Красный и Синий лучи От-Иньяна на миг окутались едва заметной дымкой маневровых движков – армада вырвалась из пусковых камер.
* * *
Нижний Египет, 2781 год до н.э.
Город Хет-Ка-Пта 2. Храм бога Птаха
Меру, сын свиньи! Пусть замрёт в ноздрях твоё дыханье жизни! Пусть твои кости растащат шакалы, пусть их дробят дубинами в Низовье, пусть голову твою откусит крокодил! Пусть стервятники клюют твои глаза и вырвут твой язык! Да не будет тебе погребения, сволочь отвратная!
Ты евнух! евнух! евнухом родился! Где тебе знать про мужское и женское? Сидел бы в своём городишке, ублажал своих божков! В столице без тебя жрецов довольно!.. Все вы там, на Уадж-Ур 3, разбойники и свинопасы! Заявились: «Боги, примите голодранцев!» Приблуд – копьём и в море!..
Всё. Он меня похоронил. Я не стану богиней – ни в четвёртый день, ни даже в первый. Загонит в хор духов – избивать себя, рвать волосы. В танец печали пойду. А другая, а другая – в крыльях коршуна, с волшебным словом ляжет на него!..
В четвёртый день – повешусь. Назло всем, в священной роще.
Меру! твоё имя – не «Любимый»! Тебе надо зваться – Ненавистный!
Меру… взгляни на меня…
…Так красноречиво, стиснув зубы, молчала юная смуглая ливийка, стоя у дощатого напольного щита.
Всем своим видом она дерзко показывала, что именно таких молоденьких красоток – стройных, с миндалевидными глазами, изящными ножками, маленькими острыми грудями и тонкой талией – обожают настоящие мужчины.
Например, стражники западно-пустынного корпуса. Они не трусят облапать девчонку, стиснуть ручищами и закрыть ей удивлённый рот горячим поцелуем. Ааа-ахх!
И наплевать им, что назначат сто ударов палками и сошлют на Соляное Поле.
«Сто ударов, не меньше. А мне?.. Меру!.. Нет, я – пустое место».
Меру – молодой, бритоголовый, с девически гладким лицом и гибкими руками танцора, в ниспадающих белых одеждах, – не уделял ей даже беглого взгляда. Он тихо наставлял низкого раба-азиата, кудлатого и кривоногого, как бог Бэс:
– Двадцать ударов. Ритм медленный, с голоса; отсчёт мой.
– Исполню в точности, ур-маа, – подобострастно склонялся азиат.
Наконец-то Меру перевёл свои медовые глаза на девушку, но внимание его было обращено на её ноги ниже колен. Лицо его не изменило выражения, оставшись бесчувственным, как на занятиях танцами, лишь нежные губы чуть сдвинулись, обозначив слабое недоумение.
«Милый, – обречённо подумала Нейт-ти-ти, маясь от тоскливого отчаяния и безысходной злобы. – Меру, засни и не проснись!»
– Когда тебя приняли в храм?
– Семь… – Нейт-ти-ти еле открыла рот. – Семь лет.
– Тебя осматривал маа?
«Всех смотрят!» – Вместо кивка она дёрнула головой.
– Что он сказал о пятне?
Она опустила глаза. Эта отметина на голени – всем поперёк горла. Дома изводили, в храме придирались, теперь явился ур-маа – из приближённых царевича! – и тоже уцепился: «Как ты, с изъяном, в дом Птаха попала?»
– Он сказал…
…Когда на берегу расцвёл белыми стенами Хет-Ка-Пта, в барке все заворошились, будто судно шло ко дну, а кругом клацали пастями сыны Себека. Нейт-ти-ти, голая малявка, вцепилась в руку мамы и старалась чуять боком её ногу. А то бы сразу потерялась. Здесь толпились и шумели тьмы народа, такой страх! Зато за храмовой стеной – тишь и покой. Заботливо ухоженный, густой сад дарил благодатную тень, дышали прохладой бассейны с водой, а какие важные жрецы! Бритоголовые, замкнутые, будто каменные статуи, все в льняных одеяниях и великолепных сандалиях. Один – маа, «зрячий» – выспросил и оглядел Нейт-ти-ти. Мама робко ждала решения – возьмут ли дочку? что значит белая метка на ноге?
«След лунного луча, имеет форму изогнувшегося крокодила. Сие знак благоприятный, – кратко молвил жрец. – Себек – сын Нейт, покровительницы девочки. Твоя дочь здорова и разумна; мы берём её на обучение. Ты получишь из казны Птаха пять колец серебра и шесть – меди. Попрощайся с дочерью, отныне она принадлежит храму».
– Я невиновна, – вдруг пылко заговорила Нейт-ти-ти, жестикулируя. – Стражник набросился, я оторопела. Почему меня наказывают, ур-маа?
– Ты – хенеретет 4, значит – неприкосновенна и запретна. – Меру был холоден, как вода глубокого колодца. – Ты не кричала, когда он целовал тебя.
– Как я могла кричать, когда мой рот…
– Пререкаешься со мной? Тридцать ударов.
Нейт-ти-ти умолкла и поникла. Хенерет – закрытый девичник в храме. Когда в ушах бьётся кровь, сок в груди теснится – бейся о стену, плачь, кусай губы. Или изгибайся перед стражниками, дразни, подмигивай и ускользай. Как бороться с собой, когда жаждешь любви?
И вместо тёплого взгляда – тридцать ударов!
Море вас вынесло, как грязь – береговое племя! Пусть оно вас и смоет обратно, пускай вас буря унесёт! Разбойничье семя, свинари!
А как хорош, какой желанный – гадина, змеюка ядовитая!
