— И в каком же? — хмурится он.
— Давайте в Свердловске!
Отличная мысль, между прочим!
— А кто там у нас?
— Ельцин. Надо на него внимание переключить.
— Да как ты переключишь? — с удивлением восклицает он.
— Не знаю, придумайте. Может, заговор, может хищения. Это, конечно, край не курортный, но расхищают везде хорошо.
— И что, — разводит он руками, — просто взять нормального мужика и сфабриковать против него дело?
— Ельцин — это законная цель, поверьте.
— Да почему, ты толком объясни!
Блин… как тут объяснить-то без девяносто первого года?
— Слушайте… Ёлки…
— Чего? Говори давай! Тише только, не кричи.
— Там в восьмидесятых годах, — я тру виски, стараясь хоть что-нибудь припомнить или придумать, — я помню на железной дороге хищения были… Да, точно! Охрененные просто!
— В восьмидесятых годах? — прищуривается Злобин. — Ты помнишь, да? Сейчас вообще-то восемьдесят первый ещё только. Или ты про прошлый век? Брагин, аллё, ты чего несёшь? Ты переволновался что ли или выпил, может быть? Да и хищения это к Щёлокову, а не к нам.
— Я думаю, Леонид Юрьевич, думаю! — отвечаю я. — Мучительный мыслительный процесс…
— Слушай, Ельцин твой… Ну кто его, как серьёзную угрозу и конкурента будет воспринимать? Ну, сидит мужик в Свердловске своём, работает спокойно. Он же молодой ещё, какой из него генсек к херам?
— Горбачёв тоже молодой, а шеф ваш его конкретно в боевом резерве держит.
— Земляки, как никак…
— Надо придумать что-то… — говорю я, не желая расставаться с идей расправиться одним ударом с двумя, да какое там с двумя, с целой стаей зайцев. — Потому что если Медунов полетит, мы тоже позиции можем потерять и хорошо, если только позиции. Придёт какой-нибудь Разумовский и весь бизнес нам испортит.
— А может, через генсека зайдёшь? — щурится Де Ниро. — Ну, я понимаю, вопрос не простой, но можешь же напроситься с Галей на дачу… А там капнешь, так мол и так, любимчика вашего обложили со всех сторон.
— Во-первых, становиться личным врагом Андропова у меня желания нет. А во-вторых, сколько Брежневу осталось-то? Помрёт он скоро!
— Тише! Ты чего кричишь! С ума что ли сошёл?
— Да, простите…
— Озадачил ты меня, Егор… — качает головой Злобин. — Давай-ка мы пока это дело отложим и подумаем хорошенько. Я запрошу информацию о твоём Ельцине и посмотрю, можно ли что-нибудь сделать. Но почему он-то обязательно?
— Ну а кто ещё? Сами же видите. Подальше от Сочи, там у нас, тем более, пока ничего нет.
— Ну, у нас много где ничего нет. В Ленинграде, например.
— А нас приглашают, кстати, — говорю я. — В город на Неве.
Я рассказываю ему про сегодняшнего Уголька дона Вито и про ребят спортсменов, с которыми встретился в Риге.
— Так может, нам на Романова лучше стрелки перевести? — предлагает он.
— Коррупция или политика? Лучше политические мотивы.
— Мотивы политические, а доставать-то будут через коррупцию. В Ленинграде дел много, там и минвнешторговцы с финнами крутят и иностранцы, и свои Мёрзлые и Бородкины имеются. Нарыть можно быстро и эффективно.
— Ну и как нам самим не попасть под раздачу, если туда удар направлять?
— Можно и переждать немножко, пока страсти улягутся. Потом туда зайдём, как ты говоришь.
— А у него дочь вышла замуж уже?
— У Романова? Вышла, — кивает Злобин. — Ты про эту туфту, что они в Таврическом дворце гуляли и на сервизах из «Эрмитажа» ели? Это ж хрень.
— Партконтролю это хренью не покажется, возможно… Если распоряжения сверху будут, естественно.
В общем, не приняв решения, мы заканчиваем ужин и разъезжаемся по домам… Кассета в машине выдаёт глухой и не очень качественный звук, но тембр Розенбаума узнать можно.
Заходите к нам на огонёк
Пела скрипка ласково и так нежно
В этот вечер я так одинок
Я так промок, налей, сынок
Дома ждёт холодная постель
Пьяная соседка, а в глазах похоть…
Похотливая соседка, к счастью, с горизонта исчезла, но в остальном в точку, Наташка дома меня точно не ждёт… Мы останавливаемся у подъезда. Уже поздно. Сначала выходит Виктор и осматривается, потом Алик. Он подходит к моей двери и тогда только из машины выбираюсь я. Вечер тёплый. Возможно первый такой тёплый, почти летний. Скоро июнь… Свадьба…
Я вдыхаю воздух напоённый ароматом цветов. Что это, сирень что ли? Захлопываю дверцу и в этот момент из темноты появляется фигура человека, с ног до головы укутанного в чёрное. Я не успеваю его рассмотреть, как он начинает стрелять.
Пистолет или даже пистолеты у него с глушителями, потому что огня не видно и звук выстрелов очень тихий, щёлкающий и лязгающий механизмом конструкции. Но машина, крупно вздрагивает, принимая на себя град пуль.
По стеклу, по бортам, по капоту…
Твою дивизию! Рука Алика мгновенно ложится мне на затылок и с силой пригибает к земле. Да я и сам уже падаю вниз, успевая крикнуть короткое:
— За машину!
Мы опускаемся, прижимаясь спинами к прохладному борту «Волги». Парни достают оружие, когда раздаётся голос киллера:
— Брагин! Выходи, сука!
