— Да чего там обсуждать, просто скажи и всё! Всё равно же будет, как ты скажешь, хоть обсуждай, хоть не обсуждай! Можно подумать, тебе какие-то мои доводы что-то там докажут. Давай, говори! Я к экзаменам не могу готовиться из-за тебя, из-за этой неизвестности. Говори! Я не шучу! Ты не можешь просто встать и уйти. Ай, завтра, ай, послезавтра. У меня сейчас каждая минута, как год! Говори давай!
— Наталья!
— Говори, Егор!
14. Что тебе снится, крейсер «Аврора»?
— Ладно, — как бы соглашаюсь я. — Слушай и не говори, что не слышала…
Она вся подбирается и делается похожей на партизанку, готовую ко всему на свете. Твою дивизию. Время замедляется, и часы на стене начинают тикать, как на застрявшей магнитной плёнке. Т-и-и-и-к, т-и-и-и-к, т-а-а-а-а-а-к…
А за окном весна, солнце и запах озона, перемешанный с ароматом цветов, пыльцой, пылью и выхлопными газами. Пора расставить все точки над «и», но правда в том, что я ещё не готов вынести приговор. И, чем дольше тянется пауза, тем менее опасным кажутся приключения с Мариной, острота сглаживается, как бутылочные осколки на линии прибоя, и воспоминания превращаются в матовые цветные камушки с округлыми краями.
С чувствами так, но разум-то, разум не должен ведь буксовать? Не должен. Помнить должен, но я не помню, сказал Женя Лукашин, а мы все много раз повторили…
— Короче, Наташ, не морочь голову, — нарушаю я тиканье часов. — Нам нужно будет обсудить несколько аспектов, поговорить хорошенько, всё взвесить. Обоим, понимаешь? Мне надо тебе кое-что рассказать. И не надо из меня монстра делать. Сдавай спокойно свои экзамены. Я тебе так скажу, как ты сама решишь, так и будет.
Ой, не переборщил ли с обещаниями?
— Практически, — успеваю я чуть отыграть назад.
— Я уже решила, — безо всякой паузы и совершенно серьёзно говорит она.
— Ты ещё не всё обо мне знаешь…
— Считай, я тебя простила!
— Что⁈ Блин… да не в этом смысле. Короче, сделай мне кофе что ли, пока я в душе буду. Или… или тебе некогда?
— Есть когда, мне ещё к двенадцати только идти, — отвечает она, вставая со стула и вздыхает. — Ты иногда такой нудный бываешь… Ладно…
Это я-то⁈
— Омлет будешь? Я сделаю.
— Буду, — соглашаюсь я.
— С сыром?
— Конечно…
Летим мы хорошо, в первом ряду. Все шесть кресел наши, благодаря всесилию органов. Да, органы у нас могучие, чего уж там… Все мы крепкие, молодые, в меру суровые. Тёртые калачи. Группа захвата. Парни предпочитают чёрный цвет. Чёрные костюмы, галстуки и чёрные рубашки — мен ин блек.
Заказывал, между прочим, из Риги, через Марту в качестве одного из вариантов парадной формы для своих гвардейцев. Красавцы! Хоть сейчас — в психическую атаку. Штык при-и-имкнуть! У каждого на груди наградные колодки. Девки рты открывают, смотрят вслед моим элегантным орлам.
У меня, правда, все рубашки белые. Разве может работник ЦК ВЛКСМ намекать на сочувствие черносотенцам или, тьфу-тьфу-тьфу, чернорубашечникам? И костюм у меня тоже не чёрный, а тёмно-тёмно-синий.
Нарядились, как на парад и летим решать вопросы с заметно в наших глазах поблёкшим и растерявшим репутацию Ильёй Бекштейном. Полагаю, что такая многочисленная делегация необязательна, но пусть будет. Почему бы и нет? Случай, как известно, разный бывает.
По прибытии мы сразу фрахтуем две тачки и едем прямиком в «Казбек». Наши две машины с нелегальным содержимым тайников придут вечером. Решил их привлечь, поскольку… хрен его знает, на всякий случай.
А вообще, нужно срочно здесь разворачивать свою базу, потому что, во-первых, так не наездишься, а, во-вторых, давно пора вступить в царство товарища Романова официально и быть здесь в своём праве. В своей юрисдикции.
Я захожу только с Аликом и Витей, чтобы не пугать Илью Юзефовича. Впрочем, испугать его, в любом случае, не удалось бы, поскольку на месте его не оказывается. Всё та же деловая дама Нина смотрит на меня, будто видит впервые и утверждает, что её шефа нет на месте, и сегодня он, скорее всего, появится не раньше, чем после обеда.
Один боец остаётся наблюдать за объектом, а я с остальными еду в гостиницу «Ленинград». Получаю номер с видом на «Аврору» и мрачную панораму Питера. Мрачную, потому что сегодня пасмурно. Стою у окна и любуюсь видом.
Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой,
Что тебе снится, крейсер «Аврора»
В час, когда утро встаёт над Невой?
Я эту песню на баяне играл. В той, Добровской ещё жизни, когда ходил в музыкальную школу…
От воспоминаний меня отвлекает телефонный звонок. Гостиничная дежурная соединяет с моим дежурным, оставленным у «Казбека». Объект на месте. Таксисты, которым обещана премия по окончанию трудовой смены, добросовестно ожидают в фойе гостиницы.
Снова едем на Бухарестскую улицу.
