45. Но тогдашний золотой стандарт был настолько же хилым хомутом, что и привязка национальных валют ряда азиатских и ближневосточных стран к доллару сегодня. Когда ударил колокол кризиса, Россия стряхнула золотую тяжесть со своей шеи. Ге примеру последовали и другие страны. В США и Британии формально обмен банкнот на золото сохранялся, но власти имели право прекратить его при первой же необходимости. (Банк Англии освободили от соблюдения закона 1844 года, регулировавшего отношение объема бумажных денег к резервам, но все-таки это не был полный отказ от золотого стандарта – обмен банкнот на металл можно было продолжать и с меньшими резервами.) Кризис привел к печатанию денег – в Британии в оборот были выпущены казначейские билеты номиналами в один фунт и 10 шиллингов, американские банки получили свободу печатать свои деньги в случае острой необходимости в силу акта Олдрича-Бреланда 1908 года46. Тогда и сейчас власти отреагировали на кредитный кризис одинаково – включили печатный станок.
На этом, впрочем, пожарные меры не закончились. В Лондоне банковский выходной, приходившийся в 1914 году на понедельник 3 августа, был продлен до четверга 6 августа. Королевским указом погашение векселей отсрочили на месяц. Почти мгновенно был узаконен мораторий на все платежи, кроме зарплат, налогов, пенсий и пособий. (Потом эти меры продлили до 19 октября и 4 ноября соответственно.) Министр финансов 13 августа предоставил Банку Англии бюджетные гарантии возмещения всех убытков от приема векселей с датой погашения до 4 августа, дня объявления войны. Фактически правительство таким образом спасло коммерческие банки от краха. Векселя потекли в Банк Англии, денежная масса стала расти как на дрожжах. На помощь акцептным банкам правительство пришло 5 сентября47. Схемы спасения отличались от страны к стране, но в общем они похожи: остановка торгов на биржах, мораторий на выплату долгов, фактическое включение печатного станка, спасение финансовых институтов, оказавшихся на краю гибели. В каждом из этих случаев правительства были готовы пойти на гораздо более серьезные шаги, чем те, на которые они шли раньше – в годы чисто финансовых кризисов. Как и во время предыдущей “мировой войны” с революционной, а потом и наполеоновской Францией, правительства признали события 1914 года столь чрезвычайными, что позволили себе задуматься о мерах, о которых в мирное время даже и не помышляли. Эти меры включали, по словам одного члена палаты лордов от консерваторов, “освобождение банкиров от всех долгов”48.
Приостановка торгов на фондовой бирже и закачка ликвидности в рынок почти наверняка предотвратили катастрофический обвал. Индекс Лондонской биржи накануне остановки уже был на 7 % ниже своего значения в начале года. И это – до начала войны. О том, к каким потерям готовились инвесторы, можно судить по фрагментарным записям операций с облигациями: пока биржа была закрыта, ими торговали буквально на улице. К концу 1914 года русские облигации потеряли в цене 8,8 %, британская консоль упала на 9,3 %, французские долговые обязательства – на 13,2 %, австрийские – на 23 %49. Патрик Шоу-Стюарт из банка “Братья Беринг” назвал это тогда “самой страшной бедой за всю историю денег”50. Но это было только начало. Мечтам о “короткой войне” сбыться было не суждено – впрочем, в них больше верили банкиры, чем генералы. Впереди лежали четыре года кровавой бойни и еще больше лет финансовых потерь. Инвестор, вложивший в начале войны по глупости или из соображений патриотизма свои средства в консоли или в новый военный заем, к 1920 году потерял с учетом инфляции 46 %. Даже без учета инфляции доход по британским ценным бумагам был отрицательным, минус 27 %51. Инфляция во Франции и гиперинфляция в Германии ударили еще сильнее по тем, кто хранил сбережения в бумагах, номинированных во франках или марках. Держатели немецких облигаций потеряли к 1923 году все, хотя принятые впоследствии законы о переоценке бумаг вернули им часть вложений. Несмотря на золотое обеспечение австрийских, венгерских, турецких и русских облигаций, их владельцы понесли тяжелые потери, ведь война смела и Османскую империю, и империи Романовых и Габсбургов. Особо чувствительным был удар по держателям русских облигаций – в феврале 1918 года большевики объявили об отказе от долгов царского правительства. Накануне этого дефолта русская облигация 1906 года с купоном 5 % торговалась по 45 % своей номинальной стоимости. На протяжении 1920-х годов надежда на хоть какое-то урегулирование теплилась в умах держателей русских облигаций, которые торговались по 20 % от номинала. К 1930 году они уже не стоили ничего52.
