Сначала Маркос не заметил родителей – они сидели молча в темном кипосе, – потом увидел огонек отцовской сигареты.
– Папа, что случилось?
– Левенти му! – Увидев сына, Ирини поднялась ему навстречу с распростертыми объятиями.
– Ирини, он всего-навсего вернулся с работы, – одернул ее муж.
Он был прав, но ее тревога копилась весь день. У них не было ни телефона, ни телевизора, а радио не говорило ей того, что она хотела знать.
Маркос сел с ними и налил себе зевании из полупустого графина, стоящего в центре стола. Ирини уговорила Василиса не ездить на ферму сегодня.
– Я думала, это небезопасно, – объяснила она Маркосу. – Но надеялась, что к вечеру все уляжется.
– С чего ты это взяла? – перебил ее муж.
Василис Георгиу побывал в кафенионе, и теперь у него заплетался язык. Целый день он слушал правительственные сообщения, новости и слухи и, вернувшись, вселил в жену новые страхи.
– Гражданской войны не миновать! – Он грохнул кулаком по столу. – Сторонники Макариоса окружены. Твоя мать этому не рада.
Как и многие, Василис Георгиу отвернулся от Макариоса, когда тот перестал считать энозис главным пунктом своей программы, но говорил на эту тему, только когда выпивал лишнего. Василис подсмеивался над симпатией, которую питала жена к Макариосу. Он знал, что Христос, как и он сам, был за энозис, а вот насчет старшего сына не был уверен.
– Не преувеличивай! – возразил Маркос. – Ты только маму расстраиваешь.
– А что тогда, по-твоему, происходит? Да ты день-деньской сидишь со своими иностранцами! Откуда тебе знать, что происходит… – Василис продолжал бормотать что-то нечленораздельное. Маркос обнял мать.
– Это все из-за Христоса… – сказала она тихо, обращаясь к старшему сыну.
– Он еще не вернулся? – (Ирини покачала головой.) – Он вернется, мама, не переживай, все будет хорошо. Вчера ведь он пришел.
– У меня ужасное предчувствие, – сказала она. – Мне сон вчера приснился. Жуткий сон… – Ирини отвернулась. По ее лицу катились слезы. – Я знаю, где он, – наконец вымолвила она. – Он сражается… с этими людьми.
Повисло тягостное молчание. Маркос не знал, что сказать. Василис закурил еще одну сигарету.
Ирини пошла в дом. Она будет лежать в постели до самого утра, уставившись в потолок и прислушиваясь к каждому шороху, ожидая возвращения сына.
Перед самым рассветом стихли цикады. До того как залают собаки и закукарекают петухи, в мире воцарится полная тишина. Как может начаться гражданская война, когда все объято покоем? Ирини уговаривала себя, что этого не случится. Христос может вернуться в любой миг.
Утром напряженность усилилась. Каждый час появлялись новые слухи – частью правдивые, частью сфабрикованные. Иногда они преувеличивали серьезность происходящего, иногда преуменьшали ее. Христос не вернулся, и, когда Василис пошел справиться о сыне в гараже, ему сказали, что тот уже два дня не выходил на работу.
Как велел Саввас Папакоста, в «Восходе» все вышли на работу, но атмосфера была гнетущая. Гости осаждали стойку администратора с вопросами.
– Как все это отразится на нас?
– Наш обратный рейс не задержат?
– Если мы уедем на день-два раньше, нам выплатят возмещение?
– Можно остаться в том же номере, если наш рейс отменят?
Все были обеспокоены своей судьбой, вдруг ощутив себя вдалеке от дома.
Эмин и Савина были в салоне одни. Фрау Брухмайер, как всегда пунктуальная, появилась в двенадцать. Раз в месяц она делала стрижку. Седину она не закрашивала и любила короткие мальчишеские стрижки, которые шли только женщинам с такими же явно выраженными, как у нее, скулами.
– Доброе утро! – радостно поздоровалась она.
– Доброе утро, фрау Брухмайер. – Эмин помогла ей надеть пеньюар. – Как вы себя сегодня чувствуете?
Вопрос был задан машинально. Мысли Эмин были далеки.
– Отлично, спасибо, – последовал ответ. – Но кажется, я одна так себя чувствую.
– Возможно, – сказала Савина. – Большинство клиентов не пришли, вот мы и гадаем…
Фрау Брухмайер наклонила голову над раковиной, чтобы Эмин могла вымыть волосы, но продолжала говорить.
– Мне совсем не нравится то, что, говорят, происходит, – сказала она. – Но думаю, нам всем надо продолжать жить как прежде.
Эмин не решилась возразить.
Когда волосы были подстрижены и высушены, фрау Брухмайер дала каждой по шиллингу и ушла. Близилось время обеда, и она, как обычно, займет свой столик у бассейна, невзирая на события, которые развернулись этим утром.
Не дождавшись звонка от Маркоса, Афродити списала это на возникшие в тот день проблемы со связью. Утром у нее состоялся короткий разговор с Саввасом. Муж сказал, что они должны продолжать заниматься обычными делами как ни в чем не бывало. Поэтому Афродити, как обычно, тщательно оделась – в платье нежно-желтого шелка, дополнив его украшениями из топазов, – и поехала в отель.
