«Республиканская полиция долго колебалась и раскачивалась, – с карандашом в руках начал читать Сталин, – долго торговалась с министром юстиции Ирухо, пока наконец не вытерпела и начала ликвидировать самые крупные гнезда ПОУМа и арестовывать троцкистских вожаков. Отряды республиканской гвардии заняли в Барселоне несколько домов и отелей, где квартировали поумовцы. В особняке, где помещался центральный комитет ПОУМа, реквизировано много ценностей и звонкой монеты на восемь миллионов песет. На реквизированных зданиях вывешены республиканские флаги. Публика собирается под этими флагами и аплодирует.
В Валенсии очистка зданий от поумовцев идет гораздо более медленно и вяло. Здесь этому мешают какие-то невидимые, но властные руки. Троцкисты сразу пронюхали об этом, и те из них, кто еще был на свободе, спешно перебрались из Барселоны в Валенсию.
На арестах троцкистов особенно настаивала мадридская полиция. В ней работают социалисты, республиканцы и беспартийные, которые до сих пор считали борьбу с троцкистами частным коммунистическим делом – и вдруг натолкнулись на такие дела поумовцев, от которых пришли в совершенное расстройство чувств. В Мадриде была обнаружена новая разведывательная фашистская организация, следы которой вели к троцкистам. Арестованные шпионы имели свою радиостанцию, которая передавала Франко сведения о расположении и перегруппировках республиканских войск.
В Мадриде арестовано более двухсот членов организации, среди них есть офицеры штаба фронта, бронетанковых частей и интендантской службы. По их показаниям, речь шла не только о шпионской работе, но и о вооруженном фашистском восстании на улицах Мадрида. Среди найденных документов особый интерес представляет написанное симпатическими чернилами письмо. Вот его текст:
„Генералиссимусу лично! Сообщаю, что сейчас наша группировка насчитывает около 400 человек. Эти люди хорошо вооружены и готовы действовать. Ваш приказ о просачивании наших людей в ряды ПОУМа исполняется с успехом. Нам не хватает руководителя пропаганды, который бы начал действовать независимо от нас.
Выполняя ваш приказ, я был в Барселоне, чтобы увидеться с руководящим членом ПОУМа. Я сообщил ему все ваши указания. Он обещал послать в Мадрид новых людей, чтобы активизировать работу ПОУМа“.
Не успели господа поумовцы ни послать в Мадрид новых людей, ни активизировать свою работу – все они были арестованы и преданы суду военного трибунала».
– Итак, – глядя на карандашные пометки, размышлял Сталин, – троцкистские вожди арестованы, ценности реквизированы, шпионские группы разгромлены, восстание предотвращено. Ничего не скажешь, работа проделана большая. Но главное не это, главное то, что беспартийные массы перестали рассматривать борьбу с троцкистами как частное коммунистическое дело. Если так пойдет и дальше, то господину Бронштейну, то бишь Троцкому, скоро не на кого будет опереться: старые кадры уничтожены, а новых, судя по всему, не предвидится. Что и требовалось доказать! А там, глядишь, доберемся и до вожака: хоть Мексика и далеко и прячут Троцкого надежно, но я всегда говорил, что нет таких крепостей, которых бы не брали большевики. Придет время, возьмем и эту! – с хрустом сломал он карандаш и зашвырнул его в угол.
А Кольцов, получив от главного редактора похвальную телеграмму за материал о борьбе с троцкистами, приступил к выполнению второго задания вождя, касающегося прощупывания Бориса Скосырева. Казалось бы, проще всего было съездить в Андорру, под видом интервью для «Правды» встретиться с ее президентом и среди прочих вопросов задать самый главный: согласен ли он открыть свои границы для грузов, идущих из Москвы в Мадрид. Но, поразмышляв, от этой идеи Кольцов отказался. Во-первых, не факт, что белогвардеец Скосырев захочет беседовать с корреспондентом большевистской газеты. А, во-вторых, если и захочет, то публикация этого интервью в «Правде» станет для Скосырева очень серьезной подставой: и Франко, и Гитлер, и Муссолини сразу увидят, на чьей он стороне, и могут предпринять по отношению к Андорре очень серьезные шаги, вплоть до вторжения на ее территорию.
«Нет, так дело не пойдет, – решил Кольцов, – никаких интервью и никаких поездок в Андорру не будет. Попробую-ка я действовать через Зуева, тем более что принципиальное согласие искупить грехи молодости он дал и со Скосыревым они друзья-приятели. Да и требуется-то от президента Скосырева совсем немного: дать добро на транзит через территорию Андорры тракторов, сеялок, веялок и других крупногабаритных грузов, без которых испанским крестьянам никак не обойтись. Ну, а что там будет вместо сеялок и веялок, Скосырева интересовать не должно: деньги за транзит президент получит, а они, как известно, лишними не бывают».
Приняв такое решение, Кольцов помчался искать Зуева, который только что вернулся с передовой и сидел в своем номере, отстукивая на машинке очередной репортаж для «Вестей Андорры». И вот ведь как бывает в жизни, опоздай Михаил Ефимович на пару минут или проскочи холл отеля минутой раньше, наверняка все было бы так, как он задумал: Василий Зуев стал бы работать на НКВД, через территорию Андорры пошли бы караваны с советским оружием, и все наши герои были бы живы и здоровы. Но вмешался его величество случай, и все планы Кольцова полетели к черту!
