– Понятия не имею, – пожал плечами мсье Жак.
– В две марки! – вскинул два пальца Гесс. – А если эту цифру умножить на те тысячи, которые мы расстреливали, получался колоссальный убыток для казны. Мы пробовали взыскивать эти деньги с родственников казненных, но результат был нулевой: если речь шла о евреях, то их к нам привозили целыми кланами и высылать счет было просто некому, а если о русских, то не пошлешь же счет в Вологду или Москву, – хохотнул он. – И тогда я придумал вот что, – не без гордости заявил Гесс, подведя гостя к какой-то странной стене.
– Что это? – не понял майор Жак.
– А вы потрогайте, потрогайте, – нежно погладил стену Гесс. – Не догадались? То-то же, и не догадаетесь. Я все думаю, а не запатентовать ли мне это изобретение, экономия-то колоссальная.
– Экономия на чем? – сдался мсье Жак.
– На свинце, – победоносно вскинул руку Гесс. – А он, как известно, стратегическое сырье. Короче говоря, однажды ночью меня осенило: а что, если заключенных расстреливать не у кирпичной стены, где пули расплющиваются и пропадают даром, а около стены, сделанной из прессованной соломы или сухих морских водорослей? Ведь тогда после определенного количества экзекуций солому можно сжечь, а застрявшие в ней пули отправить на переплавку, сделать новые пули и снова пустить их в дело. Как показал опыт, солома для этого не годится, а вот водоросли в самый раз. Так что в этой стене, – снова погладил он свое изобретение, – килограммов пять свинца уже есть, и как только будет десять, мы ее сожжем. Вы, конечно, спросите, а не дорого ли стоят водоросли? Отвечу: нет, на водоросли я трачу пфенниги, а за свинец получаю марки.
– Гениально! – непроизвольно вырвалось у мсье Жака. – Вот что значит немецкая расчетливость.
– А вы как думали, – улыбнулся довольный похвалой Гесс. – Но главное мое изобретение не эта стена, а нечто совсем другое, куда более эффективное и, не боюсь этого слова, гуманное.
– Гуманное? – скептически хмыкнул мсье Жак. – Разве могут быть на фабрике смерти гуманные способы уничтожения людей?
– Вот-вот, – оживился Гесс, – вы уловили главное. Раз Освенцим – фабрика смерти, то здесь нужно использовать индустриальные методы переработки человеческого материала. Пуля или петля – это, если хотите, ручная работа, а ведь мне предстоит не просто ликвидировать, а именно переработать не один миллион тех, кого ученые называют гомо сапиенс.
Скажу вам как коллега коллеге, – доверительно продолжал он, – что рейхсфюрер Гиммлер назвал цифру два миллиона. Как это ни трудно, – вздохнул он, – но отступать мне некуда и отправить на волю два миллиона заключенных придется, иначе гнева Гиммлера не избежать. А он у нас крут: его любимое наказание – командировка на Восточный фронт, куда-нибудь под Москву или Ленинград. А еще хуже – в команды, которые охотятся на партизан: там никогда не знаешь, охотник ты или уже дичь.
– А вам там бывать не приходилось? – полюбопытствовал мсье Жак.
– Ни мне, ни моим людям! – отчеканил Гесс. – Такие специалисты, как в Освенциме, на вес золота, и уверяю вас, у нас есть чему поучиться. Не зря же я постоянно принимаю делегации из Дахау, Майданека и даже Заксенхаузена. А теперь вот и вас: это значит, что мы вышли на международный уровень.
– Говоря о Заксенхаузене, вы почему-то сказали «и даже». Почему? Он что, чем-то отличается от других?
– Ничем особенным он не отличается, – пожал плечами Гесс. – Я там, кстати, некоторое время работал и даже дослужился до должности заместителя коменданта. Единственное, что там интересно, так это контингент заключенных: среди них немало политиков, генералов, всякого рода высокопоставленных особ, причем представителей самых разных стран. Но есть там один заключенный, который дороже всех остальных и который является личным пленником Гиммлера. С него не спускают глаз и берегут как зеницу ока.
– Да будет вам, – не принял его всерьез майор Жак. – Я знаю только двоих людей, которых имело бы смысл беречь как зеницу ока.
– Вот как? И вы можете назвать их имена?
– Конечно. Это Сталин и Черчилль. Но они пока что в Москве и Лондоне, и вряд ли вашим людям удастся до них добраться.
– До одного уже добрались, – как бы между прочим, обмолвился Гесс. – И он сидит в Заксенхаузене.
– Кто? – поперхнулся мсье Жак. – Кто сидит в Заксенхаузене?
– Сталин, – рубанул Гесс. – Правда, там он под другой фамилией.
– Послушайте, оберштурмбаннфюрер, я же не мальчик, – обиделся майор Жак. – Зачем вы так неоригинально шутите?
– Ничего я не шучу, – как о чем-то само собой разумеющемся бросил Гесс. – Об этом пленнике писали в газетах, рассказывали по радио, разбрасывали листовки с его портретом. А вы ничего не знали? – сочувственно посмотрел на него Гесс.
– Н-нет, не знал, – почему-то с дрожью в голосе ответил мсье Жак.
– Эх вы, бербер несчастный, – усмехнулся Гесс и покровительственно похлопал гостя по плечу. – Сидите в своей французской глуши и ни черта не знаете. А между тем меньше чем через месяц со дня начала войны в наших руках оказался сын Сталина: он попал в плен где-то под Витебском. И хотя он носит подлинную фамилию отца – Джугашвили, не вызывает никаких сомнений, что старший лейтенант Яков Джугашвили – не кто иной, как старший сын Иосифа Сталина.