Тачки останавливаются на дороге перед торговым центром. С асфальта мы ступаем на тротуар, вымощенный квадратными бетонными плитами. Наш выход получается эффектным, но немного похожим на китайский боевик. Я, в костюме и белой рубашке, элегантный как рояль, а за мной люди в чёрном, будто из триады. Единственные цветные пятнышки — это орденские планки.
Я бросаю взгляд на телефонные будки, стоящие у стены под крупной надписью «ПАРИКМАХЕРСКАЯ ХИМИЧЕСКАЯ ЧИСТКА» и замечаю шестого нашего бойца. Он двигается в нам навстречу. Мы останавливаемся, поджидая его и глаз цепляется за двенадцать мачт-флагштоков, два ряда по шесть штук в каждом. Они торчат из бетонного подиума чуть левее таксофонов.
Неба утреннего стяг
В жизни важен первый шаг…
Правда, никаких флагов и стягов на них нет, зато есть три больших красных плаката, закреплённых в нижней части и представляющих триптих. На первом — серп и молот, на втором — огромный знак качества, а на третьем — снова серп и молот.
— Он пока там, не выходил, — сообщает мой дозорный. — С ним трое охранников из боксёров.
— Хорошо, — киваю я. — Тогда мы тоже пойдём втроём, а трое останутся в фойе.
Слышишь, реют над страною
Ветры яростных атак!
Поднимаемся и снова заходим в ресторан. Сейчас здесь атмосфера другая. Пахнет столовской едой, за столами сидят посетители и обедают, потребляют комплексные обеды. Бизнес-ланч, по-нашему. Позвякивают приборы. Загрузка далеко не полная, но вечером, думаю, всё будет совершенно иначе — и публика, и деликатесы.
— Я же сказала, после обеда, — по-руководительски сердито чеканит деловая администраторша и бросает уничижительный взгляд, подразумевающий, должно быть, что я сейчас засмущаюсь.
Всё-таки, начальники младшего звена — это нечто. Суровые и непреклонные.
— Нина, — говорю я, не проявляя ожидаемого смущения, — я уже пообедал. Не заставляйте меня переедать, ведите к своему шефу, чтобы не было мучительно больно за лишние килокалории и пустые разговоры.
— Его ещё нет, — нагло врёт она.
— А если найду? — подмигиваю я и улыбаюсь не менее нагло.
Она обводит нас взглядом, цепляясь за наградные ленточки на груди.
— Такой милой даме не стоит лгать, — не останавливаюсь я. — Идите-идите и приведите его сюда. Смелее, моя красавица!
И вновь продолжается бой
И сердцу тревожно в груди…
Поколебавшись немного, она всё-таки отправляется в недра своего хозяйства, а уже через минуту появляется снова. Торопится, цокая каблуками, наращивает скорость.
— Пойдёмте, — одновременно покорно и недовольно цедит она.
Сквозь зубы.
— Но только один.
— Нет, милая, мы неразлучны с рождения, — продолжаю я оставаться любезным. — Как волнистые попугайчики. Ведите, моя дорогая.
Она дёргается, поджимает губы, но не противится и ведёт. То есть поворачивается и снова, грациозно покачивая кормой, направляется туда, откуда пришла. Цок-цок, цок-цок.
Веди, Будёный, нас смелее в бой…
Как-то меня сегодня на революционную лирику пробило. Вот что значит колыбель революции. Хочешь, не хочешь, поверишь в магию переворота. А может, мне монархию восстановить? Вот дело будет. Надо только Рюриковичей найти, а не Гольштейн-Готторпских.
Мы заходим в коридор, со стенами, выкрашенными зелёной масляной краской. Классика. Нина проводит нас мимо нескольких дверей и останавливается у входа в начальственный чертог. Стучит.
У двери с независимым видом мнутся три детины. Это спортсмены.
— О, Бро! — удивлённо говорит один из них. — Здорово!
— Денис! — восклицаю я. — Смотри, как часто видеться стали.
Это тот рыжий боксёр из Риги.
— А я слышал, ты в Москву улетел, — улыбается он.
— Ну, видишь же, вот он я. Во плоти и прямо перед тобой. Как там Саня?
— Да, чего ему сделается? — фыркает он. — Ты ему затрещин надавал, так он теперь тренируется усиленно. К реваншу готовится.
— Какой ещё реванш? — удивляюсь я. — У нас же ничья была.
— Ну, он, кажется, так не считает.
— Раздавить меня хочет?
— Не знаю, — пожимает он плечами. — Похоже на то. Так что смотри, один по городу не ходи.
Я изображаю, как достаю воображаемый пистолет и, сложив пальцы соответствующим образом произвожу, опять же, воображаемый выстрел. Сдуваю дымок и возвращаю пушку в кобуру. Подмигиваю Денису:
— Против лома нет приёма.
Нина снова стучит в дверь. Несмело и робко.
— Да! — раздаётся резкий не то сопрано, не то тенор.
— Пожалуйста, — раскрывает она передо мной дверь.
Я захожу в кабинет. Он небольшой. Шкаф, стол у стены, сейф, засиженный мухами Брежнев. Стол завален бумагами. Бекштейн сидит, склонившись над калькулятором, не обращая на меня внимания.
— Привет, Илья, — говорю я и получаю в ответ… тишину.
Нет, не тишину, а щёлканье кнопок. Ладно. Окей. Я подхожу к столу и сажусь на приставленный сбоку стул. Здоровенная стопка бумаг мешает положить локоть на стол. Поэтому я безо всяких церемоний её сдвигаю. Просто отпихиваю локтем. Бумаг много, и часть из них съезжает с вершины покосившейся стопы, падая на калькулятор.