– У вас есть отличная возможность поделиться информацией. – Репортёр чуть придвинулся с доверительным видом. – Мы гарантируем огромную аудиторию. Сейчас внимание к авторитетам выросло. Вашего мнения ждут…
– Вы преувеличиваете влияние масс-медиа, друг мой. Передать – как вы говорите, – инфу – одно, а воспринять – совсем другое… Так вот, – Франц расположился поудобнее, – дело не в сирианах и не в наводнениях; они – лишь детали более масштабного процесса.
– За агрессорами стоит кто-то другой? Иная, высшая цивилизация?
– Ход времени, – ответил герр профессор веско и туманно. – Мы привыкли измерять его своими короткими жизнями; даже война с сирианами кажется нам бесконечной. По историческим же меркам она длится какой-то миг. Но есть звёздное время, и на его часах – без пяти минут полночь.
– Всё-таки вы говорите о мистическом откровении…
– Не спешите с выводами. Нам с вами – а заодно моей горничной, моей собаке, моим соседям, бродягам, адмиралам и всем прочим, – довелось жить в то время, когда совпадают первый восход Сириуса и первый день тота – это Праздник Вечности, который наступает раз в пятнадцать веков. Предыдущий был так давно, что нынешние люди и не вспомнят – тогда изобрели подзорную трубу и основали британскую Ост-Индскую компанию, в Европе пылала охота на ведьм, а в Соединённых Штатах собирали первый урожай пшеницы…
Репортёр хотел что-то ввернуть, но промолчал. Голос старого Франца обволакивал его, манил и затягивал в прошлое, столь далёкое, что оно казалось сказкой.
– Сириус, у греков Сотис, а у древних египтян Сопдет, что значит «Острая» – богиня разливов Нила. Она отождествлялась с Исидой, женой Осириса, богиней колдовства, воды и плодородия. Острая! самая яркая звезда на небосводе, отворяющая путь великим водам… Слеза Исиды, пролитая по убитому Осирису, начинала наводнение. До наших дней в Египте ночь перед разливом Нила назвают Лейлет-эн-Нуктах, Ночь Слезы. А в Праздник Вечности она означает потоп. Ныне сравнялся сотический год! и не нашим слабым рукам остановить воды.
– Стоп. – Репортёр очнулся. – Выходит, это случается периодически?
– Да, с ужасающей регулярностью. Просто мы совпали с восходом Сотис в нужный день, и станем свидетелями катаклизма. Горе или везение нам выпало – кто знает?..
– Какие меры вы рекомендуете принять?
– Думать. Надо осмыслить происходящее, прежде чем тратить миллиарды на малоэффективную оборону и громоздить непрочные плотины.
– А что делали древние – эти, египтяне, – когда наступал такой год?
– Представьте себе – праздновали! Ликовали и пировали! Вступить в новый сотический год означало великое счастье. Фараон Джосер, основатель третьей династии, нарочно отложил коронацию, чтобы начать правление день в день с восходом Сириуса. Правда, он же – впервые! – велел сделать свою гробницу из камня, попрочнее. Его архитектор Имхотеп постарался на славу – пирамида Джосера стоит до сих пор.
– О, Имхотеп! – Репортёр был рад услышать имя, знакомое телезрителям. – Тот лысый жрец, который оживил мумию своей подружки…
– Я требую при монтаже вырезать реплику со слов «О, Имхотеп!» вместе с моим ответом. – Хонка взглянул так гневно, что репортёр осёкся. – В беседе с историком упоминания об эротических блокбастерах неуместны.
– Итак, они сооружали каменные укрепления. Вроде хранилищ для папирусов и прочей инфы, чтобы после потопа не остаться безграмотными троглодитами. Капсулы связи поколений!
– Пирамиды служили для других целей. Прежде всего для консервации тел фараонов; так обеспечивалось их бессмертие. Даже больше – Геродот сообщал, что по прошествии трёх тысяч лет душа возвращается и оживляет мёртвое тело. Египтяне иначе относились к смерти. По ту сторону их ждала новая жизнь, затем – возвращение, и так вечно.
– Нам трудно понять древних. – Репортёр перешёл к другой теме, чтобы избежать новых ссылок на Геродотов, Джосеров и прочих неизвестных зрителю персон. – Мы ценим жизнь во всех её проявлениях. Поэтому потери мы воспринимаем остро и болезненно. Что вы хотите сказать пострадавшим и родственникам погибших?
– Люди смертны, а катастрофы неизбежны. Я желаю всем утешиться и жить до глубокой старости, а то, что грядёт – принять как волю звёзд. Могло быть и хуже – скажем, если бы Сэр Пятый прошёл над Китаем. Там бы он окучил миллионов сто или полтораста, но и это бы не повлияло на вращение Земли. Более того, людские потери обернутся благом для цивилизации. Тела, которые всё равно сгниют, улучшат истощённую почву; вдобавок, снизится антропогенная нагрузка на земельные угодья, освободятся территории. Численность уменьшится, а значит, возрастёт количество еды на потребителя. Для Ла-Платы и Бразилии трагедия, в конечном счёте, приведёт к экономическому рывку – инвестиции, рост строительства, оживление рынка.
Старый Франц излагал это твёрдым, уверенным тоном, как с лекционной кафедры. Репортёр искал в его глазах огонь цинизма, но не нашёл.
