На От-Иньяне вспыхнула дикая суета. По тревоге отошёл фрегат; к схватке направили второй, карауливший находку Бена; диспетчеры передавали данные ближайшим батареям; раскрывались пусковые камеры, и звенья выходили одно за другим. Кто мог набиться в кабины слежения – прикипели к экранам, бездыханно наблюдая в онлайне за картинкой, которую больше нигде не увидишь: трое против тридцати, реальное сражение!
Разумеется, нашлись добрые люди, которые позвонили Илоне:
– Как, ты не знаешь? Сокол дерётся с Маяком! Он с Троицей, а у того вся стая. К ним спешат. Успеют ли? Запад-A-1 и B-1 рядом, но пока в бой не вступили…
Илона так сказала про союзников, что приводить неловко. Она не знала, куда бежать, что делать. Ничего! Она стала жарко молиться, и сама не заметила, как расплакалась.
Передний глава с трудом верил в случившееся. Тройка истребителей несколькими манёврами насмерть вышибла пять его машин и одну серьёзно повредила – подранка придётся брать на буксир. Мало того – они сбили развитие лаза, и пока опекунья откроет новый, рядом появится слишком много врагов, чтобы захватить обладатель сахов.
Тройка висела между обладателем и стаей, слив защитные поля. Обзор силовых структур показал, что радужная сфера крепка. Но несокрушимых полей нет!
Команда Богоугодного злила главу, как боль.
– Средоточь вихри на панцире сил. Пробить. Огонь в машины. Обладателя не тронь!
– Стоять насмерть. – Заметив, как соединяются буровые вихри сириан, Влад максимально усилил поле. Багровый индикатор заморгал: «ПРЕДЕЛЬНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ!»
Силовой поток ударил в радужную плёнку, заплясал по ней, разливаясь бледно-зелёными сполохами. Хват предостерёг:
– Капитан, поле разрушается. Семь секунд до прорыва. Шесть. Пять…
– Мне синхрон и пушки.
– Четыре.
– Есть, капитан!
– Три.
– …а то зря батареи сажаем.
– Две.
– Разброс пошире и…
– Одна.
Это Сокол умел – угадать миг между открытием поля и шквальным огнём.
Море плазмы хлестнуло навстречу вихрям, разбило им фокусировку, влетело внутрь сомкнутого строя призраков и обожгло пяток передних. Не смертельно, зато поучительно.
Штурм сорвался.
– Вальтер, вымпел-то мы не поставили!
– О!.. Может быть, сейчас не время?
– Надо, Вальтер. Нашли – и метку не пришлёпнули! Ты хочешь премию?
Перед Хонкой грозно стояла туча «топоров» и «линз»; вдали вновь раскручивалось колесо тьмы. Однако, он даже сейчас помнил, что жалование обер-лейтенанта весьма скромное, и прибавка к банковскому счёту будет очень кстати.
– Я согласен с товарищем капитаном, – подал голос Шон, тоже мастер считать деньги. – Это будет честный заработок. Наши приближаются.
Вальтер мгновенно произвёл расчёт и скомандовал Сургуту:
– К катапультированию – товьсь! Приказ – в режиме спас-капсулы сесть на объект и установить знак принадлежности.
– Готов, герр обер-лейтентант, – без колебаний отозвался кибер-рыцарь.
– Пуск!
Кабина дублёра отлетела от «Вектора», включила маневровые движки и заскользила к отсеку гибернации. Окно для вылета из поля ей открыли лишь настолько, чтобы проскочить.
– Противник рядом, – напомнил переднему главе второй в цепи.
Глава молчал. Дело провалено. Его терзали стыд и гнев.
Кто этот умелец, перешедший ему дорогу? Что за диковинное существо – Богоугодный?
– Я должен сразиться с ним один на один.
– У хут су лек ут эт сут, – медленно просипела гравитационная связь.
– Время уходит. Зев готов.
– Я должен. Всем отойти. Закрыть орудия.
Кристалл, только что дрожавший от готовности к атаке, вдруг стал оттягиваться к зеву. Перед Троицей остался один, зависший в неподвижности и посылающий монотонный сигнал:
– Ман га бат. Ман га бат. Ман га бат.
Опознать его труда не составляло. Он даже отключил защитное поле.
– Приглашешь? – шепнул Влад с опасной улыбкой. – Ну, давай.
Два корабля – аспидно-серый и чугунно-серый – двинулись навстречу друг другу, вначале медленно, затем всё быстрее. Влад чётко видел, что орудийные порты Маяка закрыты. Что ж, это по правилам. Такие штуки иной раз проделывают и курсанты, и даже опытные офицеры. Игра в таран. Тут огня не надо. Главное – кто первый отвернёт с линии лобовой атаки.
Они разгонялись с равным темпом, словно связанные синхронизатором.
На экране Влад различал рисунок, украшающий машину Маяка. Занятно, что он означает?.. И вообще – кто там, под бронёй? Локс интересно спросил тогда: «А вы их видели, сириан? Хоть одного? Живьём, вблизи?» Точно, есть у них понятие о личности. Будь они как муравьи – навалились бы скопом, без поединков.
Возможно, впервые в жизни Влад испытал желание просто увидеть сирианина – не для того, чтобы убить, а из любопытства. Задать ему пару вопросов…
«Я бы даже отпустил его. Что такое один сирианин? Я их потом много набью. А этот пусть живёт. По крайней мере, у него есть какие-то достоинства. На эскадрилью Смита он вышел один…»
При всём напряжении Влад остался холоден и собран. Датчик дистанции он игнорировал – без него отлично чуял расстояние. Маяк вёл машину ровно, орудия не открывал.
