— Костя! — взорвался он, и я подумал, что веганы взрываются почти так же эффектно, как мясоеды. — Я же веган! Я вообще не ем мясо! Ты что, совсем забыл?
И я почувствовал, как судьба снова подсовывает мне загадку из тех, что решаются только на грани здравого смысла. Думаешь, всё просчитал, а жизнь усмехается: «Наивный! А теперь заставь травоядного сожрать баранину!»
— Придётся, — жёстко отрезал я. — Хотя бы сделай вид, что ешь. Пару кусков проглотишь — не умрёшь. Хотя честно говоря, от этой шаурмы можешь и умереть, но уже по другим причинам.
— А как же моя вера? — прошептал он, и в голосе звенела боль человека, которого заставляют предать самого себя. — Как же мои убеждения?
Я подошёл ближе и положил руку ему на плечо — жест утешения от палача.
— Друзья важнее, — сказал я тихо. — Всё остальное — роскошь для тех, кто не рискует сдохнуть в ближайшие пару часов. Подумай об этом как о… расширении кругозора. Или желудка.
Тяпкин молчал всё это время, но теперь не выдержал. На лице у него было такое недоверие, будто он смотрел, как его собственная жизнь превращается в фарс.
— Это же чистое безумие, — выдохнул он и покачал головой. — Абсолютное безумие! Если бы не расстояние до Москвы и не сила императрицы… я бы предпочёл застрелиться. Было бы честнее.
Он замолчал, борясь с собой, но потом достал из кармана запечатанный документ. Руки дрожали, как у алкоголика без дозы.
— Но выбора нет, — тихо добавил он. — Совсем нет… Хотя выбор-то есть — просто все варианты дерьмовые.
Стас взял документ осторожно, будто бомбу с часовым механизмом.
— Ладно, — выдохнул он. — Ладно, Костя. Но если я погибну от несварения, ты лично объяснишься с моими богами. И поверь, они не веганы.
Он развернулся и пошёл к машине. Медленно, будто на эшафот, где вместо топора его ждала шаурма. Саша смотрела ему вслед с выражением лица, которое обычно бывает у людей на похоронах.
— А нам что теперь? — спросила она.
— Мы — приманка, — сказал я спокойно. — Отвлечём их, пока Стас переваривает свои принципы вместе с бараниной. Так что, все на борт. Вертолёт уже ждёт — надеюсь, пилот трезвее, чем наш план.
Лола сразу застонала протяжно, театрально, как примадонна, которой сообщили, что спектакль отменяется из-за пожара в театре.
— Я знала! Всё пойдёт к чертям… И мы за компанию!
— Не пойдёт, — отрезал я. — Всё только начинается. Черти еще в очереди стоят.
Нурбек уже запускал двигатель. Лопасти лениво разгонялись, звук рос — похоронный марш в исполнении механизмов.
— Понеслась… — прошептал я, и в последний раз посмотрел на дорогу, где машина Стаса исчезала за поворотом, унося с собой последние остатки здравого смысла.
И мы рванули вперёд — прямо в пасть неизвестности. Хотя, если честно, настоящая трагедия была не в том, что Стасу придётся съесть пару кусочков мяса. Настоящая трагедия — что я уже не ел несколько часов и с радостью поменялся бы с ним местами. Даже если бы эта шаурма оказалась последним, что я попробую в жизни.
А этот святоша еще и недоволен! Ну что ж, пусть жует свою баранину и думает о карме. А я пока подумаю о том, как бы не сдохнуть от голода раньше, чем нас всех убьют враги.
Глава 16
Красная тачка неслась по трассе, как последняя надежда на пенсию. Стас вжимался в сиденье, сердце колотилось так, что казалось — сейчас выскочит и потребует отдельную страховку. Солнце жарило не по-детски, в салоне — как в крематории для живых. Мысли у него варились вместе со страхами в этом прекрасном коктейле из паранойи и пота.
Остановился он только один раз — на заправке с отелем. Три часа на убитой кровати, которая видела больше смертей, чем патологоанатом. Проснулся с ощущением, что время — это не часы, а песок в почках, который никак не выйдет. Документ лежал рядом на сиденье — свернутый, с виду обычная бумажка. Но Стас знал, что внутри такое, за что уже люди в лаборатории отправились изучать загробную жизнь на практике.
Московская область встретила его как тёща на поминках — посты ДПС, мигалки, собаки за заборами. Машины останавливали каждые пару километров, словно это была благотворительная акция по сбору взяток. ОМОНовцы шарились между машинами с энтузиазмом гробовщиков на эпидемии. Ладони у Стаса вспотели, руки вцепились в руль, как в последнюю соломинку перед банкротством.
— Чёрт… — выдохнул он сначала на хинди, потом на русском. — Какая многоязычная агония!
Впереди маячила шаурмечная — убогая точка среди бетона, последний оплот гастрономического отчаяния. Стас свернул к ней, припарковался между фурой и раздолбанной иномаркой. Руки тряслись, когда он открывал дверь — видимо, от предвкушения кулинарного самоубийства.
За прилавком стоял мужик лет сорока, морщины на лице рассказывали историю разочарований лучше любой автобиографии.
— Что будете? — спросил он Стаса с энтузиазмом могильщика.
— Мне… — Стас сглотнул. — Шаурму. Мясную…
Мужик поднял бровь с иронией хирурга, объявляющего о неоперабельной опухоли.
