– Нечего храбриться. Ты на нуле или ниже нуля. Слушай, Локси, – в Роме вспыхнуло и запылало неподдельное сочувствие, – если хочешь, я тебе сделаю укрепляющий массаж. Без хитростей, честно. Я хочу помочь.
Помочь этому негодяю, сердцееду, измучившему всех овец подразделения несбыточной мечтой – овец, натасканных на секес без любви! – было бы славной победой. Но даже еле волоча ноги, Локс не сдавался на самые коварные предложения.
– Спасибо, кисонька, я доброты не забуду. Как-нибудь сам справлюсь. Душ, ионизация, зелёный чай… После обеда вылезу в кают-компанию.
– Скажи, кто тебя укатал. Я ему отомщу.
– Воздержись, голубка. Эта задача тебе не по силам.
– А у нас гости среди дня, – не отставала Рома, вглядываясь сбоку в усталое, осунувшееся лицо Локса.
– Ты про Баггера?
– Откуда знаешь? – Рома обиделась. «Я-то хотела тебя удивить!»
– Я был в Сети. Экстраполируя возможности медслужбы, нетрудно угадать, куда он побежит чинить нервишки.
– Бен заперся с ребятами, им подали спиртное…
– Приват, приват. И слышать не желаю.
– Но, Локс, между своими-то!
– Если б ты могла представить, Рома, как мне сейчас наплевать на всё.
Она отвязалась. «Ну, если тебе ничего не надо!» Но в одиночестве Локс не остался – пока он доплёлся до своей двери, к нему успели поочерёдно прилипнуть Чик и Лава-Лава, чтобы почти теми же словами высказать мнение о его внешности, о том, как плохо он где-то провёл время, и как бы они могли ему помочь.
Обед ему подали в номер. Носила Лава-Лава; вернувшись, она рассказала, что Локс принял душ и выглядит уже гораздо лучше.
– Словно увядший цветочек полили водой!
– Не ждите, овцы, – скептически заметила Гугуай, – чёрта с два он нам раскроет, где столько пропадал. Или вы Локса не знаете?
– Он придёт, сказал.
– Есть смысл его послушать, – Чик толкнула Джи. – Чем бы тебя ни нагрузили, отмотайся, и бегом в кают-компанию. Даже если потом арестантскую робу напялишь – выход Локса пропускать нельзя.
– При мне он в кают-компании не появлялся, – задумчиво произнесла Джи. – Это что-нибудь особенное?
– Если обещал – значит, его прёт. Так с ним бывает после больших загулов. Он истощается, зато фантазия бушует. Такое выдумывает, жуть! Или вспоминает из книжек и фильмов. У него голова как база данных, там прорва всего напихана. Говорит: «Мне надо разгрузиться, вытолкать из себя лишнее». Телефон забудь в каюте, поняла? Заметит, что записываешь – руки оторвёт.
После обеда (законный час пищеварения) в кают-компанию набились все, кто смог отвертеться от хозяйственных забот. Локс вошёл под вздохи обожания, смешки и выжидательный шёпот – бледный, в чёрной домашней пижаме и украшенных бисером шлёпанцах с загнутыми носами на босу ногу.
– Мои овечки, – обвёл он стадо ласковым и томным взглядом.
– Наш пастух! – Гугуай послала ему воздушный поцелуй.
– Сели на пол. – Локс первым подал пример, устроившись на ковре по-турецки. Овцы дружно попАдали кто где, замирая поодиночке и кучами в живописных позах.
– Я видел одну историю, – напевно заговорил он среди тишины, подняв лицо и полуприкрыв веки. – Это древняя история, ей много веков. Я видел её в женских глазах, полных горя и слёз. Там, в загадочной, тёмной глубине прозрачных глаз, мне открылось удивительное зрелище… Ослепительное солнце, шумная толпа в диковинных одеждах, белый город, лоснящиеся кони, блестящие мечи – и одухотворённые, жестокие, решительные лица. Я должен выложить своё видение, иначе оно разорвёт мне душу. Нельзя носить в себе чужое прошлое, иначе оно целиком овладеет тобой, ты забудешь себя и станешь кем-то другим. Никогда не таите то странное, волнующее, что будоражит ваше сердце. Надо высказать видение в словах; тогда оно обретёт тело и отправится искать того, кому принадлежит…
– Мне страшно, – тихо-тихо призналась Джи, пододвинувшись к Роме. – Зачем он это говорит? Вдруг оно перескочит на нас?..
– Тише, он начинает, – осекла её Рома, напряжённая, словно пружина. Голос Локса проникал в неё и касался каких-то струн внутри, о существовании которых она не подозревала.
Рассказчик воскликнул, будто увидев перед собою то, о чём вещал:
– Вот Аль-Кахир, «Победный Град», жемчужина Нила и восхищение Египта!
* * *
Каир, 1290 год
Вот Аль-Кахир, «Победный Град», жемчужина Нила и восхищение Египта! Здесь трон халифов, истинных наследников пророка, здесь средоточие учёности и благочестия, здесь роскошь и великолепие, здесь мечеть Бейбарса, потрясающая красотой и совершенством, здесь медресе, где мудрые факихи наставляют юношей, здесь мавзолеи и фонтаны, улицы и майданы, воры и разбойники, живые и покойники, здесь всё, что сын Адама в состоянии вообразить – и даже более того!
