одежды, а в третьем лежали старые мамины каталоги и журналы — она говорила, что только с их помощью может уснуть. Все остальное чтение казалось ей слишком увлекательным и так затягивало, что она, наоборот, могла бодрствовать всю ночь.
Питер принялся вынимать их и раскладывать на полу. Тетради нигде не было. Чувствуя, как бешено стучит сердце, Питер принялся убирать журналы назад. Из одного торчал уголок блокнота: белая бумага в зеленую линейку, тонкая картонная обложка.
Его мама нарисовала деревья. Высокие тонкоствольные деревья с огромными листьями, растущие на побережье озера. Питер ни на мгновение не усомнился в том, что видит озеро Тиа, те самые деревья.
У него все поплыло перед глазами, но рассудок сохранил ясность. Он вернется в туннель. И в этот раз он не уйдет без ответов на свои вопросы.
Он пошел на кухню, сделал миску салата с тунцом для папы и Джонаса и поставил ее на стол рядом с пакетом мороженого хлеба и пачкой печенья. Затем вымыл всю посуду, оставшуюся после завтрака.
Отыскав новые крючок и трос, Питер положил их в рюкзак вместе с куском брезента. Он уже понял, что его куртка была не такой водонепроницаемой, как меха Тиа, поэтому решил, что может съехать вниз по туннелю на брезенте, если понадобится. Он прошел по грузовой линии к ящикам, достал себе кураги, немного ветчины и пару замороженных рулетов. Все это мальчик запихнул в небольшой целлофановый пакет. Головная боль совсем разбушевалась, и он с трудом мог думать о какой-то одной вещи, не говоря уже о том, чтобы думать о нескольких одновременно. Питер запихнул пакет в рюкзак и наполнил фляжку водой. Поцеловав маму в лоб, он пошел за Сашей.
Он выбрал самые легкие санки, которые только смог найти у собачьего навеса, и набил полные карманы куртки вкусняшками для Саши.
После этого, не обращая внимания на болезненную пульсацию в голове, Питер встал на санки, и они помчались на запад.
Спустя несколько минут Питер весь вымок от пота. Его била дрожь. Он мог только видеть ледяную стену, которая издали казалась такой же снежной шишкой на горизонте, как и все остальные. Глядя на нее, Питер ощутил знакомое «шевеление» на грани его обзора.