— Мясную? Серьёзно? На тебя смотрю — чистый веган. Индиец ведь? Вы обычно мясо не едите. Или у вас там тоже кризис традиций?
Стас закрыл глаза. В голове сразу мамкины мантры всплыли — ахимса-мехимса… Но сейчас ему было плевать на карму. Она и так уже в минусе.
— Уверен, — выдавил он. — Самую мясную. Чтобы предки в гробу перевернулись от гордости.
Мужик пожал плечами с философским спокойствием палача.
— Твоя душа, твоя язва. Будем грешить вместе.
Лаваш зашипел на сковородке, как последний вздох диеты. Мясо пахло так, что Стаса чуть не вывернуло — видимо, корова умерла не от старости. Он достал документ из кармана.
— Слушай, — мужик даже не посмотрел на него, продолжая колдовать над шаурмой, — ты в порядке? Может, тебе чайку или что попроще? Выглядишь как кандидат на инфаркт.
— Нет, — коротко мотнул головой Стас. — Всё отлично. Просто жизнь удалась.
Мужик протянул шаурму — этот кулинарный гроб для желудка. Стас замер на секунду, потом осторожно развернул лаваш и сунул туда бумаги.
— Ну ты даёшь… — пробормотал мужик с усмешкой гробовщика. — Документы в шаурме? Это новый тренд? Или у тебя своя методика самоуничтожения?
— Диета такая, — буркнул Стас. — Клетчатка плюс государственная тайна. Очень питательно.
— Главное не подавись, — хмыкнул мужик. — А то я не умею делать искусственное дыхание. Только шаурму.
Стас расплатился дрожащими пальцами — словно покупал билет в один конец. Вышел на улицу, где жара плавила не только асфальт, но и остатки здравого смысла. Очередь к посту тянулась медленно — все уже выглядели как участники похоронной процессии. ОМОНовцы шарили по машинам с профессиональным безразличием патологоанатомов, собаки мечутались между колёс — единственные, кто ещё верил в справедливость.
Когда очередь дошла до него, сердце застучало так, что хоть кардиограмму снимай. Собака подошла к машине, ткнулась носом в дверь, уставилась на Стаса. Секунда, ещё секунда — и вдруг лай. Резкий такой, обвинительный.
— Ну вот, — подумал Стас, — даже собаки стали вегетарианцами. Моя карма действительно в глубоком минусе.
— Вылезай из машины, — омоновец смотрел на Стаса с таким энтузиазмом, будто тот был его любимым налогоплательщиком.
Стас вылез. Попытался улыбнуться — получилось как у покойника на поминках. Шаурма в руке внезапно стала весить как его совесть.
— Что-то не так? — спросил он, изображая невинность с мастерством плохого актёра в школьной постановке. Голос вроде нормальный, но внутри всё сжалось в комок, готовый к прыжку в штаны.
Собака на поводке бесится — рвётся к нему, рычит. Видимо, у неё более тонкий нюх на дерьмо, чем у её коллег.
— Рекс что-то чует, — омоновец смотрит внимательно. — Документы давай.
Стас протянул права, по инерции откусил шаурму. Мясо во рту превратилось в гастрономический кошмар — как будто жевал носки бомжа с приправой из отчаяния. Проглотил через силу, улыбнулся.
— Может, Рекс просто хочет пожрать? — кивает на собаку. — Я бы и сам поделился… если можно. У меня тут отличная шаурма — почти как моя жизнь: снаружи красиво, внутри полное дерьмо.
— Отойди от машины, — омоновец проигнорировал его юмор с профессиональным равнодушием хирурга.
Начался обыск — руки в перчатках шарят по салону с нежностью грабителя. Стас стоит и жует шаурму так, будто это его последний ужин перед казнью. Каждый кусок проходит как булыжник через пищевод. Собака не сдаётся — лает, скулит, мотает башкой, явно понимая ситуацию лучше людей.
— Странно… — кинолог хмурится. — Рекс обычно не тупит.
— Может, правда голодный? — выдавил Стас и откусил ещё. — Или у него просто плохой день. Знаете, как это бывает — проснулся, а ты всё ещё служебная собака.
— Чисто, — второй омоновец вылез из машины, пожал плечами, — ничего нет.
Внутри у Стаса будто лопнула струна. Всё или ничего — девиз идиотов и отчаявшихся. Он развернул шаурму так, чтобы бумага оказалась по центру, и вгрызся как голодный зомби. Его чуть не стошнило, но прожевал и проглотил этот кулинарный ад.
— Всё нормально? — омоновец уставился с подозрением.
Стас вытер рот рукой и кивнул.
— Лучше не бывает, — сказал он, доедая остатки. — Прямо как в санатории. Только без лечения и с большим количеством адреналина.
И его наконец отпустили. Стас вышел из-под взглядов Рекса и ОМОНа как из преисподней на испытательный срок. Ноги ватные, руки ледяные — но дотащился до машины. В зеркале видит — ОМОН уже пасёт следующую жертву, а Рекс косится в его сторону с видом знатока. Стас выехал за пост, проехал километр и резко ушёл на обочину. Сердце долбит по ребрам как коллектор в дверь. Вытаскивает телефон — пальцы трясутся так, будто он разминирует бомбу. С трудом набрал номер.
— Алло, — раздался в трубке голос Кости. — Стас, ты дышишь вообще, или уже готовишься к встрече с создателем? Всё идёт по плану, или опять импровизируешь?