Афродити внезапно стало холодно. Ее зазнобило, несмотря на жару. Она дрожала, руки стали ледяными. Если они не едут в Никосию, как Маркос ее найдет в этом хаосе?
Всего за два дня сорок процентов территории острова было занято турками. Линия Аттила перерезала весь остров с севера на юг.
На базе в Декелии обстановка была унылой. У всех – мужчин и женщин, верующих и агностиков – была одна доля. Между теми, кем они были всего несколько дней назад, и теми, кем они стали теперь, пролегла пропасть. Все они стали нищими.
Турецкие солдаты посеяли ужас в их душах. Пережитое потрясение проявлялось по-разному. Некоторые прекратили разговаривать, другие, не скрываясь, рыдали. В первый день после прибытия на базу многие пребывали в оцепенении. Потом пришлось как-то налаживать быт: искать, где ночевать, чем утолить голод, как лечить больных. Нужно было рыть уборные, организовывать кухни и сооружать кров.
Многие обратились за спасением к религии.
– Теперь только Господь, Дева Мария и святые могут нам помочь, – повторяла пожилая женщина снова и снова, пока они стояли в очереди за едой.
– А не Америка? – громко съязвил Саввас. – Не Англия?
– Саввас! – одернула мужа Афродити, но женщина ни на что не обращала внимания.
– Слепая вера никому никогда еще не помогла, – сердито отрезал он, – а вот американцы могли бы.
– Почему не греки? – спросил кто-то.
Люди в очереди стояли, тесно прижавшись друг к другу, чтобы не потерять свое место.
– Да потому что у них нет шансов победить, вот почему!
– Это Греция втянула нас в этот ужас, – раздраженно сказала женщина, стоявшая рядом с Саввасом, – пусть теперь и разбираются.
Такая точка зрения была распространенной, но в глубине души все знали, что Греция уже давно бы пришла им на помощь, если бы собиралась это делать. Премьер-министр недавно восстановленной демократии унаследовал кучу проблем от диктатуры и не мог себе позволить втягивать страну в полномасштабную войну с Турцией из-за Кипра.
Люди молились в импровизированных церквях. Многих, кто был разлучен с родными, охватило отчаяние, и они надеялись только на Бога, который услышит их молитвы и воссоединит семьи. Они потеряли кров, но это было ничто в сравнении с разлукой с сыном, братом или мужем. Число пропавших без вести росло с каждым днем.
«Теэ му! – взывали они в отчаянии. – Боже мой!»
Священники ходили среди людей, успокаивали, молились, выслушивали.
Мужчины по большей части молчали, кляня себя за то, что не остались, чтобы дать отпор захватчику, и зная, что сожалеть поздно.
– Ты вынужден был бежать! – успокаивали их жены. – Другого выбора не было! У тебя даже оружия не было! Чем сражаться-то?
– В любом случае это продлится не вечно, – говорили другие. – Мы вернемся.
Всего несколько дней назад у Савваса и Афродити были горничные и официанты, которые выполняли все их прихоти. Теперь у них не было ни крова, ни еды. Они были вынуждены, как все, стоять в очереди за хлебом и спать на голой земле.
Поскольку большинство беженцев в лагере были из Фамагусты, вскоре супруги увидели знакомые лица. Их служащие, рабочие со стройки «Нового Парадиз-бич», юристы и бухгалтеры – все были здесь. Однако узнать их было трудно – отчаяние сделало их другими.
Костас Франгос с женой и детьми оказались чуть ли не их соседями. Для Савваса это означало, что есть с кем обменяться мыслями и поговорить об отеле.
– По крайней мере, ключи в надежных руках, – поделился он с управляющим. – Уверен, мы встретимся с Маркосом в Никосии.
Саввас отказывался оставлять надежды на свои проекты в Фамагусте, несмотря на то что жена к ним совершенно охладела.
Анна Франгос нянчилась с младшим ребенком, подхватившим дизентерию. По мере того как шло время, болезнь косила все больше людей. Афродити занималась ее старшими детьми – это отвлекало.
Семья Ёзкан провела первые сорок восемь часов в опустевшем городе. Они сидели в своем доме, в темноте, за плотно закрытыми ставнями, не теряя надежды, что Али вернется.
В основном они разговаривали. Больше делать было нечего.
– Если бы они не пытались сделать нас гражданами второго сорта, всего этого не случилось бы! – возмущался Халит.
– Но нельзя винить в этом всех греков-киприотов! – возражал Хусейн.
– С Афродити я этого никогда не чувствовала, – поддерживала сына Эмин.
– Но многие пытались. Иначе мы бы здесь не сидели.
– Халит, только некоторые нас преследовали, – говорила жена. – Но так часто бывает.
– Выходит, все расплачиваются за поступки немногих?
– Ну да. И греки, и турки-киприоты – мы все пострадали.
– Вечно ты все… – Халит Ёзкан повысил голос.
Ему было трудно принять взвешенные взгляды Эмин.
– Папа! Ш-ш-ш! – умолял его Хусейн.
Снова и снова они возвращались к вопросу, который вызывал ссору. Нужно ли было оставаться? Эмин не сдавала позиций.
