Что же до Афродити, то даже теперь ее занимала одна-единственная мысль. Она не ломала голову над вопросом: прибудут ли греческие, американские или английские солдаты им на помощь, и если прибудут, то когда? Ее волновало лишь, суждено ли ей снова увидеть любимого человека. И если суждено, то когда? Остальное потеряло для нее значение.
В то время как лагерь полнился слухами, на улицах Фамагусты стояла тишина, и ни Георгиу, ни Ёзканы не знали, что происходит.
Через несколько дней отключили электричество, поэтому радио они слушать не могли. Внимание всего мира было приковано к их городу, но обе семьи об этом не ведали.
Их дома были на расстоянии не более пятидесяти ярдов, но семьи даже не подозревали о присутствии друг друга.
После оккупации города Ёзканы ни разу не отважились выйти из дому. Жизнь в блокаде в деревне-анклаве десять лет назад кое-чему научила Эмин: ее кладовки постоянно должны быть забиты до отказа. Чечевица, фасоль, рис и сухари всегда имелись в запасе.
– Всегда надо держать запас продуктов, просто на всякий случай, – говорила она.
– На случай чего? – подтрунивал над ней муж.
Теперь было не до шуток. Халит радовался тому, что у жены сохранились блокадные привычки.
Когда несколько дней назад они услышали топот на улице, то послали на крышу их двухэтажного дома Хусейна, чтобы тот узнал, где солдаты.
Сын опрометью спустился вниз – он все делал быстро.
– Они в конце улицы! – Хусейн едва переводил дух. – Человек шесть. И дым кругом!
Вскоре все звуки стихли, слышны были только цикады.
Хусейн снова бросился на крышу.
– Дым не рассеялся? – спросил отец, когда он вернулся.
– Не-а, насколько можно видеть.
– Что-то слышно?
– Ничего.
Артиллерийская канонада стихла, пушки больше не стреляли.
В доме Георгиу Мария, Паникос и их двое маленьких детей теперь расположились на первом этаже в квартире Ирини и Василиса. Вместе они чувствовали себя в большей безопасности. Маркос продолжал ночевать у себя наверху. Обычно он выходил из дому по вечерам и возвращался уже в темноте. Иногда пропадал до утра.
– Почему он уходит так надолго? – волновалась Ирини.
– Он ищет для нас еду! – пытался успокоить жену Василис.
Это была правда. Маркос всегда возвращался с кучей продуктов. Он теперь знал, в каких магазинах еще остались продукты: турецкие солдаты в основном грабили торговые заведения на центральных улицах.
Мария не сетовала на то, что сидит целыми днями дома с новорожденной. Малышку назвали в честь бабушки. Роженица и при обычных обстоятельствах сидела бы дома сорок дней – такова была традиция.
Ирини занесла канарейку в дом и выпускала ее полетать по затемненной комнате.
– Посмотрите, как ей это нравится! – радовалась она.
Но птица постоянно устремлялась к щелям между ставнями, откуда пробивался свет, и ее приходилось сажать обратно в клетку.
– Це! Це! Мне так хочется, чтобы Мимикос снова увидела солнечный свет. – Ирини решила доставить радость канарейке. – Мимикос! Це! Це! Отодвинь-ка, пожалуйста, этот стол.
– Но… – возмутился Василис.
– Я просто ненадолго повешу клетку снаружи, – настаивала она. – Никуда я не денусь.
– Это опасно!
– Там никого нет, Василис, – успокаивала мужа Ирини. – Если услышу что-нибудь подозрительное, сразу вернусь в дом.
Василис сдвинул мебель и приоткрыл дверь, чтобы жена могла пройти с клеткой в руках. В комнату хлынули солнечные лучи. С непривычки Ирини ослепил яркий свет. Она вышла из дому и повесила клетку на крюк. Уже семь дней она не выходила в свой кипос. Некоторые герани завяли, но зато созрело много помидоров.
– Ой, Василис! – Она радостно позвала мужа. – Иди-ка, взгляни!
Вместе они собрали урожай и аккуратно сложили помидоры в миску. Потом Ирини сорвала немного базилика. Она улыбалась – мысли ее были далеко отсюда.
– Интересно, как там апельсины… – сказала Ирини задумчиво.
Василис промолчал. Каждый день он думал о драгоценных деревьях и знал, что им плохо без него. Ирини приснился сон, что все плоды были сорваны и втоптаны в землю.
Вернувшись, она нарезала помидоры тонкими ломтиками и щедро сдобрила их оливковым маслом. А Василис приоткрыл ставню на дюйм, чтобы рассеять гнетущую темноту.
Впятером они сели за стол есть. Впервые за несколько дней они ели свежие овощи, и всем показалось, что это был самый вкусный салат в их жизни. Ирини также потушила последнюю из своих куриц. В уголке спала новорожденная.
Они ели молча. Это вошло у них в привычку.
В доме Ёзканов Эмин, Халит, Хусейн и Мехмет тоже сидели за обеденным столом. Они ели похлебку из сушеной фасоли. Овощи у них закончились.
– Как долго нам еще сидеть взаперти? – спросил Мехмет.
Его родители переглянулись. Глаза Эмин опухли от слез. Она положила фотографию Али, которую весь день держала в руках, и усадила Мехмета себе на колени.
Хусейн по нескольку часов в день проводил на крыше. Он сообщал, что видел патруль, значит солдаты были по-прежнему здесь.
