– Это точно, это точно, – залился смехом рыжий.
– Выше голову, брат! – подбодрил Андуина усевшийся рядом, толкнув его локтем в бок. – Хватит на нашу долю и эля, и подвигов! Подвигов во имя нашего короля! Отец мой погиб за Штормград, в бою против тварей Н’Зота, под Орсисом, в тени великого… великого… э-э… храма, по-моему. А может, обелиска. А я дал клятву с честью носить его меч.
Язык его изрядно заплетался, но Андуин, разобрав сказанное, жалостливо поморщился.
– Жаль. Уверен, твой отец был человеком мужественным.
Вернувшаяся Амалия водрузила на стол четыре наполненных кружки. Рыжеволосый опорожнил свою одним глотком.
– Поле битвы… Оно… – тут он запнулся, на время утратив нить размышлений. – Да, там мне – самое место! Там всем нам самое место. Всем долб… доблестным воинам!
– У вас уже котелки не варят, воины, – захихикала девушка, и тут заметила, что Андуин не пьет. – А ты не грусти, незнакомец. На вид ты довольно крепок. Вот увидишь, служить тебе долго, и сказаний о тебе еще сложат немало!
– Это уж наверняка, – со вздохом сказал Андуин, подняв кружку, чтоб не внушать троице лишних подозрений.
Между тем новобранцы вновь затянули песню и начисто позабыли о новом «друге», но Андуин знал, что он-то их забудет не скоро. Окинув взглядом юные лица, дабы запечатлеть их в памяти, он призадумался: много ли им отпущено времени, прежде чем и они, невинные ягнята, обреченные на заклание, лягут на холодную каменную плиту в подвалах Собора Света?
Солдаты. Его солдаты. Ему предстоит командовать ими и посылать их в бой – ведь таково уж право, таков уж долг короля. Все они жаждут славы, тянутся к ней, но знать не знают, что есть слава и чего она стоит. С этими мыслями он раскрыл было рот, чтобы предостеречь их, призвать к серьезности, трижды подумать, прежде чем надевать синее с золотом, но тут скрипач у стойки заиграл, и новые друзья вмиг поспешили прочь, забрав с собой кружки, а Андуину оставив лишь лужицы эля, пролитого на стол.
Пиво в желудке словно бы разом скисло. Нужно было идти, пока ему в самом деле не стало худо. К тому же, в этот миг Андуин почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. На этот раз – настоящий, не один из тысяч неотвязных, осуждающих призрачных взглядов, устремленных на него, куда бы он ни пошел.
Оглядевшись, обведя взглядом более дюжины незнакомых лиц, он наконец-то заметил за столиком у самой лестницы безукоризненно опрятную женщину в белом – лица не прячет, светлые брови озадаченно сдвинуты к переносице, губы слегка приоткрыты, точно с языка вот-вот сорвется проклятие.
Джайна…
Широко распахнутые глаза Джайны сверкнули огнем. Андуин, хлопнув об стол еще одной монетой, оттолкнулся от кресла, обогнул стол, вышел наружу и ахнул, точно от удара в живот: навстречу, после влажного, парно́го тепла, дохнуло нешуточным холодом.
Но настоящая стужа ждала его впереди. Забывший о топком болотце на задах, Андуин обогнул таверну и закряхтел, увязнув в хляби, едва не стащившей с него сапоги. Внезапно земля под ногами сделалась твердой и скользкой, но, к счастью, отчаянно замахав руками, король сумел уберечься от унизительного падения.
– Ну здравствуй… Джерек.
– Я сейчас все об…
– Зачем? Ты ведь король, тебе нет нужды в чем-либо объясняться.
Понизив голос до шепота, твердого, точно сталь, Джайна подхватила Андуина под руку и увлекла прочь с пятачка льда, сотворенного ею среди топи. Ссутулившись, оба прижались к стене под нешироким карнизом. Вокруг не было ни души, кроме сверчков и лягушек, ни сном ни духом не ведавших, кто помешал их пению.
– Что ты сотворил с волосами? – со смехом спросила Джайна, слегка подавшись назад.
– Грязь и сапожная вакса, – пробормотал Андуин, надвинув на лоб капюшон и отведя взгляд. – И – да, наверное, «Джерек» – крайне глупое имя.
– А по-моему неплохо придумано. Очень тебе подходит! – Джайна вновь хохотнула, но на сей раз, смиловавшись, прикрыла губы ладонью. – Все в порядке, Андуин. Не сомневайся, я тебя не выдам.
Глаза Андуина распахнулись во всю ширь.
– Джайна… Да, я понимаю: мы не раз спорили. Понимаю, мы не всегда сходимся во взглядах, но… Но это ты, несомненно, сможешь понять.
Вздохнув, он прислонился спиной к стене таверны.
– Иногда мне это очень нужно. Очень нужно снова побыть мальчишкой. Вспоминаю о тех солдатах, моих ровесниках, погибших на службе Альянсу, и думаю: как? Как можно гибнуть такими молодыми? Вот эти три храбреца в таверне – ведь они полагают, что готовы погибнуть. Готовы отдать жизнь за меня. Но это же… несправедливо. Это… от этого все вокруг должно бы остановиться и замереть. Весь мир при виде этого должен бы остановиться, замереть, но нет, не тут-то было! Жизнь катится своим чередом, мир обо всем забывает, а я должен делать вид, будто их самопожертвование – не просто жестокая, сердце на части рвущая шутка!
