При упоминании о самолетах Борис невольно вздрогнул, но, внутренне перекрестившись, поблагодарил Всевышнего за то, что операция, которой руководила Тереза, прошла тихо и незаметно.
И только после этого он вызвал Маркина и поручил ему задание, с которым тот блестяще справился. Через два дня весь доставленный из Канады груз был на территории Андорры. Очень важно, что его сопровождала группа опытных буровых мастеров, которые тут же приступили к монтажу оборудования. Не прошло и недели, как в одной из долин появилась нефтяная вышка и в каменистую землю начал вгрызаться сделанный из сверхпрочного металла бур.
Но скважину, которую бурили для отвода глаз, обслуживали только два буровых мастера, а шестеро остальных круглыми сутками возились в большой брезентовой палатке и что-то там собирали. По ночам, когда поблизости не было зевак, они выкатывали новенькие зенитки, укрывали их чехлами, впрягали по паре мулов и удалялись в сторону границы.
Когда за горами скрылась последняя зенитка, два коварных заговорщика, облегченно вздохнув, решили эту удачную акцию как следует обмыть. Сколько было выпито и сколько съедено, они и сами не знали, но ни в еде, ни в выпивке себя не ограничивали. На правах хозяина Борис только и делал, что подливал, а сам все думал, как бы, не обидев приятеля, расспросить его о семейной жизни: ведь сколько было приложено сил, чтобы завоевать Мэри, а Костин о ней ни слова. «И это не случайно, – размышлял Борис, – что-то тут не так, что-то у них не сложилось».
– Слушай, Валька, – придумал он наконец, как перейти к интересующей его теме, – а что это мы ни разу не выпили за прекрасных дам? Давай-ка, брат, стоя, и по полной, за Мэри и за леди Херрд!
– За дам? – как-то сразу поскучнел Костин. – Можно и за дам. А где, кстати, моя теща? Куда ты ее подевал?
– Я ее отправил в Англию: сердце у нее стало пошаливать, а приличных врачей здесь нет.
– Ох уж эти врачи, – пробурчал Костин, – сколько денег я на них потратил, а толку – ноль.
– Это что же у тебя за болячка? – встревоженно спросил Борис.
– Да нет у меня никаких болячек, – отмахнулся Костин, – а вот у Мэри их целая прорва. Как уверяют врачи, все они от сильного переохлаждения: когда тонул «Титаник», в воде-то она провела не один час.
– Но тогда она была ребенком. Неужели переохлаждение дает о себе знать через двадцать пять лет?
– Ничто не проходит бесследно, – вздохнул Костин. – Легкие, бронхи и суставы канадские врачи лечить умеют, а вот помочь родить ребенка – ни в какую: выкидыш за выкидышем, выкидыш за выкидышем! – трахнул он кулаком по столу. – И тогда Машка пошла к знахаркам, в Канаде их, оказывается, пруд пруди: от индейских колдуний до карпатских гуцулок. Толку опять же ноль!
И тут какой-то нечесаный хмырь в поповской рясе возьми да и скажи, что все в руках Божьих, что надо перестать грешить, истово молиться, само собой, материально помогать церкви – и только тогда на нее снизойдет благодать в виде благополучных родов. От отчаяния Мэри за эту ниточку ухватилась, и за каких-то полгода превратилась в бабу-ягу, мегеру и ехидну одновременно. Тут уж стало не до родов: для нее все стало грехом, даже общение с мужем без поповского благословения.
А во что превратился дом! – всплеснул руками Костин. – Все комнаты заполнило бабье в черных платках и таких же платьях. Как объяснила Мэри, все эти монашки, послушницы и приживалки только и делают, что просят Бога о том, чтобы ее чрево не отторгло мое семя. Каково звучит, а?!
Терпел я всю эту муру долго, – плеснул сам себе Костин, – но потом меня прорвало. Однажды вечером, когда эта орава снова завыла свои то ли молитвы, то ли заклинания, я схватил ружье, для острастки пару раз бабахнул в воздух, вытолкал всех баб за ворота, оторвал бороденку мужичку в рясе и приказал больше чем на милю к дому не приближаться, а то всех перестреляю, как куропаток.
– Так их! – как шашкой, рубанул тростью воздух Скосырев. – Молодец, Валька! Это по-нашему, это – по-гусарски! За это и уважаю. За тебя, дорогой, – налил он по полному бокалу. – Ты – человек! – хмельновато продолжал он. – Ты – настоящий человек!
Когда выпили и чем бог послал закусили, Борис поинтересовался, как на этот демарш отреагировала Мэри.
– А черт ее знает, – попытался улыбнуться Костин. – На следующий день я собрал манатки и переехал в другой дом, благо их у меня несколько.
– И ты не пытался с ней объясниться?
– А чего тут объясняться?! Все, что надо, я сказал своим переездом. Дальнейшее – работа адвокатов, им я и доверил дело о разводе. А чтобы не таскаться по судам и не вывешивать на обзор газетчиков наше тряпье, я решил из Канады сбежать. И вообще, – горько усмехнулся он, – жизнь бизнесмена не для меня, в ней я полностью разочаровался. Сражаться за каждый доллар, за этот же доллар подставлять ножки, сталкивать в пропасть, а если надо, то и идти по трупам – нет, это не для меня, на это я не способен! Я могу и сражаться, и идти по трупам, но во имя чего-то, не боюсь этого слова, высокого, как мы с тобой это делали двадцать лет назад. Сейчас есть только одно место, где есть за что сражаться, это Испания.
