В общем, я напрашиваюсь на встречу с Чурбановым.
— Юрий Михайлович, это вам подарок из солнечного Узбекистана. Лучший в мире коньяк. Наверняка, у вас в коллекции такой имеется, но хорошего может быть и побольше в нашей жизни, согласны? А это вот шёлковое платье для Галины Леонидовны.
— Ну, она сама сейчас придёт от Вики своей, тогда ей и вручишь. Спасибо. Да, коньяк этот я знаю, хороший. Чего там в Ташкенте, как съездил?
— Неплохо, — киваю я. — Да что там, можно сказать отлично. Был там такой отвратительный преступник Джафар Мирзаев.
— Был?
— Да, теперь нет. Пал смертью храбрых, защищая награбленные миллионы.
— Серьёзно? — делает удивлённое лицо Чурбанов. — И где эти миллионы сейчас?
— Об этом нужно будет с его наследником разговаривать, но суть пока не в миллионах, а в том что Узбекистан мы теперь можем объединять усилия значительно эффективнее, чем раньше. Поэтому, если что-то будет нужно, только намекните. Ну, и напоминаю, что ваш пай в общем деле обеспечивается билетами государственного банка СССР. Простите за прямолинейность, но очень хочется хоть изредка говорить, то что хочется.
— Так, ты меня билетами не искушай. Мы не ради них затеваем свои игры.
— Не только ради них, — уточняю я.
— Как ты думаешь, можно ли вообще всех этих воров вырубить под корень?
— Можно, Юрий Михайлович. Медленно, но верно вырубаем. Преступность искоренить невозможно, но истребить ареол романтики можно, так же как и истребить побольше всяких Джафаров и прочих.
— Хорошо. Ладно, говори теперь, чего ради пришёл? Не для того же, чтобы обсуждать будущее отечественной преступности?
— Верно. Мне нужен Михаил Сергеевич Горбачёв.
— Что-что⁈ — удивлённо восклицает Чурбанов.
— Ходят слухи, что вы проводили раскопки в Ставропольском крае на предмет явных злоупотреблений в период, предшествовавший работе секретарём ЦК.
— Ты, Егорка, слишком уж высоко метишь, тебе не кажется?
— Мы ведь можем кооперироваться и ещё больше сращиваться. Вы, наверное, знаете, что я получил в наследство некий чемоданчик.
— С кнопкой от атомной бомбы?
— В некоторых случаях может быть и посильнее, бомбы. Там много всего интересного. Можем при необходимости туда заглядывать и кооперироваться.
— Кооперироваться — это хорошо, — соглашается он. — Ладно, я подумаю, что можно будет сделать.
Мы ещё довольно долго сидим в его кабинете, но, так и не дождавшись Галю, я в конце концов уезжаю домой.
Ночь проходит хорошо и ни одно сновидение не нарушает мой покой.
Утром, стоит мне только появиться в ЦК, приходит экстренное сообщение, что меня ждёт Гурко.
— Егор, — качает головой Ирина. — Хороший ты парень, толковый, с идеями, свежим взглядом и ещё кое-с-чем, но разве же можно постоянно где-то пропадать? Надо же и работу делать. Тебя вечно нет на рабочем месте.
— Ириш, — развожу я руками. — Ну, не попру же я против Гурко? Приходится подчиняться. Сейчас вот пойду и поставлю вопрос ребром, ты на это намекаешь?
— Ладно, хорош языками чесать. Беги к своему Гурко и скорее возвращайся. Дел у нас невпроворот.
Разумеется, я так и поступаю. Интересно, всё-таки, что там стряслось у него… Приезжаю на старую площадь.
— Привет, — качает головой Гурко. — Я думал, ты сегодня уже не придёшь. Пошли, с тобой поговорить хотят.
Он встаёт из-за стола.
— А кто, Марк Борисович? — интересуюсь я. — Кто решил провести со мной время?
— Проведёт сейчас, — ворчит он. — Пошли, я тебя провожу. Главное, не углубляйся в ничего не значащие детали. Понял?
Понял, конечно, как не понять.
Мы подходим к двери с красивой табличкой, на которой красуется надпись: «Горбачёв Михаил Сергеевич». Заходим внутрь. Из-за стола поднимается молодой, красивый и даже какой-то задорный Михал Сергеевич. Правда немного пухленький, как детская кукла-пупс.
— Здравствуйте, товарищи, — приветствует он нас своим мягким южным голосом. — Проходите. Значит вы и есть Брагин?
— Да, Михаил Сергеевич, — киваю я прокручивая в голове, кто бы меня мог сдать…
— Хорошо, тогда давайте потолкуем. Вы, Марк Борисович, идите, а мы тут с товарищем Брагиным останемся…
21. Двигай, Штирлиц
— Проходите, давайте, — ласково улыбается мне Горбачёв и, чуть наклоняя голову набок, указывает на стул у конференц-стола. — Садись сюда.
Выговор у него мягкий, южный, улыбка мечтательная, глаза добрые, с грустинкой, будто он уже сейчас чувствует, к чему всё идёт. Этакий агроном-идеалист, получивший пророчество Ванги о надвигающемся десятилетии засухи.
Я, конечно, преувеличиваю. За этой кажущейся простоватостью скрывается совсем непростая натура питаемая волей Раисы Максимовны и желанием не останавливаться в движении по вертикали. В нём просматривается жёсткая целеустремлённость, за которую, впрочем, можно принять любовь к выпестованным в себе идеалам.
