Инквизиция.
Вниз, в подземный этаж.
Хотите поглядеть на этих сук, мессер? Да, стоящее зрелище! Они продались лягушечному дьяволу. Последние мерзавки… Глядите. Эта белобрысая, совсем девчонка, а туда же, танцевала в дюнах, накликала воду на поля… Она раскаялась, её придушат. А сюда мессер инквизитор не велел пускать никого, кроме исповедника. Тут главная ведьма, манихейка, клеймёная чёрным когтем. Всё вопит, аж выдохлась от крика.
Стража у дверей. Вооружённые охранники расступаются.
«ВНИМАНИЕ! ЗОНА САНИТАРНОЙ БЛОКАДЫ».
Снова стража! Два уровня оцепления.
Ступени вниз.
Сердце ударило лишний раз, как-то особенно сильно.
«Я это видел. Где, когда?»
– С кого начнём? – Безымянный листал истории болезни на цифровом планшете. – Если тебе всё равно, то с этой. Девятнадцать лет. Завербована колониальным управлением как оператор аграрных систем. Незамужняя. Небольшая атрофия мышц… в целом сохранна, по мозгам тоже. Помнит своё имя, фамилию и всё такое.
«Белобрысая. Что происходит, почему меня ведёт, куда ведёт?»
– Кто вы? – завернувшись в тонкое одеяло, девушка поджала ноги, прижалась к стене. Что-то случилось с её волосами… они свалялись, стали похожи на паклю. И кожа… несмотря на лечебный крем, она блёклая, рыхлая, нездоровая, какого-то бумажного цвета. Боязливые глаза метались от Локса к безымянному. – Почему меня охраняют? Я что, заразная? Я проходила контроль при отлёте.
– С вами всё в порядке. Корабль потерпел аварию, но вы не пострадали. Мы выясняем состояние вашего здоровья, – присев рядом, Локс с огромным терпением (сколько ещё его понадобится?) попросил: – Позвольте, я осмотрю вашу руку.
– Меня уже смотрели. Даже брали кровь.
– Позвольте, пожалуйста.
Рука была худой, холодной и тяжёлой. Девушка протянула её неловким, неуверенным движением. Разучилась за пятьдесят лет.
Локс почувствовал едва ощутимые уколы в кончиках пальцев. Слабое жжение, ползущее по коже предплечья к локтю.
– Благодарю вас.
– Когда меня выпустят из карантина?
– Вскоре.
«Никогда», – следовало ответить ему.
– Тампон, – прорычал Локс, оказавшись в коридоре. Санитар тотчас подал пухлый кубик, смоченный жёлтой жидкостью. Локс принялся яростно оттирать пальцы от следов пота светловолосой девушки.
– Ты решил тестировать меня? Убедиться, что я по-прежнему всё чую?
– Прости, Локс, это было необходимо. Она – первый случай, выявленный по тканевой пробе. Но мне казалось, ты эту дрянь отторгаешь…
– Я брезгливый. Каково решение насчёт неё? – Локс мотнул головой в сторону камеры.
– Наблюдать, лечить. Как принято.
– Ты ведь знаешь, что это не лечится.
– Но не усыплять же, в самом деле. Для таких есть колония Лира.
– …которую давно пора разбомбить с орбиты.
– Рассуждаешь, как русский.
– Иногда мне нравятся их радикальные решения. А второй случай?
– Овечка. Пойдём, посмотрим.
Камера, куда они пришли, оказалась пуста. Санитар в защитном комбезе и респираторе опрыскивал стены, а деловитый служака вылизывал пол. Личные вещи «второго случая» уже были сложены в чёрный мешок и помечены наклейкой «КРЕМАЦИЯ».
– Так сразу?.. – растерянно спросил Локс в пустоту. На душе у него дул ветер, словно в доме, где давно все умерли.
– Да, как-то очень быстро распорядились. – Безымянному стало неловко, чтобы не сказать – противно. – Думаю, мы их не догоним.
Оператор толкнул рукоять, голые ноги мелькнули и пропали в жерле. Щит опущен. Пошёл нагрев. Зажигание.
– Ничего, остались пробы тканей!
– Да. Ничего. – Локс вспомнил множество глаз, жадно обращённых к нему в кают-компании: «Кто из нас чистая? Может, я?»
Никогда прежде я не глядел так, как сегодня.
Кто чист? Ты? Или ты?
«О чём я?.. Какая чистота? Тут все на подозрении».
– Остаётся радоваться, – тоном патера на панихиде говорил безымянный, шагая за Локсом, – что паразитное врастание случается довольно редко. Естественная сопротивляемость. В конце концов, паразиты рассчитаны на микросхемы… А ты как считаешь?
– Вычитаем – раз, два. Осталось – пятьсот семьдесят два пациента. Мне дадут медаль за этот медосмотр? Я требую. Слушай, ты когда-нибудь жалость испытывал?
– Когда учился. Я переехал кошку, случайно. Думал, сам над ней сдохну, пока она корчится. Заплатил штраф, тысячу марок, и месяц был на социальных работах. Потом сколько-то внёс на счёт кошачьего приюта. А что?
– Наверно, сильное чувство.
* * *
Восточная Аравия, 3059 год
– Иссякла нефть, умолкли промыслы, погасли факелы-ы-ы, – раскачиваясь, завывал тёмный, морщинистый старик. Он прожил много лет, но песня была неизмеримо старше. Этот плач сложился, когда рухнул прежний мир с его надеждами.