В один из дней султан Мухаммад аль-Малик ан-Насир ехал в бани, окружённый челядью, приближенными, приспешниками, эмирами-сотниками, вооружёнными мамлюками и чёрными рабами-зинджами.
Могуч и грозен был Мухаммад, подобный льву. Свирепостью дышала его грудь, неустрашимая доблесть сверкала в его синем взоре.
Он был велик и полон мужеством, как слон. Он прошёл по дороге судьбы и достиг царского венца. Привезённый сюда маленьким невольником, как все мамлюки, он стал мужем и воином, устроил смелый заговор и сам убил султана Халиля.
Его обожали земляки-славяне, кипчаки, тюрки – все «солдаты реки» из крепости на острове Аль-Бахр, а черкесы из цитадели Аль-Бурдж страшились Мухаммада и склонялись перед ним.
Народ, толпившийся вдоль улицы, с восторгом восклицал:
– Да славится великий царь, победоносный царь! Да продлит всемогущий Аллах его дни на земле! Да поразит Аллах его врагов!
Проезжая рынок, султан повелел бросать в толпу мелкие деньги. Дети и взрослые бросались в пыль, хватая царские даяния и восхваляя щедрость Мухаммада.
Среди рыночного люда в окружении воров и проходимцев стояла некая женщина – прямая, горделивая и смуглая, в невзрачном запылённом платье и сирийском головном платке; на бронзовой опояске её была цепочками прикреплена чаша из металла, похожего на латунь, оправленная почерневшим серебром. Жулики Аль-Кахира взирали на женщину с почтением, она же смотрела свысока.
– По нраву ли тебе наш город, Гиза?
– Что ж, айяры 1, он побольше Дамаска, – снисходительно молвила смуглая женщина. – Здесь обитает множество людей, которые хотят узнать о своём будущем. Я утолю их жажду, напою их истиной из своей чаши.
Процессия султана приближалась к скопищу воров. Женщина, которую назвали Гизой, вдруг ахнула и прижала руки к груди:
– О айяры, кто это рядом с царём? Тот отрок, подобный четырнадцатидневной луне – кто он?
Айяры заговорили наперебой:
– Это его приближенный гулям 2, Юсуф Драгоценный. Султан купил его в Дамиетте за великую цену, не считаясь с расходами.
– Мухаммад всегда держит его при себе и не желает расставаться с ним.
– Говорят, это наглый и умный юнец, одарённый всеми достоинствами юности и всеми ухищрениями зрелости, рождённый для удачи и поживы. Он вводит казну в разорение и огорчает жён султана.
– Вытрясти ларцы, куда он складывает дары Мухаммада – вот мечта вора!
Юнец-красавец, гарцевавший на прекрасном белом жеребце, придержал скакуна, заглядевшись свысока на самоцветное ожерелье, которое протягивал ему краснобородый перс с возгласом: «Прими в дар, о всадник, обликом равный ибн Якубу 3!»
Угадав, что выпал миг приблизиться к другу султана, смуглая женщина проворно метнулась и – чёрные невольники оплошали, – ухватилась за стремя горделивого гуляма:
– Юсуф, я нашла тебя! Глазам не верю! Радость моя, сердце моё!..
– Гоните прочь эту сквернавку! – злобно огрызнулся юнец, посылая коня вперёд. Мускулистые зинджи схватили женщину, оторвали от стремени и, надавав ей ударов рукоятками плетей, швырнули назад в толпу.
Оказавшись среди своих, Гиза разрыдалась. Айяры сгрудились вокруг неё.
– Только скажи нам, Чаша Придорожная – мы отплатим за твою обиду! Одно твоё слово, и нынче же ночью этот спесивый гулям захлебнётся своей кровью. Мы знаем ходы во дворец, все лазы и норы. Ему не уйти от ножа. Ну?
– О воры, да удержит вас Аллах от этого поступка! – ещё в слезах, сильно встревожилась Гиза. – Даже кончиком пальца не троньте его!
– О мать гадалок, что ты болтаешь без ума? Он заслужил кару, он велел зинджам поднять на тебя руку. Удальцы Аль-Кахира таких дел не прощают.
– Я сама разберусь в этом деле, – строго молвила айярам Гиза. – Завтра же я пойду туда, где заседает диван султана, и закричу о несправедливости. Я не успокоюсь, пока не добьюсь царского решения.
Одни айяры ворчали и шептались между собой:
– О проклятая, о шлюха и дочь тысячи шлюх! По пути из Дамаска солнце напекло ей голову и лишило разума. Когда надо искать мести, она ищет царской милости. Это не в правилах нашего братства.
Другие рассуждали:
– Не иначе как Гиза надумала пойти на службу к Мухаммаду Синеглазому. Султаны привечают ушлых и пронырливых бабёнок для секретных дел. Жаль! а мы-то думали, она будет гадать нам об удаче…
* * *
– На другой день султан в диване принимал посольства франков и румийцев, – говорил Локс, – а приезжие купцы подносили ему дары: ткани, благовония и редкостные вещи…
Он умолк и после паузы сказал с поклоном, лукаво улыбнувшись:
– Но тут Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
– Ну, Ло-о-окс, пожалуйста! – умоляюще заныла кают-компания. – Что было дальше? Кто этот мальчишка? Гиза пришла к царю или нет?
– Об этом я поведаю вам в следующий раз.
* * *
Девять часов на возвращение. Унылая субсветовая скорость. Такова цена стремительного вылета из системы.