– Возможно, часть зрителей поймёт вас неправильно…
– Честно сказать, я пренебрегаю теми, кто не умеет понимать. Зачем врать и выражать сочувствие там, где нужны экстренные меры по захоронению гор трупов и расчистке дорог? Отправьте в Бразилию части гражданской обороны – вот и будет деятельное сочувствие! Слишком много погибших, чтобы рыдать. Надо мыслить о будущем – оно у нас мрачное, впереди потоп.
– Когда же он настанет?
– Девятнадцатого июля. Но не ждите библейских ужасов, не торопитесь ладить ковчег. Всё произойдёт медленно и всюду, так что рук не хватит. Не рвите на себе волосы – это минует, как проходит всё на свете. Каких-нибудь триста, пятьсот лет – плач Исиды кончится; тогда заплачем мы.
– Всё-таки будущее у нас светлое – сириан мы победим, вода отступит. – Репортёр завершил интервью мажорной нотой. Сэр Пятый уничтожен, все празднуют!
– Может быть, – отозвался старый Франц, не заметив, что его речь больше не записывают. – Есть вещи страшнее потопа – скажем, засуха…
– Большое спасибо, герр профессор! Через час вы – в эфире.
Прошёл час, потом другой. К началу третьего на улице, у ограды профессорского особняка, начала собираться толпа. Законопослушные граждане правового государства уважают заборы, но они могут принести мегафон, изготовить плакаты и запастись гнилыми овощами.
Франц Хонка слушал соотечественников, стоя у прочного пластикового окна, выглядевшего снаружи как зеркало.
– Позор! Вон из Дрездена! Старая сволочь! Расист! Фашист! Чёрная сотня! Под суд! Лишить германского гражданства!
Наконец, нагрев толпы достиг кипения, и в окно влепился первый тухлый помидор. Здоровенный гибридный овощ – дитя преступной генной инженерии, – хлюпнул, распластался алыми соплями и потёк по пластику. Бац! бац! шмяк! – прибывали следом его братья по оранжерее.
Бледная овечка-горничная пряталась в углу и чуть слышно хныкала от страха.
– Невежество… дремучее невежество… – бормотал Франц себе под нос, оставаясь внешне сдержанным.
Глава 4. Иньян
Нет на свете царицы краше польской девицы
Весела – что котёнок у печки –
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся будто две свечки!
Пушкин «Будрыс и его сыновья»
* [здесь должен находиться эпизод о поездке Влада Ракитина в планетарный санаторий, о его знакомстве с полячкой Илоной Кучинской и об их сближении, имевшем далеко идущие последствия]
* [эпизод пока не согласован]
* * *
Западная Фрисландия, 1282 год
Я пилигрим. Сколько я видел чудес! Все ждут моих рассказов – дюжий хозяин, его жена, их домашние и челядь. Пыжится от гордости мой слуга – он тоже привёз пальмовую ветвь из Палестины. В конюшенной пристройке холопы чистят наших коней. Я не бюргер и не бур, чтоб странствовать пешим!
Я убийца. Сам епископ Энский назначил мне во искупление греха peregrinationes primariae – великое паломничество ко Святому Гробу. Кровавый грех, да, досточтимые мессеры, грех меча и тяжёлой руки. Я был прав, но кровь вопиёт к возмездию. Я смыл её в иорданской воде, очистился и обелился, как ярина белая.
Вновь я в родных краях. Просторный дом-гульфхёйс с овином в середине, под обширной черепичной крышей, знакомая речь и привычная пища. Всё это снилось мне в долгие месяцы странствий.
Всё это снится и сейчас. Я сплю. Чем ярче сновидение, тем ближе роковой миг, и нет сил вырваться. Я принуждён идти дорогой сна, повторяя чьи-то – нет, свои! – шаги и не ведая, какой из них станет последним.
– Я присутствовал на службе, которую совершал сам папа, – промолвил знатный паломник, поковыряв щепочкой между зубами.
–О-о-о! – вздохнули с восхищением собравшиеся у стола.
Хозяйка истово перекрестилась:
– Папа одарён великой благодатью!
Её румяная дочка тайком заглядывалась на паломника. Черноволосый, нежно-смуглый от солнца далёких дорог, с медовыми глазами – как он красив!.. В запрошлый год он проезжал мимо двора – мрачный, суровый, высоко держа голову в широкополой грецкой шляпе с нашитыми раковинами. Теперь рыцарь сжился с одеяньем пилигрима, щегольски носит плащ с красным крестом, а чётки его переливаются, как жемчужное ожерелье.
–Мессер, кто он – папа-то нынешний? – спросил хозяин.
–Француз. Бывший королевский казначей. Он проклял восточного императора за ересь.
–Во-на! – толкались слуги. – Грецкий ампиратырь – еретик. Стал быть, колдун.
– Ересь – от сырости, – провозгласил хозяин убеждённо. – Мой племяш – лейтенант церковной стражи, знается с попами, всякой мудрости набрался. Так вот, мессер, ересь приходит с водой! Сперва кладези всклень наливаются, везде разводье, низины болотятся, а в болотине – самое чёртово логово. Жабы квачут и прочие гады. При полной луне прямо заливаются взахлёб. Ройтске!
– Чего? – попятилась грязная девка.