– Я ведь так и не закончил историю о своей бабушке, – мысленно заговорил Шоу.
Если бы он сейчас закрыл глаза и сосредоточился, наверняка почувствовал бы, как жесткая горная трава щекочет икры.
Флинн бы, как пить дать, ответил на это чем-нибудь легкомысленным, вроде:
– Я-то думал, ты просто хочешь полюбоваться закатом.
А Матиас бы вздохнул в ожидании неизбежных расспросов: все-таки Флинн Фэйрвинд неисправимо любопытен. Тогда Шоу оторвал бы кусочек травинки и принялся вертеть его в пальцах – не из-за нервов, так, чтобы сосредоточиться.
– Ее звали Патония Шоу. Серебряная Карманница.
– Патония? – прыснул бы Флинн. – При всем уважении к твоей бабуле, что за ужасное имя?
– Она давно мертва, и потребуется нечто большее, чем дешевое оскорбление, чтобы вызвать ее ярость, – ответил бы Шоу со вздохом. Потом покачал бы головой и согнул травинку, придавая ей форму полумесяца. – Нет, она была выкована из железа. Стража трижды арестовывала ее за воровство, и в третий раз ей предложили выбор: работа на Штормград или виселица.
– Как пить дать, она выбрала первое.
– О, да. Она выбрала Штормград. То есть, убийство того, на кого укажут. Причем устроить все нужно было так, словно бедолага погиб в результате несчастного случая, или неудачного ограбления, или еще чего-нибудь в том же роде. Тому же ремеслу бабушка научила мою мать, а когда та умерла – и меня. Она и для меня выбрала Штормград…
Травинка в его пальцах превращается в идеальный круг. Шоу поднимает его повыше, заключая внутрь закатное солнце.
Тут все эти образы угасли, развеялись, сменившись горькой тоской. Открыв глаза, Матиас не увидел ни высокой травы, ни хижины, ни Флинна, слушающего его рассказ.
Патония всегда носила чудовищное количество колец – перстни да кольца сверкали на каждом суставе пальцев, но безымянный палец правой ладони бабушки обвивала только красная нитка, завязанная узлом. Однажды, еще ребенком, Шоу спросил у Патонии, что это значит. Ответом была пощечина, отбившая охоту задавать подобные вопросы навсегда.
И вот сейчас, почему-то вспомнив о маленькой красной нитке, Матиас увидел, как она разматывается, становится все длиннее и длиннее, пока не соединит испуганного мальчика, которым он был когда-то, с тем, кем стал он сейчас – линия, прочерченная кровью. Насколько же иным могло бы быть наследие его семьи, вся его жизнь, если бы ему предоставили свободу выбора! Неужели Флинн Фэйрвинд чувствует то же самое? Неужели он обречен на пиратство и воровство только потому, что мать наставила его именно на этот путь?
Шоу прислонился к холодной золотой стене, разом остудившей разгоряченный лоб, и задумался о свободе, обо всем, что пережил на борту «Храброй Арвы», и о человеке, который был там, рядом. О том, от кого пахло виски, солью и мылом, о том, чей кожаный плащ был таким теплым на ощупь – точно нагретые солнцем камни…
Резко оттолкнувшись от стенки, Матиас улегся на каменный пол, вытянулся во весь рост и уснул беспокойным сном.
На четвертый день хилый тролль в броне не по росту сунул ему под дверь, вместе с миской похлебки, еще кое-что – длинный, широкий стебель травы, превосходный во всех отношениях. Такой жесткий – хоть режь им. Ногти, например, подрезай. Повертев стебель в руках, Матиас оглядел его со всех сторон. Нет, подкопа таким не выроешь, и заточки толковой из него тоже не выйдет… Вспомнив всю ту ахинею, вываленную на головы караульных у двери, он улыбнулся зеленому стебельку.
Да, это – за его «отпуск». За подражание голосам птиц.
Сжав стебелек в ладонях, он поднял руки к груди, как для молитвы – а может, и вправду в молитве. Если у него в самом деле появился друг – настоящий друг, не просто союзник, или знакомый, или, скажем, «источник», – Матиас всей душой надеялся, что тот отправился за помощью. Что Флинн не оставит его в беде. Что на «Храброй Арве» они стали хорошей командой, добрыми товарищами. Что товарищ его уцелел, вывел корабль из шторма, а не лежит мертвым на дне морском.
Многое, многое скажет Шоу этому человеку, когда – и если – отсюда выберется…
Глава двадцать третья. Назмир
На поверхности битумных ям мерцали неглубокие лужицы янтарного света. Как они и ожидали, как и опасались, мятежники до святилища уже добрались. Зекхан поднял руку, требуя тишины, и державшийся рядом помощник повторил его жест. Солдаты, пригнувшись, укрылись в кустах, становившихся реже и реже: вблизи от битумных ям песчаный склон холма уступал место спекшейся, каменно-твердой земле. Помощник Зекхана, Джухо, невнятно рыкнул, качнув вниз острием копья.
До холмистых окрестностей Шоал’джай, откуда до битумных ям оставалось около мили, они добрались верхом, на жутедактилях. В полете пришлось обогнуть острые пики гор, среди которых гнездились дикие жутедактили – опасный маневр, но скорость и скрытность стоили риска. Все прошло гладко, их не заметили, но это уже не значило ничего.
– Слишком их много, – сказал Джухо, нервно теребя языком угловатую серьгу, свисавшую с его нижней губы. – Огонь… У них факелы, а значит, ямы в полной их власти. Не подступиться нам к ним.
– Нужно попробовать, – ответил Зекхан. – Королева нуждается в нас, Джухо. И весь Зандалар тоже.
Помощник почесал нос.