– О-о-о, горе нам, горе великое-е-е. Пришли русы, персы, пришли хиндустани-и-и. Где воины, где храбрецы-ы-ы? Их кости на Эль-Батине, на Эль-Ахдаре, в Дофаре-е-е. Нога паука наступила в Оман, огонь жарко лился-а-а-а.
Мальчишки слушали певца, затаив дыхание. Упоительно слушать древние сказания – у очага, поздним вечером. Скоро старик распоётся в полный голос, уронит слезу, велит набить косяк и поведёт другие сказки – о мореходе Синдбаде, царевне Будур, о прОклятом городе Иреме, о женщине с отрубленными руками и других удивительных вещах.
Слушатели высохшего старца не ведали, что они – из числа последних, знающих язык пустыни. Новый, изменённый мир окружал плато Дофар, как море. Оно разлилось по солончакам востока Руб-Эль-Хали, отрезав Оман от Аравии гиблым мелководьем.
Издалека, из-за горизонта слабо донёсся вой сторожевой башни. В ответ раздался еле слышный долгий зов другой башни, стоявшей у обрывистых гор Кара, у самого моря. А близ подножия говорящих башен их звук невыносим – он валит с ног, разрывает в ушах перепонки, поднимает вихри.
– Слышите? – прошептал старик, подняв палец. – Так же было в городе Ирем Зат аль-Имад, в Иреме Столпов. Он цвёл, словно осколок рая на земле. Его возвели джинны по воле царя Шаддада. Царь заточил джиннов в столпах, чтобы они оберегали город от врагов. Хотите знать, что было дальше?
– Да! Да! Расскажи, абу! – горячо закивали мальчишки.
– Шаддад рукою джинна вывел знак – красную молнию на белой скале. Кто прочтёт и повторит сей нечестивый знак, тот войдёт в Ирем. Там встретишь прекрасных джинний, чьи зрачки – как щели, прорезанные кончиком ножа.
– У-у-у… – Ребята беспокойно ёрзали, ухмыляясь и толкаясь. – Абу, они до сих пор живы? Я хочу взять такую в жёны! Ха-ха, она спалит тебя огнём! Они ведь не дочери Адама. Один раб сказал – на юге под землёй…
– Эй, мальчик, ты сведущ больше меня? – Старик сердито нахмурился. – Кто много болтает о странных местах, тот скоро там окажется.
– Что это?.. Собаки тревожатся. – Старший из ребят резво вскочил и отодвинул циновку, заменявшую дверь. Все притихли. Прозрачная тёмная синь заливала небо, загорались звёзды, на западе багрово остывал закат. Дым кизяков тянулся ввысь белёсыми струями; в посёлке слышались голоса и лай собак.
– К дождю. Скоро муссон закончится, сушь придёт, о-хо!.. – кивал старик, вдыхая дурман. Глаза его заволакивала пелена грёз.
– Там, где вади. – Старший мальчик уверенно показал в сторону речной долины, по которой в пору муссона текла ленивая и мутная вода.
Над краем долины, за редкими стволами акаций, приподнялась и поплыла горбатая тень. Словно спина огромного чёрного зверя.
Из спины стал расти острый шпиль, раскрываясь, как зонт без полотнища, вытягивая в стороны прямые, сухие спицы.
– Паук идёт по вади, – проговорил мальчик, отступив от проёма. – Абу, паук!
– Давно не ходят, – кряхтя, старик поднялся и заковылял к двери. – Незачем ходить! Мы мирные. О!.. и впрямь, паук.
Ребятня сбилась у проёма, разинув рты и широко открыв глаза, потом высыпала наружу. На пыльных прогалах между хижинами кучковались жители посёлка, шумно обсуждая появление гигробота в их забытом богом месте.
Гиг плавно двигался на шести паучьих ногах, будто на гибких ходулях, подняв над собой эмиттер защитного поля. Старая машина – таких теперь не производят, – походила на телефонную трубку; толстая рукоять была корпусом, из которого торчали ноги, а барабаны на его концах – подвесными орудийными башнями. Легко перешагнув акации, гиг метнул в сторону посёлка световой луч, словно солнцем озарив людей и хижины. Пыль, взметённая силовым полем, клубилась у его ступней-платформ.
…Сотерель, сидевший в пилотской кабине на месте штурмана, сверился со спутниковой картой.
– Это оазис Хиса-Эр-Разб. Других поселений тут нет. Надо взять западнее, к вади Арма. Утром будем вне зоны слежения.
– Терпеть ненавижу резервации, – от души сказал Фур, следивший за оазисом глазами визоров. – Для какого чёрта их сберегают? Давно бы всех вывезли на Оман. Всё равно эта земля не родит, хоть сорок дождей тут пролей.
– А зона покрытия индийских башен? – скрывая беспокойство, спросил пилот. Ему не хотелось потеть на допросах в Йемене, объясняя, зачем пёстрая группа вооружённых туристов «по ошибке» забрела в Дофар.
– Их ближайший форт – Эль-Фудул, а башня – в Эль-Рахубе. Горный район, плохой обзор. Проскочим. – Сотерель говорил уверенно; пилот успокоился. Всем известно: за сомнительные дела Сотерель не берётся.
– Ну, так я займусь? – Фуру не терпелось показать класс.
– Да.
Гикнув, Фур выметнулся из кабины и прыгнул сверху в переднюю башню, прямиком на сиденье стрелка. Зажёг прожектор, снял силовое поле, перевёл снарядное питание на подачу газовых боеприпасов, включил прицелы и комп координации огня. Всё не глядя, мастерски. Это был момент, когда пилот перешагнул акации, и ногастый гиг целиком поднялся над краем долины вади.