– Ну, что ж, товарищ Кольцов, – поднял бокал Сталин, – доклад вы сделали интересный и себя на полях Испании проявили достойно. А как считают присутствующие товарищи? – обратился он к сидящим за столом.
– Достойно, – вздернув бородку, согласился Калинин. – Вполне достойно.
– Я бы сказал, что товарищ Кольцов вел себя не просто как советский журналист, а как боевой советский журналист, – с ударением на слове «боевой» обронил Ворошилов.
– И мы отметили это его качество, – подхватил Сталин, – наградив товарища Кольцова орденом Красного Знамени.
– Служу Советскому Союзу! – вскочил Кольцов.
– Сидите, сидите, – разрешающе взмахнул рукой Сталин.
Потом он обошел вокруг стола, остановился около Кольцова и вдруг, ернически поклонившись и прижав руку к сердцу, спросил:
– А как вас величать по-испански, Мигуэль, что ли?
– Мигель, товарищ Сталин, – не скрывая недоумения, ответил Кольцов.
– Ну, так вот дон Мигель, – продолжал чудить Сталин. – Мы, собравшиеся за этим столом благородные испанцы, сердечно благодарим вас за интересный и исчерпывающий доклад. А действительно ли исчерпывающий? – недоверчиво прищурился он. – Вы ничего не забыли, ничего не утаили?
– Я рассказал все, что знал, – внутренне похолодев, ответил Кольцов. – Что знал, что видел и что слышал, – после короткой паузы добавил он.
– Ну-ну, – вернулся на свое место Сталин и принялся раскуривать трубку. – Не смею вас больше задерживать, – снова поклонился он. – Всего хорошего, дон Мигель.
– До свидания, товарищ Сталин! – встал Кольцов. – До свидания, товарищи! – попрощался он с сидящими за столом и направился к выходу.
И вдруг, когда он был уже у самой двери, его окликнул Сталин.
– Товарищ Кольцов, а у вас есть револьвер? – неожиданно спросил он.
– Есть, товарищ Сталин, – не понимая, к чему клонит вождь, ответил Кольцов.
– Но вы не собираетесь из него застрелиться?
– Конечно, нет, – поперхнулся собственным ответом Кольцов. – И в мыслях не держу.
– Ну, вот и отлично! – взмахнул раскуренной трубкой Сталин. – Вы меня успокоили. Еще раз спасибо за доклад, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель! – с внезапным металлом в голосе бросил он.
Добравшись до дома, Михаил Ефимович свалился с приступом горячки.
«Что бы это значило? – мучительно размышлял он. – На что намекал „хозяин“, спрашивая, не собираюсь ли я застрелиться? Уж не подсказка ли это, не совет ли пустить пулю в лоб самому, не дожидаясь, когда это сделают другие? А что, такая милость с его стороны вполне возможна. И зачем эта игра в дона Мигеля? А что значит вопрос, не утаил ли я чего-нибудь в своем докладе? „Хозяин“ просто так ничего не говорит, в его репликах всегда есть подтекст, всегда есть второй, а то и третий смысл.
Но какую я допустил ошибку, в чем прокололся, чем дал повод спрашивать про револьвер? Что-то за этим, конечно же, есть. Но что, что именно? – не находил себе места Кольцов. – Понять это, решить эту шараду, по нынешним временам, значит, жить. Но как это понять, как понять то, что происходит в стране? Откуда у нас столько врагов народа, шпионов и агентов иностранных разведок? Ведь это же люди, которых мы знали годами, с которыми работали и жили рядом, ведь это же старые партийцы и герои Гражданской войны! Неужели все эти двадцать лет они только и делали, что вредили, изменяли и предавали?
Нет, так я или сойду с ума, или, действительно, застрелюсь, – остановил он сам себя. – Пока не поздно, надо отсюда сматываться, – неожиданно решил Михаил. – В Испанию! Как можно быстрее – в Испанию! Там, по крайней мере, ясно, кто есть кто: кто тебе друг, а кто враг. Решено, пока я на коне, надо уезжать: скажу, что хочу написать второй том „Испанского дневника“, а материала маловато. Да и война в самом разгаре. Читатели „Правды“ ждут репортажей о боях под Мадридом, Барселоной и Гвадалахарой».
Не прошло и недели, как Михаил Кольцов засобирался в Испанию. Вовремя, ох как вовремя решил он сбежать из Москвы! Дело в том, что уже полным ходом шла агентурная разработка Кольцова: подбирались его старые репортажи первых послереволюционных лет, в которых он высказывался отнюдь не просоветски, выбивались показания из ранее арестованных людей, которые характеризовали Кольцова как ярого антисоветчика, да и он сам был, если так можно выразиться, в двух шагах от ареста.
Толчком для этой антикольцовской кампании стало письмо генерального секретаря, а проще говоря, комиссара интербригад Андре Марти. Трудно сказать, чем ему не угодил Кольцов, но одно ясно: в этом человеке Михаил Ефимович нажил себе смертельного врага. Уничтожить Кольцова своими руками Марти не мог, поэтому решил это сделать с помощью всем известного покровителя московского журналиста – Иосифа Сталина. Донос, который Марти отправил по своим каналам, до Сталина дошел незадолго до той знаменитой встречи в Кремле, когда Сталин шутил, чудил и интересовался, не собирается ли Кольцов застрелиться.