– Можете уходить. Но только без меня, – повторяла она.
А в миле от них Маркос крался по опустевшему городу. Он вслушивался в малейший шорох, стремясь избежать столкновения с турецкими солдатами. Ступал бесшумно и прятался в дверных проемах, едва заслышав голоса.
Он двигался зигзагами: сначала по улице Еврипида, потом по улицам, названным в честь Софокла и Эсхила и напоминающим о былом порядке классического прошлого. Вообще, Фамагуста была дерзкой и самоуверенной, на улицах с именами античных философов и поэтов царил современный коммерческий дух. «Как это теперь нелепо смотрится», – думал Маркос, свернув за угол и оказавшись на улице Элевтерии – улице Свободы.
Широкие пустые улицы с шикарными универмагами и роскошными кафе выглядели призрачно. И хотя прошло совсем немного времени, с трудом верилось, что когда-то они были полны людей.
Повсюду видны следы мародерства. Разбитые витрины, из которых похитили драгоценности, голые манекены, с которых в спешке сорвали одежду. Это выглядело скорее как отдельные случаи грабежа, чем как организованный вывоз захваченной добычи.
Маркоса раздражало, что он вынужден красться по улицам, которые считал своими. Было впечатление, что город сдали практически без сопротивления.
Сегодня перед ним стояла задача раздобыть продукты. Их собственные припасы еще не закончились, но он хотел быть уверенным, что еды хватит на несколько дней. Когда он забрался в продуктовый магазин, под ногами захрустело битое стекло. Полки были заполнены, пустовали только те, где стояли пиво и спиртные напитки. Маркоса больше всего интересовало сгущенное молоко.
На подушке на сиденье у кассы осталась вмятина от внушительных ягодиц хозяйки магазина. Он вспомнил эту женщину – красивое лицо, пышные блестящие волосы, роскошная фигура. И хотя Маркос не был любителем такого типа женщин, заходя в магазин, он всегда задерживался на несколько минут, чтобы полюбезничать с хозяйкой. Ему нравились ее широкая улыбка и блеск золотого крестика в ложбинке между грудей.
Маркос взял пакеты, которые для удобства покупателей были сложены у кассы, и наполнил их десятками банок. Кому-кому, а Марии они точно пригодятся.
За пределами покинутого города число беженцев на дорогах продолжало расти. Говорили, что свыше двухсот тысяч греков-киприотов бросили свои дома. Тысячи турок-киприотов тоже покидали жилища, понимая, что их жизни грозит опасность, поскольку Национальная гвардия предпринимала акты возмездия за турецкое вторжение. Многие искали укрытия на британской базе в Эпископи на юге острова.
На базе в Декелии, где нашли пристанище Саввас и Афродити, условия становились хуже с каждым днем: беженцы все прибывали и прибывали, счет шел уже на тысячи. Но лагерь все еще оставался относительно безопасным местом. Когда до супругов Папагоста дошло известие, что в Никосии продолжаются кровопролитные бои, они поняли, что не скоро смогут вернуться туда.
Новые беженцы рассказали о событиях последних дней, имевших место в столице. Подозревая, что вторжение явилось результатом заговора США и Турции, огромная толпа пошла маршем протеста к американскому посольству и напала на посла. Многие киприоты впали в отчаяние.
– Когда уже прекратится эта внутренняя борьба! – негодовал Саввас. – Может, теперь ЭОКА-Б и сторонники Макариоса поймут, что у них общий враг.
– К чему лишние неприятности, когда остров расколот на две части? – поддакнул Франгос.
– А если они не могут друг с другом договориться, – продолжил Саввас, – как они собираются победить организованную армию?
– Бог его знает… – вздохнул Франгос. – Уверен, рано или поздно англичане пришлют помощь. Они побоятся потерять свои солидные инвестиции и не смогут закрывать глаза на то, что происходит. Кроме всего прочего, разве они не обязаны защищать нашу Конституцию?
Ходили слухи, что для противостояния турецкому вторжению сформирована партизанская армия. Некоторые мужчины в лагере загорелись идеей пойти на войну, и те, кто был из Фамагусты, уже рисовали в воображении, как идут победным маршем и освобождают родной город. Среди беженцев проводили агитационную работу члены ЭОКА-Б, коммунисты и сторонники Макариоса.
– У всех у них есть план действий, а в результате ни черта! – возмущался Саввас. – Типота![32] Мы просто торчим здесь и ждем. Чего, спрашивается?!
Для такого человека, как Саввас, вынужденное бездействие в лагере было невыносимо. Он принимал участие в установке палаток и строительстве уборных, но, когда с этим было покончено, не знал, чем еще себя занять.
Афродити не составляло труда отмалчиваться, когда муж высказывал свою точку зрения. Все вокруг только этим и занимались. Что должно произойти? Что должно было произойти? Что нужно делать? Никто не знал ответов ни на один из этих вопросов, но все бесконечно их обсуждали. Беженцы были не способны управлять ни своей жизнью, ни тем более тем, что происходило за пределами лагеря. Все, что они могли, – это либо стоять в очереди за пайками, либо толпиться вокруг радиоприемника в надежде услышать что-нибудь о родных, с которыми были разлучены.