Восхождение — страница 28 из 92

То ли потому, что у Франко было много свободного времени, и он стал читать антикоминтерновский журнал «Антан интернасьональ», то ли в силу склонности к авторитаризму, но именно в эти годы в нем стали крепнуть антикоммунистические настроения. Одним из основателей журнала был русский белоэмигрант Георгий Лодыженский, который ненавидел большевизм и восхвалял успехи фашизма. Генерал Франко так проникся этими идеями, что пришел к решительному выводу: испанские левые служат интересам Коминтерна, и если их не остановить, то они превратят Испанию в дурную копию большевистской России.

А вот Рамон Франко решительно примкнул к левым. Он стал таким воинственным республиканцем, что во время мятежа 1930 года пролетел над королевским дворцом, намереваясь сбросить на него бомбы. Остановило Рамона только то, что в прилегающем к дворцу парке гуляло много народа и он не хотел, чтобы пострадали ни в чем не повинные люди. Но от ареста это его не спасло. Если учесть, что другие зачинщики мятежа были расстреляны, то и жизнь Рамона повисла на волоске. Как это ни странно, его брат Франциско палец о палец не ударил, чтобы спасти Рамона. К счастью, он спас себя сам: Рамон сумел совершить побег из тюрьмы и скрылся во Франции.

Этот поступок, а вернее, отсутствие какого-то бы ни было поступка со стороны генерала Франко и показательное безразличие к судьбе мятежника, кем бы он при этом ни был – братом или национальным героем, было оценено руководством, и Франко назначили начальником Генерального штаба. Это очень высокая должность, ведь теперь было достаточно одного слова Франко, чтобы армия разнесла в щепки все завоевания республиканцев.

Но начальник Генштаба еще не решил, как ему действовать: он пока что лавировал и осторожничал, не отдавая предпочтения ни правым, ни левым. А когда в одной из газет появились предположения о подготовке Франко военного переворота, он в той же газете ответил: «Я не строю заговоров и не собираюсь этого делать». «Никогда?» – уточнил корреспондент. «Пока для Испании не существует коммунистической опасности», – ответил Франко.

– Существенное, очень существенное дополнение, – отметил для себя Маркин. – Значит, как только на выборах в кортесы победил Народный фронт, Франко решил, что это первый шаг по реализации плана Коминтерна и что в Испании вот-вот будет установлен коммунистический режим. А что, вполне возможное дело, компартия была довольно сильной и вполне могла подмять под себя все остальные. Не зря же Франко, потеряв осторожность, стал призывать к установлению военного положения.

Не получилось… Республиканцы были еще сильны: в результате Франко сняли с поста начальника Генштаба и отправили командовать гарнизоном на Канарских островах. Ссылка? Хоть и почетная, но, конечно же, ссылка. Правда, Франко и в этом случае успел хлопнуть дверью. В своем прощальном интервью он решительно заявил: «Как бы ни складывались обстоятельства в Мадриде, в одном могу вас уверить: там, где буду я, коммунизма не будет!»

Когда его пароход швартовался в Лас-Пальмасе, Франко с удовлетворением отметил, что его встречает огромная толпа, а оркестры наигрывают чем-то знакомую мелодию.

– Где же я ее слышал? – спускаясь по трапу, размышлял он. – Марш – не марш, гимн – не гимн. Стоп! – чуть не споткнулся он. – Гимн. Конечно же, гимн. Это «Интернационал», коммунистический гимн. И слышал я его в Астурии, когда пришлось стрелять, чтобы подавить восстание горняков. А вот и плакаты, – усмехнулся он. – «Долой палача Астурии!» – это про меня. Ну, ничего, выкормыши Москвы, вы еще у меня попляшете! – погрозил он толпе и сел в автомобиль.

На некоторое время Испания о Франко забыла. А он, томясь от безделья, занялся гольфом и изучением английского языка. И еще он много ел. За время пребывания на Канарах Франко так безобразно растолстел, что узнать в нем «спичечку» стало просто невозможно.

Тем временем в Мадриде подули новые ветры и, памятуя о том, что когда-то Франко блестяще проявил себя в Марокко, его назначили Верховным комиссаром Марокко.

Это было большой ошибкой! Не надо было отправлять честолюбивого генерала к батальонам, которые помнили и любили его как храброго и удачливого командира. Об этом республиканские вожди не раз пожалели, но было поздно: по радио прозвучали перевернувшие историю Испании слова: «Над всей Испанией безоблачное небо». И полилась кровь, полилась очень большая кровь.


– Так вот с кем мне придется иметь дело, – размышлял Маркин. – Гусь он, конечно, тот еще, но и мы не лыком шиты. То, что он так люто ненавидит коммунистов, это хорошо. Мы тоже не питаем к ним дружеских чувств: хлебнули от поклонников «Интернационала» по первое число.

И вот каких-то две недели спустя в штабе Франко появился элегантный, с ярко выраженной армейской выправкой, корреспондент «Вестей Андорры». Прежде всего, Пабло Маркин – так его называли на испанский манер – представился одному из главных идеологов фалангистов Франциско Рамосу. Он передал бывшему цирюльнику письмо от его старого клиента барона Скосырева и в качестве сувенира небольшую коробочку с короной на крышке. Когда Рамос увидел эту коробочку, всю его напыщенность и спесь как ветром сдуло!