Еще монета в сумке тревог – последняя, увесистее всех прочих… Андуин спрятал лицо в ладонях, но Джайна, легонько коснувшись запястий юноши, потянула его руки книзу. Глаза ее влажно блестели, от насмешливой улыбки не осталось даже следа. Склонив голову, она придвинулась ближе.
– Ты тоже еще мальчишка, Андуин, и если, чтобы не забывать об этом, тебе нужен Джерек, то… да, я тебя понимаю.
Выпустив его руки, Джайна чуть отступила назад.
– Я ведь тоже оказалась сегодня здесь, не так ли? С поличным поймана.
– Но ты хотя бы лица можешь не прятать, – напомнил ей Андуин. – А я… нет, я так не могу. Мне ведь это потому и нужно, что я ненадолго становлюсь не собой. Становлюсь всего-навсего глупым, неряшливым уборщиком навоза Джереком.
Джайна, кивнув, указала туда, где стена таверны кончалась, уступая место конюшням.
– Ну что ж, пойду, не стану омрачать веселья. Ступай внутрь, Джерек. День был для тебя нелегок.
Глава двадцать пятая. Дазар’алор
Зекхана оставили в Сокало, на попечении личных врачей Таланджи, а также жрецов и шаманов, лечивших от хворей и ран всех ее родных и членов Совета Занчули. Бвонсамди вполне мог добраться до дворца сам, но Таланджи гнала своего равазавра, Тзе’ну, во весь опор. Одолевая каждым прыжком по четыре ступени, Тзе’на несла ее к королевским покоям с быстротой, достойной самого Гонка.
Ночь вскоре должна была смениться рассветом, однако близкой победы Таланджи не чувствовала. Наоборот, чувствовала себя ближе к гибели, а значит, и ближе к Пасти. По словам Бвонсамди, спасение душ умерших троллей от Пасти стоило ему немалых усилий, а у нее отнимала все силы даже ходьба: каждый шаг давался с невероятным трудом. Пронизывавшую все тело боль усугубляла тяжесть на сердце: слишком много потерь понесли ее воины, обороняя последние святилища, а погубившие их ловушки помогли расставить темные следопыты. К тому же, в рядах – да не просто в рядах, во главе Укуса Вдовы – была замечена ее старая, лучшая в мире подруга.
– С бунтовщиками была замечена ведьма, – доложил один из уцелевших растарских стражей, пока целители мазали мазью ожоги бедняги Зекхана. – С изувеченной ногой, в странной одежде, но я, моя королева, видел ее лицо во дворце столько раз, что и не сосчитать. Это была Апари. Я узнаю ее где угодно.
Апари…
Добравшись до королевских покоев, Таланджи велела стражам никаких посетителей к ней не впускать. Один, разумеется, явится, но этому двери без надобности.
В ожидании Бвонсамди Таланджи доплелась до кровати, одолеваемая единственным желанием: уснуть, погрузиться в грезы, забыть об ужасных бедах, множащихся с каждым часом. Когда-то она считала Сильвану союзницей, а теперь силы Королевы Банши придавали храбрости бунтовщикам, стремящимся свергнуть Таланджи с трона. Одно это ранило в самое сердце, а уж предательство Апари…
Вздохнув, Таланджи тяжело опустилась на кровать, сняла корону, потерла обеими руками ноющий лоб. Девчонками они с Апари были просто несносными, носились по залам Великой Печати, буйствуя и чиня озорство, где и когда бы ни вздумалось – и совершенно безнаказанно. Положение Таланджи, принцессы, давало обеим куда больше власти, чем следует доверять любому ребенку. Вдвоем они играли в садах, резвились в бассейнах, не спали до поздней ночи, лежа на спине, глядя на звезды и пророча друг дружке будущее. Шло время, обе росли, но Апари без колебаний хранила верность принцессе, хотя вполне могла бы позавидовать ее положению и богатству.
– И даже Язма, – пробормотала Таланджи. – Даже после всего этого…
Верховная жрица лоа Шадры, глава отцовской разведки, мать Апари в сговоре с Зулом подняла мятеж, стремясь свергнуть Растахана с трона и положить конец его династии, но и Апари тогда осталась с Таланджи – отрекшись от родной матери, приняла сторону короны. Что же с тех пор могло измениться? Что довело ее до измены?
Последняя встреча с Апари… память о ней причиняла мучительную, по рукам и ногам сковывавшую боль. Как раз в тот день от рук Альянса пал Растахан. Гномьи осадные орудия били по Великой Печати, стены рушились, потолки проседали внутрь… Получив весть о том, что отец сам встал на пути Альянса, безнадежно превосходящего числом его воинов, Таланджи помчалась его выручать, понеслась по дворцовым залам, уворачиваясь от обломков и вражьих снарядов, поспешила отцу на подмогу.
Тогда-то, на бегу, она и увидела Апари в последний раз, прижатую к полу рухнувшей колонной. Изо рта подруги струилась кровь, глаза вылезли из орбит, ладони упирались в тяжелый камень в тщетных попытках столкнуть его с бедер и живота. Голос ее звучал хрипло, затуманенный взгляд остановился на Таланджи.
– На помощь, Тали! На помощь! Я… с места сдвинуться не могу!
Таланджи замедлила шаг лишь на миг. На чаши весов легло невозможное, невообразимое. Ближайшая подруга или отец?
«Я ведь принцесса, – подумалось ей, – и главный долг мой – забота о династии, о короне».
С этими мыслями она и бросила Апари в беде, поспешив к Растахану.
– Я пришлю тебе помощь, Апари! – крикнула она на бегу. – Держись!