– Все это – ради Бвонсамди.
Между тем время шло, и подобные колебания делу вовсе не помогали.
– Нет, Джухо, дело не только в нем, – возразил Зекхан. – Мятежники похищают троллей из собственных спален, приносят их в жертву ради темного колдовства. Разве ты не хочешь покончить с этим? Разве не хочешь защитить родной город?
Джухо призадумался, глядя вперед. В глазах его отразились огни факелов, словно бы парившие в воздухе возле ям.
– Тогда – на запад. Там мятежников меньше.
Зекхан, широко улыбнувшись, подал солдатам новый сигнал, и те двинулись вперед. Джухо, нагнувшись, зачерпнул горсть липкой грязи и щедро размазал ее по броне, пряча блеск золота. Его примеру последовали остальные – один Зекхан, облаченный в темную кожу, не замедлил шага.
Отряд начал сворачивать влево, огибая ближайшую яму, чтоб неожиданно атаковать вдоль ее дальнего края. Тут Зекхан заметил мятежников, сгрудившихся по ту сторону смоляных озер. Во мраке, окутавшем их ряды, неярко мерцали глаза темных следопытов и еще пара глаз, полыхавших алым огнем, ярким, точно пламя жаровен у ног их владельца, Натаноса Гнилостеня. И он, и мятежники, и темные следопыты пускали горящие стрелы в святилище лоа могил, возвышавшееся посреди черной глади битумной ямы.
Вдруг на вершине святилища встрепенулось, зашевелилось нечто… нечто живое!
– Смилуйтесь над нами предки, – прошептал Зекхан, бросившись к ближайшему краю ямы. – Дети…
– Зандалари, вперед! – скомандовал Джухо, и тролли, подняв копья, ринулись в бой.
Зекхан двинулся своей дорогой, пристально следя за стрелами, свистевшими над святилищем, над детьми, и вонзавшимися в дальний берег в какой-то паре футов от него, кравшегося вдоль берега зловонной черной ямы. Строй мятежников зандаларские воины прорвали без труда, но подоспевшие темные следопыты вынудили их отступить. Метко пущенный порыв ветра мог бы унести малышей прочь от опасности, но мог и просто сбросить их в смолу… Зекхан зажмурилсяа. Оставить детей погибать под обстрелом он никак не мог, но отчетливо понимал: это приманка.
Ну что ж, приманка сработала безотказно. По всему телу, от пальцев ног к ладоням, заструились токи магической силы. Заклинание. Зекхан должен, должен был попытаться. Должен был попытаться сделать хоть что-нибудь. Оставив детей без помощи, он никогда больше не уживется с самим собой.
Устремившийся в горсти воздух засвистел, закружился вихрем. Смерч рос на глазах, а Зекхан вливал и вливал в него колдовскую силу – всю без остатка. Очередная стрела с чавканьем вонзилась в землю у самых его ног, прервав заклинание. Подняв взгляд, Зекхан как раз успел увидеть Натаноса Гнилостеня, опускающего лук. Выражения его лица издали было не разглядеть, но Зекхан не сомневался: враг радостно скалит зубы.
Из тьмы безлесья на его берегу показались темные следопыты. Свист воздуха, рассеченного их кинжалами, прозвучал куда громче, чем их же собственные шаги. Вскрикнув, Зекхан отпрянул, увернулся от удара и обнаружил, что прижат к самому краю битумной ямы, а новый удар ближайшего из следопытов заставил его отскочить еще дальше, в смолу.
Спрятав кинжалы в ножны, следопыты вскинули луки, и Зекхан попятился прочь, на глубину. Ну а куда ему еще было податься? Детишки по-прежнему оставались там, за спиной, беспомощно жались к верхушке святилища…
На двух следопытов, загнавших Зекхана в яму, навалились перестроившиеся зандалари, а идти становилось все тяжелее. Шаги замедлялись и замедлялись, и вскоре Зекхан почувствовал, что больше не может сдвинуться с места. Над головой сгустилась незримая пелена смерти. Смерть… не Бвонсамди, не лоа могил – холодная, бессердечная гибель. Смола тянула книзу, сковывала ноги так, что любая попытка шагнуть дальше причиняла боль. Тем временем огни факелов на берегу придвинулись к самой кромке густой жижи. Еще немного, и она вспыхнет, после чего смертоносное пламя обратит всех их в пепел.
– Назад! – завопил Джухо.
Солдаты Таланджи на южном берегу, позади, тоже кричали, звали Зекхана вернуться, но он изо всех сил рванулся вперед. Там, впереди, съежившись среди развалин святилища Бвонсамди, дрожа от страха, сидели два маленьких тролля, связанных друг с дружкой. Прекрасная мишень для тех, кто лишен сердца…
В то время как темные следопыты продолжали стрелять в сторону малышей, Натанос Гнилостень развернулся и не спеша, безмятежно зашагал к дорогам, что вели на восток, в глубину Назмира.
– Оставь ребятишек! – донесся до ушей Зекхана крик одного из солдат. – Их не спасти!
Нет, с этим Зекхан смириться не мог. Он сам вызвался встать во главе отряда солдат Таланджи, и будь он проклят, если бросит в беде детей мирных крестьян на глазах ее воинов. Вдобавок, он уже подобрался к цели так близко, что мог разглядеть ужас, пляшущий в детских глазах. Тоже увидев у берега факелы, дети замерли на самом краю святилища – опрокинутой на бок, лишенной магической силы колонны, украшенной высеченным в камне черепом. Ноги их тоже были накрепко связаны; свалившись в яму, оба неизбежно утонут в вязкой смоле. Одолевая неподатливую, тягучую хлябь, Зекхан изо всех сил старался смотреть на детишек и только на них.