– Трогай! – наконец приказал старшина каравана. – Поехали! Могучий Упуат, храни нас в пути!..
– Оставить… им оставить… – засуетилась Шеш, отламывая часть лепёшки и прихватывая половинку рыбы. За ней увязались кто посмелей. Дары сложили у подножия грубого каменного холмика.
– Ешьте, ешьте. Тысячу хлебов для ваших Ка, тысячу кувшинов пива! Молю – не преследуйте нас, не мстите! Мы неповинны в вашей смерти!
– О, лишь бы до ночи приехать в Шеду! Там храм, там безопасно…
С севера повеяло свежестью, набежали облачка со стороны Уадж-Ур. Низины стали пологими, зазеленели кустарником. Словно и не было жуткой картины.
Нейт-ти-ти, понукая ослика – подальше от пустых девичьих разговоров! – нагнала Меру, ехавшего на сытом муле. Теперь, получив сан младшей жрицы, она меньше робела перед ур-маа, хотя разница в сане оставалась – как от берега до берега в сезон разлива.
– Позволишь ли обратиться к тебе, почтенный?
– Да, – не глядя на неё, сухо ответил Меру.
Ему было не до прекрасной ливийки. Дорога к Соляному Полю угнетала его; вдобавок томила скорбь по жертвам загадочного избиения крестьян.
– Ты «великий зрячий», – коварно начала ливийка. – Что сказало тебе твоё зрение?
«Я вижу девушку, которая цветёт и хочет плодоносить. Она зовёт, заигрывает – и напрасно. Я убит – царь велел мне устроить мистерии в пяти ближних номах. «Ибо священные игры прекрасны в руках твоих, Меру!» Подлинное отлучение от трона».
– Оно сказало: «Твои усилия тщетны».
– Разве командир не отыскал следы убийц?.. или духи затемняют всё окрест? Прости, что я спрашиваю – но пойми меня… я напугана, взволнована.
– Займи своё место рядом с хенеретет.
В досаде и злобе она придержала ослика.
«Не хочет говорить! а я так много хотела сказать!..»
«Ты молодая влюблённая дура. Я убит! мёртв!.. Царь дарует мне кедровый гроб. А Имхотеп построит пирамиду о шести ступенях – мной подсказанную!.. – и велит высечь на ней своё имя. Его Ка будут славить вековечно-вечно, он будет жить всегда…»
К сумеркам караван достиг укрепления Шеду – форта на краю Соляного Поля. Вести о расправе над крестьянами вмиг взбудоражили и гарнизон, и жителей.
Нейт-ти-ти держалась ближе к Меру и с вызовом представлялась:
– Я младшая жрица из дома Птаха.
– Воистину так, – сквозь зубы подтверждал ур-маа.
«Может, не стоило так распалять честолюбие девушки? Маленький сан необычайно возвеличивает!.. Смотри-ка, уже раздаёт пощёчины подружкам. И прочие, которых я отметил, возгордились. Будут состязаться – кто займёт место Крокодилицы и станет в хенерете «божественной рукой». Пожалуй, следует предотвратить их будущие распри – дать кое-кому право замужества».
– Завтра вышлю туда копейщиков и землекопов, – обещал начальник гарнизона. – Плохую весть ты принёс, ур-маа – но не новость. В наших местах похожее уже случалось. Разлив, слышно, силён как никогда…
– Да; с ночи, когда взошла звезда Исиды, вода прибывает так, что…
– Наводнение?
– Причём бедственное. Пусть жертвы насытят Хапи, пусть земля обогатиться илом широко вокруг!
– Да будут боги довольны!.. Нас затопляет – вода прямо-таки выступает из земли. Болота обращаются в озёра, хижины размокают и рушатся. Говорят, в такой год небо с землёй смыкается, от чего бывают молнии и вихри Шу. Ты славен, почтенный; молва обгоняет тебя… мы щедро одарим, если соизволишь прочесть для Соляного Поля «слова силы».
– Волшебные слова из уст смертного – ничто перед силой богов.
– И всё же. Ты возлюблен Осирисом. Боги тебе внемлют…
Расположились на ночлег. Нейт-ти-ти заняла в шатре лучшее место, но сон не шёл к ней; маета полнила сердце, распирала грудь невысказанной болью. Он рядом – и он недоступен. Он близок – и так далёк! Почему отвергает, за что невзлюбил? Ведь совсем недавно… в тот день… Нет, этого нельзя вынести!
Она выбежала из шатра. Прошла, широко дыша, по ночной земле – в одной набедренной повязке, освещённая луной. Стражник было насторожился, заслышав босые шаги, затем хмыкнул и потупился.
Луна, белая луна сияла среди звёзд – и Нейт-ти-ти, подобно луне, скользила сквозь тьму в полноте совершенства. Лунный лик отражался в зеркале озера; на фоне серебристого мерцания темнел силуэт Меру, обращённого лицом к воде.
– Почему ты не спишь, Нейт-ти-ти?
– Ты впрямь «великий зрячий», Меру. Как ты узнал, что это я?..
– Иди в шатёр.
– Я хочу услышать одно слово.
«Вот неотвязная…»
– Тогда, в четвёртый день – кто был Осирисом на плавучей сцене?
– Тебя только это заботит? – Он продолжал, не отрываясь, смотреть в сторону озера.
– Это был ты?
– Забудь.
– Ты?
Вдали в ночи послышался неясный гул, словно проснулся ветер, но воздух оставался неподвижен, как в закрытой комнате. Нейт-ти-ти почувствовала – Меру напряжён почти до дрожи.