Сказка о неминуемой победе добра, кажется, уже сейчас будоражит его разум, укрепляя веру в идеалы демократических процедур. А костюм на нём сидит хорошо.
Горбачёв садится напротив меня и тут же встаёт, протягивая руку.
— Ну что, познакомимся? — по-отечески тепло говорит он.
— Егор Брагин, — представляюсь я, тоже приподнимаясь.
Он долго трясёт мою руку, заглядывая в глаза. Наконец, взаимные потряхивания прекращаются, и мы снова опускаемся на стулья. Я обвожу взглядом кабинет. Стандартный партийный шик. Деревянные панели, массивный стол, зелёная лампа Ильича. В приоткрытое окно прорывается лёгкий ветерок, играющий с тюлевой паутиной штор. Весна красна.
Признаюсь, становится грустно и на мгновенье даже руки опускаются. Вот смотрю я в его лицо и кажется, что все мои трепыхания напрасны и что он, всё равно, придёт и сделает не так, как надо. Но я мотаю головой, сбрасывая этот морок. Это мы ещё посмотрим. Ещё увидим, кто кого…
— А я думаю, что это за Брагин такой в нашей делегации? — улыбается Горби. — Мне список принесли, нужно же посмотреть, правда? Спрашиваю, а теперь все просто помешались на этом Брагине. А кто? Надо соответствовать, новейшим направлениям, так? Всё это нам в руки, а будущее уже не за горами. Ну, а где черпать импульс и заряжаться? Молодёжь — это завтрашний день, значит, надо уже сейчас посмотреть, что у неё за м ы шление. Согласен?
Он бурчит немного бессвязно, но зато мягко и умиротворяюще.
— Ну уж, Михаил Сергеевич, — усмехаюсь я. — Не преувеличивайте мою популярность. Пока самый молодой и сильный политик — это вы, как ни крути. И прогрессивный, и преданный идеалам, как мне кажется. В достаточной мере, да? Что же касается меня, то я политиком становиться не планирую. А вот приносить пользу обществу там, где могу, буду рад. Думаю, сегодня искренний, а не плакатный, основанный на лозунгах патриотизм нам не помешает. А откуда черпать, как вы сами говорите? Из знаний своей страны, подлинной истории, без прикрас и недомолвок. Как вы думаете?
Он молча меня рассматривает. А я рассматриваю его. Рассматриваю и вспоминаю, что он в моём времени говорил, когда дело было уже сделано и Союз приказал долго жить.
Люди без совести, люди без нравственности, люди замешанные на этих амбициях оказались у власти. Они единственно, удовлетворяли своё вожделение страстное обладать властью и рулить. Неважно куда рулить. Вот они и нарулили. Но только завтра их не будет у власти, и вы увидите, какая откроется картина. Это малина, а не политика…
Ну, и чего же ты тогда клювом щёлкал, если всё это видел? Сам-то ты будто с выбитыми глазами на капитанском мостике оказался…
— Интересно, — кивает Горбачёв. — Интересно. Чувствую, в Берлине нам будет о чём поговорить.
— Я, между прочим, имею дар ясновидения, — улыбаюсь я. — Много чего могу вам рассказать.
— Ну, к этой всякой мистике у нас отношение однозначное, — серьёзно кивает он. — А вот если основанное на знаниях и расчёте мнение, можно и прислушаться. У тебя уже готов доклад?
— Почти, — киваю я.
— Пришли мне его до отъезда, я хочу ознакомиться.
— Не вопрос.
— Искренний, а не плакатный, основанный на лозунгах патриотизм, — повторяет он. — Надо с тобой поближе познакомиться.
— Приходите в гости, — улыбаюсь я. — И Раису Максимовну приводите. Мы с невестой будем рады.
По лицу Горбачёва проскакивает едва заметная тень, и взгляд становится настороженным. Откуда это я про Раису знаю? Что я, у нас вся страна её знает, от мала до велика.
— Мне бы тоже хотелось узнать вас получше, — добавляю я. — Разведать, куда вы нас вести собираетесь.
В общем, разговор ни о чём, пробный шар.
— Чего он хотел? — спрашивает Гурко.
— По-моему, просто присмотреться. В поездке, наверное, будет пытаться понять, что у меня в голове. Может быть, если понравлюсь, решит сделать своим протеже, двигать вперёд, чтобы, если придёт к власти, было на кого опираться среди молодёжи. Не знаю.
— Ну, и как, — хмыкает Гурко, — понравился?
— Наверное, — пожимаю я плечами. — Я хоть и дерзкий, но масло-то в голове имеется, правда же?
— Насчёт дерзкого, это точно, — соглашается со мной он и еле заметно улыбается.
Смотри-ка, развеселился.
Приезжаю в свой офис. Блин, доклад ещё и не начат, если честно. Янку Авдееву напрягу, пусть мне напишет, надо только векторы задать. Открываю дверь и… Твою дивизию! А ты что тут делаешь⁈
На моём месте за столом, под плакатом с Николаем Островским и годами, которые надо прожить, чтобы не было мучительно больно, сидит тип, которого здесь можно было бы представить в последнюю очередь. Социально близкий элемент Дон Вито Уголёк.
— Чао, фрателло! — восклицает он, привлекая внимание, интерес и настороженные взгляды моих коллег.
— О, представители трудовых коллективов! — пытаюсь я спасти ситуацию и лицо. — Человека труда всегда радостно видеть. Странно, что вас вообще сюда впустили, но это мы ещё разберём с ответственными сотрудниками.
— Во-во, в натуре, — с усмешкой соглашается он.