– Мы не знаем, – ответил сыну Халит. – Выйдем только тогда, когда будет безопасно.
С улицы внезапно донесся шум.
Подъехал джип. Затем послышались громкие голоса: говорили на турецком, но говор был не местный.
Грохот тяжелых сапог приблизился, потом стих.
Все в комнате замерли.
Дверная ручка дернулась – кто-то повернул ее снаружи. Многие жители бежали из города, не заперев дверей, и солдаты привыкли к тому, что могли вламываться в дома беспрепятственно. Спустя мгновение кто-то пнул сапогом в дверь – один раз, потом другой, сильнее.
Эмин обхватила голову руками и начала раскачиваться.
– Бисмиллах иррах маниррхим, – повторяла она шепотом. – Помоги нам, Аллах.
Дверная ручка снова загремела. Послышалось неразборчивое бормотание, а потом какое-то царапанье. И все стихло.
Время от времени Ёзканы слышали, как солдаты ходят на улице. Те обходили дома один за другим, проверяя, не заперты ли двери. Когда им удавалось открыть дверь, звуки менялись. Солдаты врывались в дом и выносили все, что можно было вынести. Ёзканы слышали, как они небрежно бросали награбленное на заднее сиденье джипа, смеясь и перебрасываясь шутками.
Маркос возвращался домой с продуктами. Он свернул на свою улицу и увидел загруженный доверху джип рядом с домом Георгиу. Солдаты выходили из соседнего дома, шатаясь под тяжестью ноши: один тащил небольшой холодильник, другой – телевизор. На некоторых дверях он видел заметку мелом. Наблюдая за происходящим, Маркос отметил, что, если двери не открывались, солдаты переходили к следующему дому. Зачем возиться, если вокруг полно незапертых дверей? Отметки означали, что дверь заперта и дом нетронут. Туда они вернутся позже.
Маркос видел, что дверь родительской квартиры заперта. Возможно, они станут следующей жертвой. Ему оставалось лишь ждать и прятаться. Он нащупал пистолет в кармане. Не хотелось бы пускать в ход оружие без крайней нужды…
Внутри семья Георгиу ждала, затаив дыхание и обмирая от ужаса. Василис отправил женщин и детей в заднюю спальню. Если маленькая Ирини заплачет, их ждет беда.
Достав из кухонного ящика два больших ножа, он протянул один Паникосу и жестом показал, чтобы тот встал у входной двери. Зять послушался, и теперь они оба стояли и дрожали, прислушиваясь к звукам всего в нескольких дюймах от них.
Василис достаточно знал турецкий, чтобы понять, что автомобиль, на котором приехали солдаты, был практически заполнен.
– Ладно, пошли, – сказал один солдат другому, когда они возились с дверью. – На сегодня хватит.
Они были по-прежнему в кипосе.
Василис услышал скрип, потом смех, а потом взволнованный вскрик птицы. Солдаты сняли клетку с крюка.
Когда шум мотора стих вдали, мужчины опустили ножи. Василис открыл дверь в спальню и обнаружил жену, Марию с ребенком и Василакиса на полу за кроватью.
– Они ушли. – Голос его дрожал.
Василис ничего не сказал Ирини о ее любимой птичке.
Тут в дверь постучали.
– Панагия му! – едва слышно выдохнула Ирини, зажимая рот рукой. – Панагия му!
– Мама, это я, Маркос.
Василис и Паникос отодвинули мебель, чтобы открыть дверь.
– Они были здесь! – Слезы мешали Ирини говорить. – Мы думали, они ворвутся.
Ее трясло от страха. Остальные сохраняли выдержку, но Ирини не могла успокоиться, представляя, что могло бы случиться.
Маркос попытался ее успокоить:
– Но они ведь не ворвались. Ты в безопасности, мама. Мы все в безопасности. Они уехали. Посмотри сама.
Ирини вышла в сад. Она сразу заметила, что клетка исчезла.
– Мимикос! Мимикос! – выкрикивала она. – Маркос! Они украли мою птичку!
Она разрыдалась. Канарейка, ее неизменная подружка, которая скрашивала ей одиночество, ее гордость и радость! Ее пение было бесценно.
– Не надо было мне выносить клетку, – причитала Ирини сквозь слезы.
Пропажа канарейки напомнила о еще большей потере. Христоса по-прежнему не было. В течение нескольких часов она была неутешна.
Радио у них не было, но редкий грохот канонады вдали свидетельствовал о том, что война на Кипре продолжалась. Час назад она подступила к их порогу.
Ночью Ирини приснился сон: турецкие солдаты заняли весь остров – от Кирении на севере до Лимасола на юге. Всех киприотов убили, в живых остались лишь обитатели ее дома.
Шло время, и запасы у Ёзканов подходили к концу. Все постоянно были голодными, в особенности Хусейн, но Эмин по-прежнему настаивала, что никуда не поедет.
– Я выйду, – сказал Хусейн.
– Куда это ты собрался? – заволновалась мать.
– Послушай, нам нужна еда. Уверен, в магазинах остались продукты.
– Пусть идет, Эмин, – сказал Халит. – Парень быстро бегает. Он наша надежда.
– Хотя бы подожди, когда стемнеет, – попросила мать.
В тот вечер Хусейн захватил свернутый старый мешок из-под муки и тихонько вышел из дому. Он пробирался по лабиринту закоулков, часто останавливаясь и прячась в дверных проемах, – на случай, если неожиданно появятся солдаты.