Накануне встречи Сталин вызвал наркома внутренних дел Ежова, дал ему прочитать письмо Марти, приказал Кольцова пока что не трогать, но начать его агентурную разработку.
– Письмо убедительное, – сказал он, – но все эти факты нуждаются в проверке. Кольцов – человек известный, поэтому выдвинутые против него обвинения должны быть подкреплены со стопроцентной надежностью. Что касается испанских дел – это одно, а вот его связи с троцкистами – это совсем другое, это куда серьезнее. Покопайтесь в его прошлом, нет ли там чего интересного для вашего наркомата. Но делайте это аккуратно. Еще раз говорю: Кольцов человек известный, и бросить на него тень необоснованных подозрений было бы для вас, товарищ Ежов, большой ошибкой! – с нажимом закончил он.
Когда побледневший Ежов выскользнул за дверь, Сталин еще раз перечитал донос Андре Марти:
«Мне приходилось и раньше, товарищ Сталин, обращать Ваше внимание на те сферы деятельности Кольцова, которые вовсе не являются прерогативой корреспондента, но самочинно узурпированы им. Его вмешательство в военные дела, использование своего положения как представителя Москвы сами по себе достойны осуждения. Но в данный момент я хотел бы обратить Ваше внимание на более серьезные обстоятельства, которые, надеюсь, и Вы, товарищ Сталин, расцените как граничащие с преступлением.
1. Кольцов вместе со своим неизменным спутников Мальро вошел в контакт с местной троцкистской организацией ПОУМ. Если учесть давние симпатии Кольцова к Троцкому, эти контакты не носят случайного характера.
2. Так называемая „гражданская жена“ Кольцова, Мария Остен (Грессгенер), является, у меня лично в этом нет никаких сомнений, засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве – следствие ее шпионской деятельности».
«Ну, что ж, – пряча документ в не очень дальний ящик стола, подумал Сталин, – симпатии Кольцова к Троцкому в прошлом сами по себе преступного характера не носят: иудушку Троцкого любили и ненавидели многие. А вот если наш боевой журналист с помощью испанских соратников вступил в контакт с Троцким сейчас – это совсем другое. За это придется ответить!»
Как ни грустно об этом говорить, но свою угрозу Сталин осуществит, и Михаилу Кольцову придется ответить не только за то, в чем он был виноват, но и за то, к чему не имел никакого отношения. Но это произойдет позже, значительно позже…
А пока что Сталин развлекался своей любимой забавой: играя, как кошка с мышкой, он усыплял бдительность будущей жертвы, приближая ее к своей персоне и осыпая державными милостями. Что касается Михаила Ефимовича, то его назначили главным редактором нескольких популярных журналов, избрали депутатом Верховного Совета РСФСР и даже членом-корреспондентом Академии наук. После таких почестей Кольцов успокоился и отъезд в Испанию отложил. Но совсем свободно он вздохнул лишь после фразы, брошенной как бы невзначай, а на самом деле по указанию Сталина, не кем иным, как маршалом Ворошиловым.
– Имейте в виду, – сказал ему на одном из приемов нарком обороны, – что в Кремле вас ценят, любят и безмерно вам доверяют.
Приласкав таким образом мышку, кошка тут же выпустила когти! Так случилось, что как раз в те дни в Москву приехали командующий Военно-воздушными силами Испании генерал Сиснерос и его жена Констанция. Кольцов дружил с ними в Мадриде, и формально они прибыли по приглашению Михаила Ефимовича. Показав Сиснеросам достопримечательности Москвы и свозив их на несколько военных аэродромов, Кольцов намеревался съездить с ними к морю, как вдруг раздался звонок из Кремля: чету Сиснеросов приглашает на обед Сталин.
– Только Сиснеросов? – уточнил Кольцов.
– Да, – суконным голосом ответили ему, – только генерала Сиснероса и его супругу. Машина за ними уже вышла.
Это было даже не пощечиной, а ударом под дых! Михаил Ефимович все понял: отношение «хозяина» к нему резко изменилось и, пока не поздно, надо бежать в Испанию. Но тут Сталин снова его приласкал, вызвав для краткой беседы в Кремль.
– Ходят слухи, – расхаживая по кабинету и раскуривая трубку, начал он, – что вы, товарищ Кольцов, хотите написать продолжение «Испанского дневника» и в связи с этим хлопочете о поездке в Испанию. Это правда?
– Правда, товарищ Сталин. Война в самом разгаре, бои идут ожесточенные, и советские люди ждут рассказов о том, какой ценой достаются успехи республиканцам. Надо их поддержать. Хотя бы морально, – после паузы добавил он.
– Мы наших друзей в беде не оставим, и поддержим их не только морально. Но если раньше мы это делали втихомолку, то теперь настало время заявить о нашей позиции на весь белый свет: пусть в Берлине, в Риме, да и в других столицах знают, что Мадрид не одинок, что Советский Союз не допустит повторения Герники и окажет законному правительству Испании всестороннюю помощь.
– Замечательно! – чуть было не вскочил Кольцов. – Это будет замечательно! Каждый танк, каждый самолет, каждая пушка – в Испании на вес золота, и взять их, кроме как в Советском Союзе, просто негде.