– Если ты – мой первый мужчина…
– Это ничего не значит. – Меру порывисто обернулся. – Смотри на луну.
Она вгляделась в белый диск, висящий над водами. Чёрная туча узкой полосой пересекала лунный лик, двигаясь быстро, будто гонимая бурей. Ушла – затем возникла вновь. Она стала больше!
– О, Исида… что там?
– Уничтожение, – сухим шёпотом ответил Меру. – Смерть без погребения. Надо было повернуть и возвращаться в Хет-Ка-Пта. Поздно открылось моё зрение!..
Чёрная туча – чернее самой ночи! – разрасталась, разбухала; из тучи в озеро ударили – без звука! – прямые лучи молний, и вода закружилась, возвышаясь холмом, свиваясь спиральной колонной… Гул становился могучим; воздух сдвинулся, потёк по огромному кругу, увлекая пыль, колебля шатры и палатки. В Шеду раздались крики испуга и растерянности; неодетые люди, выскакивая, заметались, зашумели; ослы стали прыгать, рваться с привязи.
– Меру! Скорее! скажи «слова силы»! – завопила Нейт-ти-ти.
В небе закружились, возникая из пустоты, пухлые аспидно-серые облака, заволакивая всё клубящимся покровом. Пыль поднялась до облаков сплошной стеной – Шеду объяло вращение мрака, а над пустой серединой выпукло нависло чёрное брюхо тучи, куда изогнутым, вьющимся столпом втягивалась озёрная вода.
– Спаси меня, Меру!!
Он стоял под опускающейся тучей, в грозовой мгле; его белые одежды развевались. В глазах-топазах сверкали вспышки небесного пламени. Молнии перестали угасать – они шипели и трещали, заглушая панику на земле, они были словно горящие спицы, шарящие по Шеду и стоянке каравана.
– Нет спасения! – едва донёсся голос Меру. – Нам конец!
В свете молний с гулким уханьем сверху упали зелёные смерчи. Нейт-ти-ти бросилась бежать, сама не ведая куда, но угодила в бурлящую воду и потеряла землю под ногами. Она вдохнула – и захлебнулась.
Очнулась в полной темноте, в каком-то кожаном мешке. Забилась, пытаясь вырваться из мягкой ловушки, но мешок прочно облегал со всех сторон. Длинные пальцы без костей полезли в рот; Нейт-ти-ти хрипела и кашляла, призывая на помощь, но крики тотчас глохли, а снаружи булькало и клокотало.
Вот, сейчас резанёт поперёк живота!..
Но мешок раскрылся, выпуская пленницу; в глаза хлынул свет – и наступила вечность.
1 В.Лебедев-Кумач «Спортивный марш»
Глава 5. Они возвращаются из тьмы
Тогда отдало море мёртвых, бывших в нём, и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них
Откровение 20, 13
– Я подозревала – в армии служить паршиво, – призналась Джи, сдвинув хатимаки пониже, чтобы пот не тёк в глаза, – но не думала, что насколько.
Они с Ромой, согнувшись пополам, драили коридоры Cathous’а патентованными губками «для мытья любых поверхностей», обмакивая их в широкие оранжевые вёдра и туда же отжимая. Босиком, в оранжевых рубашках без воротника и рукавов, в оранжевых бермудах. Даже шнуры, заменявшие в XXXI веке ножные кандалы, были кричаще-апельсинового цвета.
Что касается служак-уборщиков – всех! как нарочно! разведка! взяла на проверку! – то заменить их могут только овцы. В особенности арестантки.
Полюбоваться на позорище явились все, даже ленивые и соня Лава-Лава, готовая давить постель круглые сутки. Ишача на пищеблоке и на раздаче в столовке, драчуньи не имели бы аншлаг – вход на кухню ограничен, а за стойкой ног не видно.
– Ну как, звёздочка ясная, накрылись твои нашивки флайт-сержанта? – злорадно пропела та, которую Рома аттестовала: «Ножки, как у козы рожки». – Побузи ещё, и патент психолога отнимут.
Рома распрямилась, утирая лоб предплечьем, а вредная скотина улизнула, на прощанье так задев ведро, что половина выплеснулась на пол. Еле удалось схватить посудину, чтоб всё не вылилось.
«Я не овца, – с усилием напомнила себе Рома, – я на это плюю! Я отсюда выдерусь. Я не нарываюсь. В субботу выхожу из-под ареста».
Набавить себе дней гауптвахты и в воскресенье не увидеть Гера – этого она не вынесла бы.
Хорошо, не все сволочи в Кошкином Доме!
Ариес, душа-баран, умел утешить.
Подруга Маха приносила угощение и, сев вместе с арестантками на корточки, делилась новостями и кошмарами: «Считая Смита, четверо погибли. Нас той же дохлятиной кормят, что и вас. Приснилось – я горю, а кругом люди. Сразу после траура у русских с немцами будет гулянка. Нас не приглашают – мол, арийцам бабы не нужны, им войну подавай».
Даже Локс – вот не ждала! – пришёл как человек. Замкнутый, в глазах ни смешинки, ни издёвки. Протянул конфеты экстра-класса, из офицерского ресторана:
– У вас карманов нет, ешьте по-скорому.
– Разговоры ходят про отраву, – с подозрением скосилась Рома. Как можно Локсу верить? Он всегда с подвохом; не угадаешь, что преподнесёт.