Ну-ну, хитрован, блин… Все выходят, а мы остаёмся.
— А-а-а… — стенаю я.
— Что, худо тебе? — сочувствует Кухарчук. — Знаю, что это ткое. Но ты, по большому счёту, сам виноват. Так ведь?
— А-а-а… — единственное, что могу ответить я.
Приходит солдатик и ставит стул. Перед тем, как уйти, он бросает на меня взгляд, говорящий, типа, прости брат, я не по своей воле. Впрочем, сейчас сочувствие мне будет мерещиться даже в Кухарчуке и в его стуле.
— Я дверь закрою на ключ, — говорит боец. — Товарищ майор приказал. Вам если надо выйти будет, постучите просто, и мы вас выпустим.
Кухарь кивает. Он садится на стул и скрещивает руки на груди.
— Послушай, Егор, — играет он роль хорошего копа. — Совершенно не обязательно страдать и уж тем более жизнь отдавать. Ради чего? Тебе всё равно этот чемодан ничем не поможет, тебя никто не будет всерьёз воспринимать. Зачем он тебе, что с ним делать? Отдай и пойдёшь к своей милой и очаровательной невесте. И её спасёшь. Ведь она тоже в опасности из-за твоего упрямства.
Сука! Знает, как ударить по больному.
— Хорошо подумай, Егор.
— А-а-а, — продолжаю я испускать дух. — Пётр Николаевич… пожалуйста… развяжите жгут… Я ног не чувствую… А-а-а… говорить не могу, как больно. Я же всё равно пристёгнут… Куда мне деться?
Он нерешительно поднимается и подходит к моим ногам.
— Ампутируют из-за вас… Развяжите… А-а-а…
— Ладно, — соглашается он. — Но смотри, давай так. Я пошёл тебе на уступку и ты мне тоже пойди.
— А-а-а… — всё громче страдаю я.
— Ну, хорошо-хорошо. Помни мою доброту.
Такое не забывается, будь спокоен.
Он наклоняется и, поколебавшись, развязывает мои путы.
— Уфф, — выдыхаю я, пытаясь пошевелить стопами.
Поняв, что ноги слушаются и их больше ничего не держит, я делаю резкий мах левой и боковой стороной ноги, херачу по роже Кухаря. Он охает, но не успевает отреагировать, потому что его голова оказывается зажатой моими ногами.
Как тебе такой финт ушами?
Я не просто держу его в капкане, но потихоньку усиливаю хватку.
— Брагин! — хрипит он, становясь пурпурным и пытается молотить руками по моим клещам из ног.
— Ключ он наручников! — требую я.
Он думает сопротивляться, хватается за мои ноги руками, но я так сжимаю хват, что он даже двинуться не может.
— Очень и очень аккуратно, — командую я. — Чуть малейшая оплошность, и всё. Ты меня понял? Смерть твоя будет мгновенной.
Рожа его превращается в огромную разваренную свёклу. Кухарчук, медленно тянет руку к карману.
— Только дёрнись! — повторяю я. — Только выкинь какую-нибудь глупость, сразу башку сверну.
Держать его так очень трудно. Ноги уже не выдерживают напряжения, но какие ещё варианты? Он запихивает руку в карман кителя и, пошарив, вытаскивает ключик.
— Вложи мне в руку! — приказываю я. — Тихонько, тихонько…
Он хрипит.
— Быстро, но аккуратно, ты уже сдохнешь через минуту. Не вздумай уронить. Тогда тебе конец.
Кухарь послушно тычет в мою пристёгнутую руку ключик. Есть! Теперь самому бы не уронить… Я выкручиваю руку, стараясь попасть в скважину. Щёлк… щёлк… Блин! Ещё раз! Щёлк… и браслет раскрывается.
А Кухарчук начинает заваливаться на шконку. Я быстро расстёгиваю браслет на второй руке и выпускаю Кухаря. На волю… не совсем, конечно.
Он действительно уже при смерти. Ничего, оклемается. Я вскакиваю с койки и на всякий случай бью его по кадыку. Голова его запрокидывается и он падает мордой на металлические полосы металла. Я быстро вынимаю из его кобуры «ПМ» и, засунув себе в карман, начинаю паковать своего заложника. Он мне ещё живым нужен. Сейчас, пока красномордый ублажает своего начальника, нужно вытащить Алика с Витькой и втроём пробиваться на выход.
Я защёлкиваю наручники на его руках сзади за спиной. Обматываю шею жгутом и прикручиваю конец к браслетам, повыше заломив руки. Теперь ему придётся беспокоиться и о том, чтобы самому себя не задушить.
Кухарь начинает приходить в себя и шевелиться. Я резко ставлю его на ноги. Он мне ещё может пригодиться.
— Как ты уйдёшь, дурак? — хрипит Кухарчук. — Здесь солдаты, охрана, колючка… Отдай чемодан, баран.
— Баран? — переспрашиваю я и врубаю ему по почкам.
Он тут же становится шёлковым…
— Прости, да, — шепчет он. — Но тебе отсюда не выйти… Лучше сдайся, и мы сделаем вид, что ничего не было.
Я ставлю его, как щит напротив двери, а сам прячусь за ним. Боюсь, придётся и пострелять. Солдатиков только трогать не хотелось бы… А вот красномордому одно место отстрелить не помешало бы.
— Делай, что я скажу и останешься жив, — говорю я и в этот момент в дверном замке поворачивается ключ.
Звук кажется громким, как гром. Как гром среди ясного неба.
— Без глупостей! — напоминаю я. — Слышишь? Без глупостей!
Я дёргаю его за жгут, а он в ответ только хрипит.