Они сблизились почти вплотную.
«Не сверну, – вдруг решил для себя Влад. – А он – как хочет».
Между истребителями осталось двадцать метров, когда Маяк не выдержал и на антинере круто взял вверх, описал петлю и рванул к своим. Влад из чувства самоуважения пронёсся ещё километров двести, и лишь тогда зарулил назад, к Троице.
– Сокол, – на связи возник Филин, – я не разглядел, сколько от тебя до него было.
– Мало, товарищ майор.
– Что ж ты не стрелял?!
– Да так, для интереса. Стрелять-то и дурак может.
– Ох, ты артист, Ракитин! Ох, ты у меня доиграешься!.. – А это кто включился? никак, сам Деев! Что ему не спится? Дело кончено, время перевалило полночь, в мире всенародный женский день! Радоваться надо, женщин целовать, а не в микрофон орать.
К зеву, поглощавшему отступающую стаю, неслись все, кто могли – фрегаты, истребки, – да только зря; Маяк уводил своих в неведомую даль, его не догнать.
А к отсеку гибернации (вирховцы на Иньяне подтвердили – на сей раз найдено что следует) стремились спасатели и госпитальное судно.
Между тем Сургут, аккуратно высадившись на броню отсека из спас-каспулы, прикрепил к наружной оболочке сигнальный вымпел: «Россия, СССР, Союзный военно-космический флот» и радировал Хонке:
– Прошу передать кому следует – сегодня, в субботу восьмого марта три тысячи шестьдесят второго года, в ноль часов двадцать семь минут, первым звеном Восток-Отдельной эскадрильи Иньянской космической дивизии обнаружен и отмечен отсек гибернации погибшего транспорта «Глория». Я, Сургут, кибер-дублёр истребителя «Вектор», прошу разрешения войти на объект.
– Давай! – по-русски гаркнул Вальтер, а затем перевёл на немецкий: – Входи с соблюдением предосторожностей, согласно правилам техники безопасности для обитаемых космических объектов.
* * *
Сургут медленно ступал по проходу. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Адгезивные пластины подошв фиксировались к покрытию пола, словно примерзая, затем цепкие волокна втягивались, и робот делал следующий шаг.
Доспехи Сургута, переохлаждённые при высадке на отсек, здесь вмиг покрылись инеем. Он походил на ледяную статую, голубовато-белую во мраке. У его ступней и вокруг шлемообразной головы изредка с мертвенным шипением возникали облачка сжатого газа – пшшш, пшшш.
Луч изо лба в ритме метронома пробегал по рядам прозрачных саркофагов. Туда-сюда. Туда-сюда. Яркое пятно выхватывало из мрака замершие во сне бледные лица, неподвижно вытянутые тела. Десятки и десятки молодых женщин, окоченевших, словно мухи в янтаре.
Стражи гробницы – многоногие приплюснутые карлики с торчащими на стеблях шариками глаз, – выходили из нор и приветствовали броненосного господина, шевеля глазами.
Холодный безжизненный воздух завивался вокруг робота неслышными струями. Какой-то блестящий цилиндрик, тихо вращаясь, проплыл над его плечом.
Сургут двигался вдоль голубых огней индикации, шеренгами уходящих во тьму.
Часто на панелях светилось красное: «Жизненные функции прекращены».
Здесь живые лежали молча, как мёртвые, а мёртвые говорили и ходили, как живые. Эфир подрагивал от переклички креатур. Ползали чёрные механические тени, поворачивались суставы, открывались клапаны, сами собою печатались надписи: «Расконсервация отсека. Начата замена воздуха. Начато повышение температуры».
Старенькие насекомоподобные киберы сопровождали Сургута, нагружая его через антенны сводками о состоянии людей. Роботу пришлось задействовать архивы памяти, чтобы читать сообщения служак в устаревшей кодировке.
Мерный гул насосов. В чреве отсека оживали могучие незримые системы, скованные полувековым сном. Воздух лился потоками, втягиваясь в трубы. Соринки и детальки, парившие в невесомости, устремлялись к фильтрам.
Иней таял. Мокрые пятна выглядели тёмной плесенью на композитных поверхностях. Вентиляционный ветер гнал зарождавшиеся капли, и они взлетали дрожащими шариками, словно дождь, лениво идущий вверх.
Шагающая ледяная статуя превратилась в коричневато-зелёную, будто каменную с наплывами лишайников.
Щёлк. Щёлк. Щёлк. Громадная фигура восходила по лестнице, пробивая темноту лучом, идущим изо лба. Люди спят, повинуясь тьме. В абсолютной ночи космоса живут лишь те, которые не дышат, не имеют сердца, не испытывают чувств. Только шаги робота. Только змеиное шипение сжатого газа. Не-жизнь холодно властвует над застывшей жизнью.
Если бы управляющий узел отсека обладал личностью, он мог свободно вздохнуть. Его долгая миссия завершилась. Человек, избавленный от такого бремени, сбросил бы мундир, обувь, и побежал бы босиком в зелёные луга, где гуляют кони и светится радуга. Узел был лишён этого счастья – его просто выдерут из корпуса и отправят в утиль. Но он не осознавал своего будущего. Оно выражалось одним сигналом: «Задача завершена». С человеком его роднила лишь процедура Страшного Суда – узлу тоже предстояло дать последний отчёт, только не Всевышнему, а экспертам Главкосмоса.