– Ну, барон! Ну, молодец! – вскочил он и подбежал к окну заставленного антикварной мебелью кабинета. – И как он об этом узнал? Ведь ни одна живая душа не ведает о том, что я коллекционирую часы. А барон узнал! И что он прислал?! Он прислал то, чего так не хватало в моей коллекции: настоящий «Ролекс» в платиновом корпусе, – вертел он так и эдак сверкающие каким-то глубинным блеском часы. – В золотом корпусе у меня есть, в титановом есть, а вот в платиновом не было. Их и сделано-то было штук десять, не больше…Та-ак, а теперь почитаем, что он мне пишет, – развернул Рамос запечатанный сургучом конверт.

Пока изнывающий от счастья цирюльник читал послание своего старого клиента, Маркин, едва сдерживая скептическую улыбку, разглядывал его кабинет. Как и все не державшие в руках боевого оружия люди, дорвавшийся до власти фалангист увешал стены кабинета пистолетами, винтовками и карабинами, а на подоконники поставил ручные пулеметы. Даже чернильница роскошного письменного прибора была сделана из гранаты. А портрет каудильо Франко, написанный в полный рост, был обрамлен дамасскими клинками.

«Черт бы их побрал, этих коротышек! – ругнулся про себя Маркин. – Что Франко, что Рамос, они же всю жизнь доказывают окружающим, что ничем не уступают гренадерам, и потому ломают, крушат и крови проливают куда больше, нежели нормальные люди. Эти себя еще покажут, – со злостью подумал он, – и кровушки испанской прольют столько, что красным станет их прославленный Гвадалквивир».

– Что это с вами? – закончив чтение письма, подошел вплотную к нему Рамос.

– Ничего, – развел руками Маркин.

– Как это, ничего? А шрам? Откуда он у вас? И почему ни с того ни с сего он стал красным?

– Ах, шра-а-м, – улыбнулся Маркин. – Так это давнее дело. Я уж и думать о нем забыл. Летом 1919-го, во время атаки, какой-то буденновец рубанул меня по лбу. Хилый был, видно, рубака, потому что череп удар выдержал, а вот кожу рассекло основательно: пришлось даже зашивать. В полевых условиях это сделали кое-как – вот шрам и остался.

– Так вы воевали против коммунистов?

– Еще как!

– Вот и мы воюем против коммунистов. Вы им проиграли. А мы не проиграем! Ни за что не проиграем! – рассек он воображаемой саблей воздух. – Потому что они – порождение дьявола, а все, что рождено духом зла, должно быть уничтожено. Вы согласны?

– Согласен, – кивнул Маркин. – Попадись вы им в руки, они ведь вас тоже не пожалеют. Я-то это знаю. Вы не представляете, сколько народу расстреляли большевики в России, расстреляли только за то, что эти люди были родом из дворян, носили погоны или рясу священника… А почему шрам стал красным? Это от волнения, – решил соврать Маркин. На самом деле шрам наливался кровью только тогда, когда Павел злился или серьезно возмущался. – Что ни говорите, а представлять свободную Андорру – дело серьезное, не моргнув глазом, продолжал он. – К тому же у нас нет армии. Не дай бог, какое-то неловкое движение – и что коммунисты, что фалангисты сотрут нас в порошок.

– Коммунистов не бойтесь, – привстав на цыпочки, похлопал его по плечу Рамос. – Мы вас в обиду не дадим. Если, конечно, не станете им помогать! – сузил он глаза. – И не будете ставить палки в колеса нам.

– Какие палки, какая помощь! – искренне возмутился Маркин, при этом шрам стал багрово-красным. – Я вас уверяю, что ни один наш пастух не запишется в войско республиканцев, им сейчас не до этого: наши пастухи медленно, но верно выбиваются в предприниматели.

– А вот это – дело. Это хорошее дело, – одобрительно кивнул Рамос. – Когда у человека есть собственность, он никогда не станет бастовать, ходить на демонстрации и митинговать. Митинги и демонстрации – это удел голодранцев, лентяев и бездельников. Самое странное, эти люмпенизированные оборванцы почему-то считают, что другие люди, те, которые в поте лица добывали свой хлеб и сделали какое-никакое состояние, должны с этой голью перекатной поделиться, то есть просто так отдать нажитое упорным трудом. А не отдадут добром – отнимем: так говорят их идеологи-коммунисты. Вот вам, выкусите-ка! – сделал он своими крохотными пальчиками миниатюрную фигу. – Протянете руки за чужим добром – оторвем эти руки, к чертовой матери! – неожиданно сильно стукнул он своим кулачком по столу. Вы согласны? – снова спросил он.

– Еще как согласен! – поддержал его Маркин. – В России-то у нас не только все отобрали, но и вынудили бежать за границу.

– Значит, вы с нами? – протянул Рамос маленькую, но неожиданно сильную руку.

– Конечно, с вами, – пожал его руку Маркин. – Но как журналист, – понизил он голос, – я подчеркиваю, как журналист демонстрировать свои симпатии открыто я не имею права. Иначе на нас тут же набросятся страны, которые заявили о политике невмешательства во внутренние дела Испании, а это, как известно, Англия, Франция и США. Я уж не говорю о Лиге Наций, которая гарантирует нашу независимость и пока что стоит на защите таких малых государств, как наша Андорра. Поэтому, с вашего позволения, я буду писать не только о том, как по-рыцарски благородно ведут себя солдаты Фра