– Но ведь Испания разделена на два лагеря, – вставил Скосырев. – Позвольте в связи с этим задать вам, бывший мистер Костэн, вопрос на засыпку, – чуточку ерничая, но совершенно серьезно спросил Борис, – чем вам не нравится Франко, почему вы решили сражаться не на его стороне?
– Франко – фашист, и этим все сказано. Не забывай, что он в одной связке с Гитлером и Муссолини: если их не остановить, они поставят на колени всю Европу. Так что, пока не поздно, по рукам надо дать Франко, и так дать, чтобы эти шаловливые ручонки отвалились!
– Полностью с тобой согласен, – снова наполнил бокалы Скосырев и потянулся к гитаре. – Э-эх! – взял он довольно фальшивый аккорд. – Что-то не звучит, – озабоченно бросил он.
– И не зазвучит! – отнял у него гитару Костин. – Не умеешь – не берись. Дай-ка, я ее настрою. Ну, вот, другое дело, – подтянув струны, взял он многозвучный аккорд. – Ну, что, споем? Помнишь наш любимый романс?
– Конечно, – откашлявшись, оживился Борис. – Давай, может, вытянем?
– Вытянем, – тряхнул головой Костин, и не столько запел, сколько напевно заговорил хрипловатым баритоном.
Не пробужда-а-й воспо-о-минаний
Минувших дне-ей, минувших дней,
«Господи, боже правый, сколько их было, этих дней! – пронеслось в мгновенно протрезвевшей голове Скосырева. – И каких дней! Нет, что ни говори, а вся эта история с Андоррой подарила мне немало счастливых дней», – подумал он и пристроил свой тенорок к баритону Костина.
Не возроди-и-шь былых жела-а-ний
В душ-е моей, в душе-е моей.
Костин одобрительно кивнул Борису, и тот, окрыленный похвалой, повел первым голосом:
И на меня-я свой взор опа-а-сный
Не устремляй, не устремля-я-й,
Мечтой любви-и, мечтой прекра-а-сной,
Не увлекай, не у-у-влекай.
«Да уж, мечты, мечты, где ваша сладость, – билась грустная мысль в висок Валентина. – Думал, отхвачу богатенькую англичаночку, уеду на другой берег Атлантики, и так решу все проблемы. А уж счастья будет – не меряно. Но его-то как раз и нет».
Однажды сча-а-стье в жи-и-зни этой
Вкушаем мы-ы, вкушаем мы-ы, —
зарокотал окрепшим баритоном Костин, а Борис, которому до слез стало жалко друга, ушел в тень. «Вот ведь как бывает, – подумал он, – все вроде бы у человека есть – деньги, жена, бизнес, а счастья нет».
Святым огне-е-м любви согре-е-ты,
Оживлены-ы, оживлены, —
грянули друзья! Потом понимающе друг другу улыбнулись: «Не грусти, мол, дружище, жизнь продолжается, и кто знает, что нас ждет. А вдруг там нам для нас припасено и счастье, и любовь?» И уже не сдерживаясь, ликующе и во весь голос пропели последний куплет:
Но кто ее ого-о-нь священный
Мог погасить, мог погаси-и-ть,
Тому уж жи-и-зни незабве-е-нной
Не возврати-ить, не во-о-звратить.
– И еще раз, – кивнул Костин.
Тому уж жи-и-зни незабве-е-нной
Не возврати-ить, не во-о-звратить.
Отзвучала последняя нота, отзвенела высокая струна, а два русских, по-своему несчастных и по-своему счастливых, человека еще долго сидели в безгласной тишине.
– Ай да мы! – подал наконец голос Костин. – Дуэт у нас по-прежнему что надо.
– Да-а, – вздохнул Скосырев, – несколько лет назад мы с тобой пили за то, чтобы воспоминания пробуждать, и где бы ни был наш дом сегодня, Россию никогда не забывать. Давай выпьем за это и сейчас.
– Давай, – встал Костин. – И пусть это будет заключительный тост. Тем более что мне пора, – подошел он к окну, – уже рассвело, и меня ждут.
– Кто? – не понял Борис.
– Буровые мастера, – хохотнул Костин. – Видишь вон тех парней? Когда я их нашел и предложил за хорошие деньги поехать в Испанию, чтобы воевать с фашистом Франко, они мне чуть физиономию не набили: кто же, дескать, берет деньги за святое дело! Все они служили в канадской армии и были хорошими зенитчиками, так что теперь им предстоит не только самим стрелять, но и научить этому испанцев.
– Ты хоть знаешь, где будет стоять твоя батарея?
– Где-то в районе Герники, этот городок когда-то был столицей древней Басконии. «Юнкерсы» там делают, что хотят, вот меня и попросили дать им как следует прикурить.
– Удачи тебе, Валька! – обнял его Борис. – И поаккуратней там, без гусарства, удали и бравады.
– Как прикажете, господин штабс-капитан, – шутливо козырнул Костин и, так же шутливо чеканя шаг, направился к двери.
Таким Борис его и запомнил.
Месяц спустя, когда о Гернике заговорил весь мир, когда название этого города стало символом дикого варварства, бесчеловечного вандализма и звериной жесткости, когда для расследования совершенного фашистами преступления была создана международная комиссия и в ее состав включили президента Андорры Скосырева, Борису пришлось участвовать не только в подсчете количества жертв, но и в опознании личностей погибших людей. Как ни горько об этом говорить, но одним из первых среди обгоревших трупов он опознал тело Валентина Костина.