— Отчёт тебе… Вот и предоставь. С полным объяснением. И про Наталью ещё. Нет, мы-то с отцом, честно тебе скажу, в шоке были, что ты так рано жениться решил. Чего скрывать, да, удивились очень. Но она же не игрушка, а живой человек. Так же нельзя, поиграл и бросил. Как надоела, отослал к отцу обратно. Она ведь страдает!
— Опять это «отослал»! С чего ты взяла, мам? И… ты с кем-то обсуждала это?
— С кем мне обсуждать-то⁈
Мне в голову приходит догадка:
— Только… только не с нашей дворовой сплетницей! С тётей… Клавой или как там её?
— Ты мне голову не морочь, — строго продолжает мама. — Говори, как есть!
— Чего говорить-то? — возмущаюсь я. — Приехала Гену навестить, с тёткой вон повидаться перед долгой разлукой.
— Эх, ты… Ты думаешь, я не вижу? А почему же ты не знал, что она у тётки? Да и по ней сразу всё видно. Она, как открытая книга. Давай, рассказывай, что там у вас такое, что ты даже не в курсе её поездок.
— Я в последние дни занят был, вот и не звонил. Чего такого? Зачем ты драматизируешь?
— Материнское сердце не обманешь! — с лёгким трагизмом заявляет мама. — Я вас насквозь вижу.
Понятно…
— А когда они вернутся-то? — уточняю я.
— Дня через три вроде, — отвечает отец, — спроси у Ларисы, она здесь.
Весь следующий день я занимаюсь делами. Отношу деньги за сессию и получаю зачёты и экзамены. Закончив с учёбой, встречаюсь с разными важными людьми — с Куренковой, с Радько, с Печёнкиным, с Барановым, с Ашировым, это преемник Большака, с Галей Алёшиной и всем руководством фабрики и, конечно же, с Пашкой.
Сделав все дела, следующим утром собираюсь улетать. Труба зовёт и Новицкая перед всесоюзным совещанием дёргается и злится. Вечером снова сижу за столом с родителями, но в этот раз острых тем мы не касаемся. Обсуждаем грузчиков, контейнер, путь в Геленджик и остановку в Москве. Технические вопросы, одним словом.
Звонит телефон. Межгород.
— Иди сам, — кивает отец, — наверняка, тебя.
Он оказывается прав. Звонит Чурбанов.
— О, Юрий Михайлович, как вы меня нашли? — смеюсь я.
— В милицию за помощью обратился, — отвечает он. — Слушай, Егор, вот какой вопрос. Ты там надолго застрял? Когда в Москву возвращаешься?
— Завтра утром буду.
— Да? Отлично! Значит завтра и увидимся. Ничего на вечер не планируй. У нас на даче очередной кинопросмотр намечен, и кинозритель номер один требует твоего обязательного присутствия. Улавливаешь?
— Прямо требует? — удивляюсь я.
— Ну, сказал, чтобы я тебя привёл.
— Это… чтобы кино посмотреть или ещё есть что-то?
— Не знаю.
— Понятно, — говорю я. — Во сколько выезд? Мы, кстати, вместе поедем или мне самому надо будет?
— Вместе, — отвечает Чурбанов. — Я за тобой приеду. Ты в ЦК будешь?
— Да, думаю, да, но если что-то изменится, я обязательно позвоню.
Вылетаю я утром и из-за разницы во времени прибываю в Москву тоже утром. Удобно. Прямо из аэропорта мчусь на работу и самоотверженно вкалываю под неустанным оком Ирины Викторовны. А потом получаю звонок от замминистра и выбегаю на улицу.
— Ты чего с сумкой? — хмыкает Чурбанов. — Решил поселиться на даче?
— Так я же утром только прилетел, — объясняю я. — Дома не был ещё, сразу в ЦК. Ну, и подарок для Леонида Ильича.
— Горишь на работе? Молодец.
— Какое кино сегодня? — интересуюсь я. — А то вдруг я уже видел, тогда не поеду.
— Не знаю, — не реагирует он на шутку. — Это не я фильм выбирал.
— Ладно… Почему вы такой напряжённый?
— Нет, тебе кажется. Нормально всё.
Мы приезжаем на дачу. Навстречу выходит Галина.
— Привет, ребята, — улыбается она. — Егор, как дела?
Мы улыбаемся, обмениваемся приветствиями и, собственно, ждём, когда появится кинозритель номер один, гадая, какое кино будем смотреть сегодня.
— Егор Андреевич, — подходит вдруг ко мне начальник охраны. — Пойдёмте со мной, пожалуйста. Леонид Ильич хочет с вами поговорить в кабинете.
Ого, это что-то новенькое. Интересно. Сердце тревожно ёкает, но, вроде, слишком больших косяков у меня нет…
Брежнев сидит за рабочим столом. На нём спортивный костюм, очки. На меня не смотрит, углублён в свои мысли. В руке… сигарета… Ничего себе, ему же нельзя, наверное.
— Разрешите, Леонид Ильич, — бодро спрашиваю я.
Он переводит задумчивый взгляд на меня и делает затяжку.
— Э-э-м… мнучок… — скрипит он и делает глубокую затяжку. — Куришь?
— Нет, — отвечаю я удивлённо.
— Вот, э-э-э… молодец… Тогда, э-э-э, скажи, что ты творишь⁈
Голос его скрежещет.
— Не понял, Леонид Ильич…
— Ты что вытворяешь, э-э-э… я тебя спрашиваю! Ты думал э-э-э… я не узнаю, что ли? Да как ты посмел вообще?