Себек, сын Нейт – сожри его, терзай, рви мясо в клочья! Выйди на берег, беги, сбей хвостом и – хак! хак!
Она закрыла глаза, что есть сил представила – голодная пасть с частоколом зубов, агаты-глаза в жёлтых лучистых каёмках, панцирная спина, выгнутые лапы взрывают ил когтями…
– …Ложись. – Азиат хлопнул её по плечу.
Прижавшись животом к щиту, обтянутому козьей кожей, и положив ноги на подставку с перекладиной, Нейт-ти-ти зажмурила глаза и плотно сжала рот. Раб, тягуче ноя пустынный напев, умело притягивал её ремнями, обматывал тканью пальцы и пятки. Танцовщица-хенеретет – семь лет учения! – не должна охрометь. Впереди – хоть и не завтра, – дни великой мистерии.
– Покажи хлысты, – приказывал Меру. – Нет, тяжеловаты. На стопах кости мелкие и хрупкие. А трость подойдёт… – что-то узкое, гибкое со свистом рассекло воздух, затем прозвучали шаги ног, обутых в сандалии, и жёсткое гладкое жало провело кончиком по ляжке Нейт-ти-ти, мимолётно пощекотало под коленом.
Она напряглась, чувствуя, как кожа покрывается мурашками, а в лицо бросился жар.
– Всегда спрашивай – не беременна ли? На щиколотке снаружи, сзади кости, есть место. Удар может вызвать выкидыш.
«Он… не евнух».
Упругий тонкий хлыст двигался по ней, как кисть писца по папирусу, словно Меру хотел вывести на спине какой-то иероглиф. Нейт-ти-ти поняла, что вот-вот закричит без битья – такое накатило нетерпение. В темноте перед закрытыми глазами разгоралась полная, белая Луна, готовая лопнуть.
– Годится. Начинай. Раз…
От жгучего удара по ступням Нейт-ти-ти дёрнулась и пронзительно взвыла, а Меру вышагивал у изголовья щита, размеренно проговаривая счёт: «Два… Три… Четыре…»
Только. Не. Вслух. Не. Звать. Свинопасом. Береговым. Разбойником…
– Тебя! Себек утащит! Свинарь! Ааа! Чужак! Поганый!
– Семь… Восемь…
– Кошмар тебя задушит!
– Пятнадцать. – Хлыст послушного азиата замер. – Отдышались.
Нейт-ти-ти замотала головой, разбрызгивая слёзы и красную от прикусов слюну.
– Шестнадцать!
– Я! Ур-маа, прости! О-ах!
– Твёрже руку. Двадцать…
– Больше никогда!.. Нет! Уаа-а! Ай-ии!..
– …Тридцать.
Ноги её не держали, но крепкий раб привык утаскивать наказанных в спальни хенерета. Слова – и бранные, и покаянные, – все истощились, только стон во рту остался. Подружки ждали с нетерпением – пособолезновать, примочки приложить, утереть слёзы и расспросить, как он вёл себя, этот невозмутимый с Уадж-Ур.
Он приотстал – негоже ур-маа шагать поспешно, – но проронил вслед одинокое, странное слово:
– Забуду.
«А я! а я тебе… никогда!»
Навестить Нейт-ти-ти пришёл старый учитель – сухой, злой, подвижный и гибкий, как юноша, ласково прозванный юными хенеретет – Скорпион. Погладил, выслушал жалобные всхлипы, угостил сладостями.
– Ты у меня из лучших, девочка. Я б тебя поставил в главные танцовщицы на три дня мистерий – первый, третий, пятый. Но вот, видишь, царевич взял торжества под свою руку, прислал верных людей… нам в помощь. – Лик Скорпиона помрачнел. – На всё воля Великого Дома! Терпи, старайся и надейся.
Будь воля Скорпиона, он бы прибрежного выскочку Меру угостил тем же хлыстом по ступням – всю бы сотню ударов отсыпать велел! – и проводил бы обратно на север, подгоняя палками. Но царевич Джосер и его – ох, не миновать! – будущий везир, премудрый Имхотеп настояли, чтоб именно Меру надзирал за тем, как дом Птаха готовит главную мистерию. И он, язва эдакая, надзирает. Во всё встревает. Всюду лезет. Даже хенеретет наказывает чуть не лично.
Красивые девицы, досыта натерпевшись от Скорпиона, всё ж искренне сострадали ему. Годы, пошатнувшиеся вдруг надежды… Казалось – счастье выпало! и родился в пору, и дожил до Праздника Вечности, который страна Обеих Земель ждала пятнадцать веков. Сколько людей ушло на Запад, сколько не дождалось!.. и сколько ещё ждать следующего!
Торжество величайшее, более вещи всякой! и праздник должен быть беспримерным, чтобы божественный порядок сохранился на грядущие века. Скорпион блестяще подготовил девушек; его прочили – всем ведомо, – на почётную должность херихеба, носителя свитка с распорядком празднества.
Но вдруг явился Меру.
Скорпион ушёл из девичьей тюрьмы сгорбившись, хмуро глядя в пол перед своими сандалиями.
«Если танцовщица обезножеет – лично буду писать Имхотепу, чтобы взыскал с Меру за увечье девушки!»
Распухшие ступни ломило и жгло нестерпимо, но Нейт-ти-ти – выплакавшись и напитавшись на всё будущее время злобой против Меру, – утешилась тем, что обожралась медовыми коврижками, пирожками, фигами и вяленым виноградом, а добрые подруги утянули для бедняжки с кухни здоровенный кувшин пива и напузатились им, хлебая вкруговую. Начальница девушек, именуемая «божественной рукой» (или, между собою, Крокодилицей), застигла их за этим, отчитала и всем посулила порку по ладоням.