А случай состоял в том, что, открывая дверь отеля, он нос к носу столкнулся… с Марией Остен. Если бы на ее месте был, скажем, Ежов или Ворошилов, Михаил Ефимович удивился бы куда меньше: как-никак у них в Испании могли быть дела. Но Мария?!
«Как она могла тут оказаться? – билась в висок пульсирующая мысль. – Особенно после того дикого скандала, когда бросила мне в лицо, что и я, и Москва ей осточертели, что она меня ненавидит и что возвращается в Берлин?! И ведь уехала, уехала, несмотря на мои уговоры и на риск быть арестованной гестапо. Но раз она здесь, раз она меня нашла, значит, по-прежнему любит и все наши ссоры – недоразумение и пустяк!»
С этой спасительной мыслью Михаил Ефимович как мог широко распахнул объятия и с криком: «Мария! Любовь моя, Мария!» бросился к своей давней подруге. Та на миг оторопела, но тут же взяла себя в руки и холодно бросила.
– А-а, это вы, товарищ Кольцов. Не ожидала, совсем не ожидала вас здесь встретить.
– Мария! Маша! Да ты что? – прижал руки к сердцу Кольцов. – Я же не раз говорил, что снова собираюсь в Испанию. А ты, как попала сюда ты?
– Я? – мстительно поджала губы Мария. – Я сопровождаю товарища Буша, – кивнула она на выглядывающего из-за ее спины полноватого человека в берете. – Если не ошибаюсь, вы знакомы и представлять вас друг другу не надо?
– Еще как знакомы! – выбрался наконец из-за ее спины известный немецкий актер и исполнитель революционных песен Эрнст Буш и радостно облапил Кольцова. – Рад тебя, дружище, видеть! Ты в прекрасной форме и, как всегда, на коне: твои репортажи просто бесподобны.
– А что занесло сюда тебя? – поинтересовался Кольцов.
– Местные товарищи попросили дать несколько концертов. Я, конечно, согласился и пригласил в поездку Марию: как-никак она в Испании уже была и в здешних делах разбирается.
– Была, и не одна, а со мной, – сжал кулаки Кольцов.
– Ну и что? – пожал плечами Буш. – То с тобой, то со мной, какая ей разница! И вообще, с кем она только ни была: такая уж она от природы, наша немецкая Мессалина, – не скрывая циничной улыбки, закончил он.
Что правда, то правда, любвеобильностью Мария отличалась отменной. И дело тут было не только, а может быть, и не столько в зове природы, сколько в последовательном выполнении программы партии. Дело в том, что Мария была убежденной сторонницей таких известных в коммунистических кругах женщин, как Инесса Арманд и Александра Коллонтай. А эти дамы как на митингах, так и в печати призывали всех женщин России отказаться от старых привычек, так как отныне их главная задача не забота о семье, а классовая борьба. Воспитание детей на себя возьмут детские сады и ясли, а что касается любви, то она должна быть свободной, настолько свободной, что ее следует рассматривать как свободу выбора партнера – и только.
Само собой разумеется, предпочтение в этом выборе надо отдавать товарищам по партии и не смущаться, если окажется, что одновременно вы увлечены несколькими борцами за народное счастье или окажетесь одной из сторон так называемого треугольника. Именно так поступила полуфранцуженка-полуангличанка Инесса Стеффен, которая, приехав в Москву, вышла замуж за сына купца первой гильдии Александра Арманда. Даже родив пятерых детей и какое-то время побыв образцовой женой и матерью, Инесса соблазнила младшего брата мужа и, не разводясь с Александром, довольно долго жила и с ним, и с Владимиром.
И лишь после смерти Владимира от скоротечной чахотки Инесса создала новый треугольник, состоящий из Владимира Ленина, его жены Надежды Крупской и быстро утешившейся Инессы Арманд. И хотя этот треугольник был с довольно острыми углами и с неизбежными в таких случаях выяснениями отношений, существовал он до самой смерти Инессы от холеры. А хорошо знавшая об этом треугольнике Александра Коллонтай в день похорон записала в своем дневнике: «Ленин был потрясен. Когда мы шли за гробом Инессы, его невозможно было узнать. Он шел с закрытыми глазами, и, казалось, вот-вот упадет».
Четыре года спустя, когда хоронили самого Ленина, Коллонтай вернулась к этой записи и дополнила ее потрясающими по своей глубине словами: «Смерть Инессы Арманд ускорила смерть Ленина: любя Инессу, он не смог пережить ее ухода».
А что же Крупская, что же законная жена Ильича? Как ни трудно в это поверить, но ходили слухи, что, когда еще не был решен вопрос о строительстве мавзолея, она предлагала похоронить Ленина рядом с Инессой Арманд, а когда придет время, то рядом с ними похоронить и ее.
Странно? Очень странно. Но такие тогда были люди и такие времена. Надо ли говорить, что последовательниц такого образа жизни как у юных комсомолок, так и у высокопоставленных партийных дам было великое множество, причем не только в России. В Германии знамя свободной любви подхватила Мария Грессгенер, которая, по существовавшему тогда обычаю, вступив в партию, взяла псевдоним Остен. Да и в коммунистическом издательстве «Малик», где она тогда работала, почти все авторы печатались под псевдонимами.