Восстановить старый добрый рынок капитала в межвоенный период так и не удалось, хотя банкиры и прилагали титанические усилия, пытаясь, например, мобилизовать силы для оплаты немецких контрибуций. Валютные кризисы, дефолты, споры о выплате репараций и военных долгов, а потом и начало Великой депрессии вынуждали одну страну за другой вводить валютные ограничения, возводить торговые и финансовые барьеры в бесплодных попытках защитить свой рынок за счет ограничения движений товаров и капитала. Китайское правительство объявило себя банкротом в 1921 году, что привело к дефолту по всем китайским внешним долгам. Это лишь одно звено в цепи дефолтов того времени – от Шанхая до Сантьяго, от Москвы до Мехико. К концу 1930-х даже те страны, где еще сохранялись политические свободы, возвели торговые, инвестиционные и миграционные барьеры. Некоторые из них достигли почти абсолютной автаркии, самодостаточности, идеала деглобализированного мира. В мирное время все правительства, сознательно или бессознательно, ввели те же самые экономические ограничения, которые они впервые опробовали во время войны 1914 года.
Причины Первой мировой войны стали очевидны, лишь только она началась. Тут же вождь большевиков Владимир Ленин признал в ней неизбежное следствие империалистической конкуренции. Тут же американские либералы додумались, что тайная дипломатия и вся конструкция европейских союзов и альянсов были основными причинами войны. Британцы и французы, естественно, винили во всем немцев. Немцы – англичан и французов. Историки спорят об этом девяносто лет кряду. Кто-то из них ищет причины в гонке вооружений на море 1890-х годов. Кто-то усматривает корень бед в Балканских событиях 1907 года. Но если и сегодня объяснениям причин войны нет числа, как современники не могли разглядеть приближающегося Армагеддона? Возможно, их сбили с толку обилие денег и спокойствие предыдущих лет. Взаимозависимость мировых рынков плюс новые финансовые инструменты заставили инвесторов поверить в безопасность мира, в котором они жили. Со времен последней большой европейской войны, к тому же совсем недолгой, между Францией и Германией прошло целых тридцать четыре года. Конечно, с точки зрения геополитики, мир вовсе не был безопасным. Любому читателю газеты Daily Mail должно было быть ясно, что европейская гонка вооружений и борьба империй за рынки рано или поздно может привести к большой войне. В популярной литературе появился целый жанр, кормившийся идеями гипотетической англо-германской войны. Но пока не разразился гром, на всех перекрестках финансовых дорог горел зеленый свет.
В этом есть урок и нам. Целое поколение трудилось над строительством первой глобальной экономики. Уничтожена она была за несколько дней. Двух поколений не хватило, чтобы починить мир, разрушенный пушками 1914 года.
Экономические киллеры
С 1930-х по конец 1960-х международные финансовые рынки и идея глобализации были скорее мертвы, чем живы53. Американский экономист Артур Блумфельд писал в 1946 году:
И ученые и банкиры, в общем, согласны, что прямой контроль над движением капитала, особенно над спекулятивным капиталом, на долгие годы будет желательным для многих стран. Эта смена доктрины – прямое следствие разрешительных последствий движений капиталов в межвоенные годы54.
В июле 1944 года в местечке Бреттон-Вудс в американском штате Нью-Хемпшир будущие триумфаторы Второй мировой войны приступили к созданию финансовой основы мирного времени. В послевоенном мире торговля становилась свободнее, но ограничения на движения капитала никто не отменял. Обменные курсы были зафиксированы, но привязывались теперь не к золоту, а к международной резервной валюте – доллару. Впрочем, сам доллар оставался, пусть почти только на бумаге, привязанным к золоту, запасы которого величественно лежали в хранилище Форт-Нокс в штате Кентукки. По словам одного из создателей новой финансовой системы, Джона Мейнарда Кейнса, “контроль над движением капиталов” должен был стать “неотъемлемой частью послевоенного устройства мира”55. Даже туристы могли почувствовать это на себе: если у правительства не было достаточно средств для обеспечения конвертируемости валюты, то в отпуск люди отправлялись с полупустыми карманами. Крупные суммы пересекали границы лишь в рамках правительственных расчетов. Пример тому – план Маршалла, поставивший на ноги разрушенную войной экономику Западной Европы в 1948–1952 годах[67]56. В столице “свободного мира”, в Вашингтоне, поселились два ангела-хранителя новой финансовой системы – Международный валютный фонд и Международный банк реконструкции и развития, после объединения с Международной ассоциацией развития названный Всемирным банком. “МВФ был призван регулировать обменные курсы. Всемирный банк должен был помочь восстановлению разрушенных войной стран. Свободная торговля должна была быть восстановлена, но свободное движение капитала – нет”, – поясняет нынешний глава Всемирного банка Роберт Зелик. Таким образом в течение семидесяти пяти лет правительства были вынуждены выбирать два из трех вариантов экономической политики:
1) полная свобода движения капитала;
2) фиксированный обменный курс;