Моё тело напрягается, готовясь к любым поворотам. Пистолет я направляю на дверь и… И она с тихим скрежетом распахивается…
9. Она же не бандероль
— Егор! Свои!
На пороге стоит Алик, а за ним Виктор и согнутый в три погибели солдатик с заломленной рукой.
— Погнали! — машет головой Алик. — Брось ты этого козла.
— Не, — машу я головой. — Козла бросить никак не могу. Я его только в руки правосудия могу сдать или кладбищенским работникам. Точно. Хорошая идея. Закопаю тебя вместе с чемоданом. Охраняй. Ладно, ребятки, погнали.
— Слышь, земляк, — говорит солдатик. — Вы как с губы выйдете, к воротам не ходите, заметут вас. Если хозяин бухой приехал, там щас полный атас. Лучше поверните направо за угол и бегите к складу ГСМ. Поймёте, там бочки и цистерна. Короче, заходите за гараж и идёте вдоль забора. Там будет щит железный, ржавый такой. Отодвинете, а за ним дыра большая. Только задвиньте обратно потом. А меня в камере закройте.
— Меня тоже в камере закройте, — просит Поварёнок.
— Нет, Пётр Николаевич, — отвечаю я. — Ты мой законный трофей. Я из тебя чучело сделаю. Или щит, если стрелять начнут. Вить, не держи ты бойца. Спасибо, братан. А портянки нет? Кляп нужно сделать.
— Да не буду я орать, не надо кляп… — беспокоится Кухарь.
— Конечно, не будешь с портянкой-то в глотке.
Сделав кляп, идём на выход. Впереди Алик, за ним скрюченный Поварёнок, потом я, замыкает Виктор. Мы проносимся по коридору и подбегаем к двери. На посту никого — все по камерам. Тишина. И только из коморки дежурного доносится негромкий голос диктора:
— Начинаем концерт по заявкам радиослушателей…
— Алик, глянь! — командую я.
— М…! — мычит Кухарь. — Ммм…
— Тяжело, понимаю, но надо потерпеть, — хлопаю я его по плечу. — Недолго осталось. Мучиться…
Алик поднимается по трём ступенькам и аккуратно приоткрывает дверь. Но она в тот же миг распахивается резким рывком и на пороге оказывается красномордый майор. Твою дивизию! При виде нас челюсть у него отваливается, а глаза лезут из орбит.
Не давая опомниться, Алик дёргает его за портупею и тот, не успев подготовиться к такому финту, летит по этим трём ступеням вниз, как поддатый отец семейства в аквапарке. Виктор вскакивает на него верхом, бьёт по голове и вытаскивает из кобуры пушку.
Тем временем дверь снова открывается и на пороге показывается худощавый полкан. Он говорит, обернувшись назад, к своему спутнику.
— Вот здесь, товарищ генерал-полко… — начинает он фразу и, повернувшись, замолкает на полуслове.
Ещё бы, картина маслом, как говорится. Полный завал в службе. За такое полетишь, в лучшем случае в какую-нибудь Кушку или Мары и навсегда станешь майором, если не капитаном.
Отодвигая, превратившегося в соляной столп «хозяина», в дверном проёме появляется вальяжная фигура заместителя министра МВД Чурбанова.
— Ну-ка, товарищ полковник, отойдите в сторонку.
За ним я вижу и Злобина в штатском. Ну вот, трогательная дружба заместителей конкурирующих силовых структур. Мы меняем будущее уже сегодня. Я невольно улыбаюсь. По лестнице сбегают спецназовцы. Менты или чекисты? Вроде менты.
Они поднимают майора и ставят на ноги. Витя отдаёт его пистолет.
— Брагин, кто это такой? — спрашивает Чурбанов.
— Имени не знаю, судя по всему дежурный офицер. Вступил в преступный сговор с нашим фигурантом. Практикует пытки и хамское отношение к подчинённым. Нацист, Юрий Михайлович. Недобиток.
— Бандеровец? — спрашивает Чурбанов и пристально смотрит на красномордого.
— Никак нет! — пучится тот.
— Следующая песня, — доносится из дежурки, — звучит по просьбе нашего слушателя из Калининграда. Музыка Давида Тухманова, слова Татьяны Сашко. «Эти глаза напротив». Поёт Валерий Ободзинский.
— Позволите? — прошу я, чуть двигая замминистра в сторонку.
Начинает звучать кружевная, сладко-щемящая мелодия вальса, и я, будто подхваченный колокольчиками фей, подхожу вплотную к своему палачу.
— Красивая мелодия, — замечаю я.
— А? — хлопает глазами красномордый.
— Не хватает темы бубенцов, не находите, товарищ майор? — подмигиваю я и, чуть наклонив голову, прикасаюсь к уху указательным пальцем, вроде как прислушиваюсь.
— А? — тупо повторяет он.
Ну, о чём с таким разговаривать? Я резко выбрасываю колено вверх и вбиваю ему между ног, вкладывая в удар всю страсть, силу и личную неприязнь. Его выпуклые рыбьи глаза увеличиваются, как у героев мультфильмов. Из розовых они становятся бордовыми, а бесцветная радужка делается тёмно-коричневой. Ободзинский, вступает прочувствованным и ласковым тенором:
Эти глаза напротив калейдоскоп огней.
Эти глаза напротив ярче и все теплей.
Эти глаза напротив чайного цвета.
Эти глаза напротив что это, что это?
Пусть я впадаю, пусть
В сентиментальность и грусть.
Воли моей супротив эти глаза напротив…
— А это что за морской конёк? — спрашивает Чурбанов, кивая на Кухаря. — Это ты его так?