– Вот это да! – воскликнул пораженный услышанной новостью мсье Жак. – Вот это добыча! Его действительно нужно беречь как зеницу ока. На какой-нибудь крайний случай, – несколько смутившись, добавил он.
– Вы думаете, мы этого не понимаем? Еще как понимаем и пока что его используем в пропагандистских целях. А там будет видно, время покажет, как лучше распорядиться таким знатным пленником.
– Вот бы с ним поговорить, – мечтательно закатил свои коровьи глаза мсье Жак. – Наверное, он столько всего знает…
– Да ничего особенного он не знает, – досадливо крякнул Гесс. – В наших газетах печатали протоколы его допросов: если хотите, я их покажу. Никаких военных тайн Джугашвили не знал и ничего серьезного не сообщил: так, разная трепотня о женах, родственниках и полное незнание обстановки на фронте. А впрочем, ну его к дьяволу, этого грузинского сынка, – закрыл тему Гесс, – он мне не интересен. Вы лучше полюбуйтесь моим последним изобретением, – подвел он мсье Жака к будто вросшему землю, массивному одноэтажному зданию. – Это, можно сказать, моя научная лаборатория. Раньше здесь был крематорий, но мы его переоборудовали, завезли необходимое оборудование, провели ряд успешных опытов, и теперь моя лаборатория функционирует как круглосуточно работающий заводской цех.
– Раз заводской цех, значит, здесь что-то производят? – предположил мсье Жак.
– Производят? – усмехнулся Гесс. – Пожалуй что да. Здесь производят смерть, причем, как я уже говорил, индустриальным и очень дешевым способом. В качестве последнего аргумента – это определение, между прочим, придумал я, мы используем газ. Одни его называют цианистым водородом, другие – «циклоном Б». Но как бы его ни называли, действует он быстро, эффективно, безотказно и, что немаловажно, у обслуживающего персонала нет прямых контактов с предназначенным для уничтожения человеческим материалом.
Первый опыт мы провели над русскими комиссарами. Как раз в те дни пришел эшелон, в котором было девятьсот политруков, комиссаров и всякого рода других, как мы их называем, фанатических коммунистов. Они пытались затеряться в общей массе военнопленных, но рядовые солдаты так люто их ненавидели, что охотно выдавали сотрудникам гестапо. В соответствии с приказом фюрера многих тут же расстреляли, а тех, кого не успели, привезли в Освенцим.
Пока шла разгрузка транспорта, в потолке крематория было сделано несколько отверстий. Когда подвели пленных, им объявили, что в чисто гигиенических целях они должны пройти дезинфекцию, поэтому всем надо раздеться и проследовать в помещение. Как только все девятьсот человек вошли, мы плотно закрыли двери и через отверстия в потолке всыпали газ. Именно всыпали, так как концерн «ИГ-Фарбениндустри» поставляет «циклон Б» в виде небольших шариков, насыщенных цианистым водородом.
То ли мы поскупились и всыпали мало «циклона Б», то ли на заводе неправильно рассчитали концентрацию выделяемого в результате реакции газа, но русские довольно долго колотили в дверь, кричали, стонали и проклинали нас как палачей. Пришлось этих шариков добавить – и вскоре все стихло. Когда мы открыли дверь и дали остаткам газа улетучиться, стало ясно, что лучшего способа массового уничтожения людей не придумать: все девятьсот человек лежали без единого признака жизни. Потом их, конечно, сожгли в крематории и, как незадолго до казни сказал один пастор, если не их тела, то их грешные души были выпущены на волю.
– А сейчас эта, с позволения сказать, лаборатория работает? – поинтересовался мсье Жак.
– Я же сказал, что теперь это не лаборатория, а круглосуточно работающий заводской цех, – поправил его Гесс.
– Это я понял. Но, задавая вопрос, я имел в виду, работает ли этот цех в данную минуту, то есть сейчас?
– Конечно, работает. А вы что, хотите посмотреть, как «циклон Б» превращает людей в трупы?
– Нет-нет, – торопливо ответил мсье Жак, – сам процесс меня не интересует, а вот на результаты взглянуть бы хотелось.
– Нет ничего проще, – разрешающе взмахнул рукой Гесс. – Через полчаса емкость будут очищать от очередной партии цыган, и вы сможете посмотреть на результаты действия «циклона Б».
– Как «цыган»? – удивился мсье Жак. – Разве у вас есть цыгане?
– И довольно много, – подтвердил Гесс, – если мне не изменяет память, в Освенциме их более десяти тысяч. Странные они все-таки люди, – оживился Гесс, – ну прямо как дети! То ли потому, что они вели примитивный образ жизни на свободе, то ли в силу характера, цыгане легко переносят трудности лагерной жизни и все время находят повод, чтобы повеселиться. Вы не поверите, но даже в крематорий они идут с песнями и плясками. Так что хлопот с ними практически нет. Именно поэтому я без зазрения совести называю их моими любимыми узниками. Русские – упрямы, как быки, и все время думают о побеге, так что с ними приходится быть настороже. Евреи – изобретают самые невероятные способы, чтобы отлынивать от работы. Один, например, додумался до того, что за пачку папирос уговорил содрать ногти с больших пальцев ног. Это