5. Пес пожирает пса
— Как же я выйду, если ты шмаляешь? — кричу я.
— Выходи, говорю!
По машине тут же прилетает ещё два выстрела. Бэмс, бэмс — два хлёстких железных щелчка, как в тире.
— Хорош машину портить, и так как решето уже! — выкрикиваю я и, понизив голос, обращаюсь к парням. — Не стреляйте, ясно? Ни при каких обстоятельствах!
— Егор, ты чего! — шепчет Алик.
— У меня патроны кончились, выходи! — снова раздаётся голос стрелка.
— Не, — отвечаю я. — Не верю.
— Сам проверь! Держи!
Слышатся два тяжёлых удара — что-то попадает в машину.
— Это мои пушки, — кричит стрелок. — Я лучше тебя голыми руками уделаю! Выходи.
— Ладно, — соглашаюсь я. — Но если выстрелишь, зачуханкой будешь!
— Не буду! Выползай уже.
— Ребят, не вмешивайтесь, ладно?
Я встаю, выхожу из-за машины и, скорее чувствую, чем вижу, как на меня несётся чёрная фигура. Хотя правильнее было бы сказать, пантера, молния или даже лавина. Я не успеваю приготовиться и тут же оказываюсь сбитым с ног. На бока и голову начинают сыпаться удары. Я сначала просто прикрываюсь, а потом пытаюсь их блокировать, прижимая руки нападающего, вернее, нападающей.
— Тише-тише, — шепчу я. — Перестань, ну, ладно, милая, не нужно…
Не знаю, оттого ли, что почти не сопротивляюсь, или оттого, что проявляю сочувствие, её напор делается чуть меньше и я, воспользовавшись заминкой, выхожу из партера и подминаю её под себя. Она стихает и, в конце концов, выдохшись или просто, спустив пар, прекращает трепыхаться и начинает тихо выть, обливаясь горючими слезами.
Твою дивизию… У меня самого и ком в горле, и огонь в желудке, и целый вихрь чувств.
— Ну, всё-всё, Гуля, всё, милая…
Я опираюсь на локоть и глажу её по волосам, стягивая капюшон.
— Пойдём, пойдём, а то нас с тобой в ментовку загребут. Сейчас соседи наряд вызовут.
— Ты скотина, Бро… — шепчет она. — Ненавижу тебя… Пусть бы лучше он тебя убил… Всех вас перестрелял и порезал на куски… Суки…
Кое как мы поднимаемся и идём в сторону подъезда. Наверняка, хоть и не слишком громкая, войнушка, привлекла внимание моих соседей-композиторов. Заходим домой, захлопываем дверь и она сползает по этой двери, усаживаясь на полу и обхватывая колени.
— Айгюль…
Вместо ответа она утыкается в колени лицом и мотает головой… Я иду на кухню и включаю чайник. Заварю мяту. Или ромашку? Ладно, и то, и другое. Достаю Наташкины травы и насыпаю из жестянок прямо в белый фарфоровый чайничек.
— Айгуль, иди ко мне, я на кухне, — кричу я. — Чай!
Свистит чайник и я заливаю травы кипятком. Сразу распространяется аромат. Выхожу в коридор и иду в прихожую. Она так и сидит у двери.
— Пошли, я тебя чаем напою.
Не отвечает. Подождав немного, я наливаю в большую кружку чаю и несу в прихожую.
— Держи. Попей… Осторожно только, он горячий.
Она протягивает обе руки и молча берёт чашку, но тут же опускает на пол. Горячо.
— Послушай… — начинаю я, не представляя, что вообще можно сказать в такой жуткой ситуации.
Я убил её возлюбленного… Пусть не сам на спусковой крючок жал, но участвовал и более того, всё спланировал. Дерьмо… Мне это совсем не нравится…
— Пойдём на кухню… там мёд, печенье, сушки…
Она молча качает головой.
— Послушай… — предпринимаю я вторую попытку и сажусь на пол напротив. — Для меня это такое же горе… Ну, не такое же, конечно, но тоже горе. Я к Джемо…
— Не произноси его имени! — свирепо восклицает она.
— Да, хорошо… Я к… нему очень хорошо относился, по-братски…
— Заткнись, Бро… — говорит она уже без агрессии, и на щеках её снова появляются слёзы.
— Но ничего нельзя было сделать… Понимаешь? Ничего… Он… он заманил нас в ловушку. Сам, не кто-то другой, а он. Заманил, чтобы расстрелять…
— Жалко, что не расстрелял, — порывисто не то вздыхает, не то всхлипывает Айгюль.
Мы сидим и молчим… Она маленькими глотками пьёт чай. Выпив всё, она поднимается и протягивает мне пустую чашку.
— Где туалет?
Я её провожаю, а сам иду на кухню. Через пару минут приходит и она. Садится за стол. Я наливаю ей ещё чая и ставлю вазочку с сушками и печеньем.
— Где Наталья? — спрашивает Айгюль.
— К отцу уехала, — отвечаю я.
Она кивает.
— Подлая жизнь у нас. Дикая и подлая. В ней нельзя любить, можно только ненавидеть и страдать. Вот тебе мой пример, Бро…
Она замолкает и качает головой, но помолчав продолжает:
— Мы как дикие звери. Наверное, поэтому ворам нельзя семью заводить? Хуже волков, да? Ты не из них, но и тебе не надо. Отправил Наташку к отцу, пусть там и остаётся, чтобы не выть, как я сейчас. У нас вообще-то не так было, как у тебя, о свадьбе и не думали и то… хоть в петлю лезь, веришь?..