Маркоса не было видно, и она спустилась в салон повидаться с Эмин и Савиной. Возможно, он появится чуть позже. Для Афродити каждая минута, проведенная врозь, значила больше, чем все происходящее в мире, и она надеялась, что он чувствует то же самое.
Эмин и Савина увидели совсем не ту Афродити, которую привыкли встречать в последние месяцы. Жена босса была напряжена и необычно молчалива.
– Наверное, жалеет, что сейчас не с матерью в Лондоне.
– По-моему, она осунулась…
– Ох, Эмин! Как бы она ни выглядела, тебе постоянно кажется, что она беременна! Просто волнуется, как все мы!
Закончив с прической, Афродити поднялась в холл. Маркос по-прежнему не появлялся. Чтобы убить время, она поболтала с персоналом и несколькими гостями, которые пришли в надежде узнать новости. Журчал фонтан, казалось, ничего не изменилось. Наконец, не выдержав, она подошла к Костасу Франгосу:
– Вы видели сегодня господина Георгиу? Муж ждет его на стройплощадке.
– Нет, кирия Папакоста, – ответил тот. – Насколько мне известно, он не появлялся после того, как закрыл ночной клуб. Это было около часа ночи.
– Благодарю вас. – Афродити поспешно отвернулась.
Она боялась, что управляющий заметит ее взволнованный вид.
Афродити отправилась домой. Выехав на проспект Кеннеди, главную улицу, идущую за отелями, она увидела группу военных из Национальной гвардии. Фамагуста теперь находилась под их контролем. Сопротивления, как в Никосии, они не встретили.
Войдя в квартиру, она включила радио. Диктор сообщил, что порядок на острове восстановлен. Афродити выключила радио, поставила пластинку на проигрыватель и налила себе сладкого вермута. Не открывая ставен, она вытянулась на диване, отхлебывая вино и не сводя глаз с телефона, мысленно заставляя его зазвонить.
Пела Карли Саймон. Вскоре вино сделало свое дело, и Афродити закрыла глаза.
Когда она их открыла, в комнате было темно. Свет не проникал сквозь ставни – наступил вечер. Пластинку заело.
«You’re so vain… vain… vain…»[26]
Эти слова, должно быть, повторялись сотню раз, но она не слышала.
Ее смог разбудить только телефонный звонок.
Афродити вскочила и с колотящимся сердцем схватила трубку. Имя Маркос готово было сорваться у нее с языка, когда она услышала собственное имя.
– Афродити! – Это был голос мужа.
– Саввас, ты? – Она перевела дух. – Как прошел день?
– Хуже некуда. Половина рабочих не вышла, материалы не доставили… Маркос Георгиу не привез деньги, которые я просил…
Ни слова о перевороте, будто это событие Савваса не касалось.
Афродити взглянула на настенные часы. «Девять», – поразилась она. Она пропустила время коктейлей. Вдруг Маркос ее ждет?
– Приведу в порядок кое-какие бумаги и по дороге домой заеду в «Восход». Я не позволю… – брюзжал Саввас.
Слушая жалобы мужа, Афродити краем глаза смотрела на экран телевизора. Показывали старый фильм с Мелиной Меркури.
– Саввас, ты какие-нибудь новости слышал? – поинтересовалась она.
– Нет! – отрезал муж. – Что толку слушать? В любом случае правду не скажут.
– Я просто…
Саввас уловил тревогу в ее голосе.
– Послушай, я вернусь около двенадцати, – сказал он строго. – Хватит паниковать! Насколько мне известно, все утихло. Если сумеем продержаться, все будет хорошо.
Казалось, Савваса Папакосту не волновало ничего за пределами его огороженной колючей проволокой стройплощадки. Кроме золота и драгоценных камней, все их имущество было продано и вложено в проект. Даже доходов от «Восхода» и крупной ссуды, которую он взял, не хватало, чтобы финансировать текущую фазу строительства. Единственным желанием Савваса было приблизить день открытия. Только после этого огромные инвестиции начнут окупаться.
– Увидимся, – сказала Афродити и услышала, как муж повесил трубку.
Ее била дрожь. Кондиционер слишком остудил воздух в квартире. Она открыла ставни и вышла на балкон, чтобы согреться.
«Почему Маркос не приехал на стройплощадку? – недоумевала Афродити. – И почему не позвонил?» Она терялась в догадках.
Если бы Афродити снова включила радио, то узнала бы, что турецкое правительство обратилось к Великобритании с просьбой вмешаться. Для турок инспирированный Грецией переворот в Никосии был последним шагом к энозису, чего они допустить не могли. Но, как и ее муж, Афродити была слишком поглощена личными переживаниями, чтобы осознавать опасность, нависшую над жителями острова.
Было безветренно. Другие люди, которым тоже не спалось, вышли на балконы. Они всматривались в темноту и звезды на небе. Температура в тот день не опускалась ниже сорока градусов.
Маркос сидел рядом с матерью. Он держал ее за руку, пытаясь успокоить.
Ёзканы тоже не спали, гадая, что принесет новый день.
Неподалеку, на другом берегу черного, как ночь, моря, турецкие военно-морские части ждали команды.
Глава 15
Проснувшись на следующее утро, Афродити увидела лишь вмятину на соседней подушке. Саввас уже ушел.