Совершенно неожиданно голос его набирает силу и некоторую уверенность, правда впечатление этот разговор производит не самое благоприятное. Тем более, я даже не представляю, о чём именно идёт речь.
— Вот что… э-э-э… я тебе скажу… Это э-э-э… тебе просто так с рук не сойдёт, да. Это э-э-э… без шуток…
Твою дивизию, что ещё…
7. Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть!
— Мальчишка, — скрежещет Леонид Ильич. — Я же э-э-м… тебя пре-ду-преж-дал! Кхм… Один раз пошутил и хватит!
Блин, ситуация немного нервная… Главное, что именно он имеет в виду?
— Леонид Ильич… — начинаю я.
— Не… не перебивай, — немного обиженным голосом останавливает меня он и машет сигаретой. — Так знаешь, куда зайти можно… если каждый… э-э-м… кто знаком с гене… ральным э-э-м… секретарём… будет на него ссылаться?
Фрикативная «г» звучит мягко и ласково и, несмотря на сигарету и грозный вид генсека, по-домашнему смягчает сцену. Ну и, судя по всему, речь идёт о меньшем из возможных проступков.
— Я могу объяснить, Леонид Ильич. Я, конечно…
— Кхм… Объяснить э-э-м… каждый может! А вот не допустить… не каждый… Садись… объясняй…
Я опускаюсь на стул и уточняю:
— Мы сейчас про недавнее совещание говорим?
— А ты ещё где-то… кхм?..
— Нет, я нет, но мало ли какую информацию вам… может фейки… ой, то есть дезинформацию…
Он внимательно смотрит на меня, ожидая объяснений, отставив руку с сигаретой подальше.
— Ладно… — говорю я, обречённо кивая, — врать не буду… вас, всё равно, не обманешь…
Он удовлетворённо крякает.
— Как вы вообще с этой сворой управляетесь? Нет, вы-то понятно, а вот как на низовых уровнях? Каждый только о себе думает, а не о деле, тянет одеяло на себя. Я подумал, что смогу вам объяснить, что вы поймёте, поэтому и использовал снова ваше имя. Как говорится, не корысти ради, а исключительно ради пользы дела. Мы же четыре месяца работаем, как Стаханов, делаем большое дело, а они хотят на готовое прийти. И ладно бы, если бы так, а то ведь из-за своей толкотни подковерной. Им дело-то наше неважно, им надо показать, кто главнее…
— Кто они? — хмурится Ильич.
— Ну… мы же вроде как под Суслова подпадаем, кто там с ним размерами меряется…
— Какими э-э-м… размерами? — делает удивлённые глаза Брежнев.
— А?
Он смотрит вопросительно.
— Простите, — смущаюсь я. — Сорвалось… Извините. Я имел в виду, кто с ним соревнуется за ваше внимание… тот и устраивает эти игры.
— Это, конечно э-э-м… ты по-детски кхм… рассуждаешь, но чем там они меряются? Давай, признавайся…
— Ну…
— Говори! — требует он.
Вот же прицепился…
— Ну, это не очень прилично, мне неловко, честно говоря, но есть такое выражение, что типа мериться членами… ну, вроде как выяснять, кто важнее…
Он поджимает губы, чуть наклоняет голову и, нахмурившись, упирается взглядом в стол. Переваривает.
— Кхм… понятно… — наконец произносит Ильич. — Рассказывай… дальше…
— Знаете, Леонид Ильич… посудите сами, зачем Армии наше движение? Допризывников готовить? Но при таком подходе оно не будет массовым. У нас, вообще-то, уже есть ДОСААФ, где будущие призывники могут овладевать военно-учётными специальностями. Мы ставим гораздо более широкие цели. И мы не против привлечения армии, мы же тесно сотрудничаем с военными, и хотим ещё расширять это сотрудничество. Но нам важно не палками загонять пацанов, а сделать так, чтобы они сами хотели вступить. И задачи у нас очень амбициозные. Воспитание, причём, не такое, как в школе, где придёт директор на классный час и расскажет что Запад с помощью джинсов пытается растлить нашу молодёжь.
— А что такое э-э-м… бывает?
— У нас в школе было, — пожимаю я плечами. — Но, что бы в таком ключе не говорилось, это только противодействие будет рождать. Психология.
— А ты кхм… что хочешь делать?
— Рассказывать настоящую историю в увлекательном ключе, говорить о вызовах сегодняшнего дня и задачах стоящих перед страной. Хотим также привлекать дополнительными активностями. Мы уже с министерством высшего и среднего специального образования работаем по составлению методики, привлекаем учёных, народных учителей, литераторов, педагогов из «Артека» и «Орлёнка», международников из АПН приглашаем. Даже обратились к модельерам, хотим конкурс среди молодёжи провести на лучшую униформу. Текстильщики и хлопкоробы согласны принять участие в создании образа современного молодого человека. В ближайшее время готовим совместное всесоюзное совещание. Работа кипит, Леонид Ильич. И тут приходит такой полковник Толстиков и говорит, что типа вы ничего не понимаете и не умеете. Причём, он же выслушал полный отчёт о проделанном.
— А ты, значит, к решениям старших э-э-м… товарищей критически относишься? А как же партийная дисциплина?
— Партия сказала: надо, комсомол ответил: есть…– пожимаю я плечами.
— Вот, правильно, — усмехается он.
— Но хотелось бы принимать участие в принятии решений. Нам ведь есть, что сказать.
— Нет, — качает головой генсек и, заметив, что сигарета превратилась в столбик пепла, торопливо тушит окурок в пепельнице. — Сам нашкодил, и меня же кхм… отчитывает!