Овчинников думал о людях, знавших разведчика. Их, наверное, было много. А были ли в отряде «Победители» пограничники?
Андрей вспомнил, что среди бойцов отряда Медведева находился пограничник лейтенант Харитонов. 22 июня 1941 года гитлеровцы напали на пограничную заставу. Тяжело раненного Харитонова захватили, бросили в лагерь военнопленных. Там, где другие пали духом, лейтенант остался собран, быстро сориентировался и замыслил побег. Его наблюдательный глаз подметил слабые места в охране лагеря. И Харитонов бежал. Впоследствии он оказался в отряде Медведева, познакомился с Николаем Кузнецовым, которого знал под фамилией Грачева.
Совершенно случайно советского разведчика Харитонов увидел на улице Львова, но не решился подойти — Кузнецов сделал вид, что тоже его не заметил. Это была их последняя встреча.
Где сейчас Харитонов? До войны жил во Львове, учился в школе военных переводчиков. Оставил воспоминания.
В конце концов на след Кузнецова напали: «Двадцать пять тысяч марок за поимку гауптмана Зиберта». Он покидает Львов. И вот на мосту — засада. Майор фельджандармерии Кантер ждет именно Зиберта. Взглянув на документы, потребовал, чтобы Зиберт прошел с ним в караульное помещение. Кантеру казалось: Зиберт у него в руках. Кузнецов немедля ликвидировал фашиста. Каминский очередью из автомата расстрелял солдат, стоявших у шлагбаума. Столкнув машину в овраг, разведчик и его товарищи скрылись в Гановическом лесу. С тех пор их никто не встречал.
Что с ними было дальше? Стало известно о том, что жители села Боратин похоронили останки Кузнецова, приняв его за немецкого офицера, случайно убитого бандитами — националистами. Пятнадцать лет спустя боевые соратники героя-разведчика разыскали могилу.
Следопыту Овчинникову в этом заключительном аккорде удивительной биографии не все было ясно. Не хватало каких-то звеньев, и он поклялся найти их. Цела ли хата крестьянина Степана Голубовича, в которой якобы принял свой последний бой Кузнецов? Каким образом пробивался разведчик со своими друзьями в Ровно, чтобы перейти линию фронта? Ничто не исчезает бесследно на земле, все оставляет следы. Чем значимее подвиг, тем глубже и прочнее след...
Он стоял, окутанный золотистым сумраком, пытался представить себе высокого человека с волевым лицом, спокойно стоявшего вот здесь, среди полчищ заклятых врагов, и спрашивал себя: а ты смог бы?.. Он как бы примеривал жизнь того человека к себе и пытался разгадать секрет его поразительного мужества, хладнокровия. Чекист... Важно не то, каким родился, а каким встретил смерть...
Ему припомнился давний разговор с братом героя там, в Свердловске. Виктор Иванович рассказал, как они с Николаем незадолго до начала войны пришли на Красную площадь. Тогда перед большими делами все приходили на Красную площадь, к Мавзолею: и комсомольцы, и летчики, ставившие мировые рекорды, и колхозники, и ученые, и разведчики.
Николай сказал брату:
— Ну, вот и сходили на поклон к Ильичу. Я ведь не первый раз тут. И всегда иду будто на исповедь. Смотрю на Ленина и думаю: вот он, титан человеческого духа, создавший партию, которую народ назвал умом, честью и совестью нашей эпохи! Ленин перевернул мир... Смогу ли я прожить так, чтобы обо мне сказали: «Он был настоящим ленинцем»?
Было что-то бесконечно трогательное в чистоте и безыскусности этих слов. Он прожил всего тридцать три... Отдал всего себя...
Андрей в глубокой задумчивости вышел из театра. Он охватил чужую, но такую близкую жизнь от начала до конца. До недавнего времени Андрей все явления пытался вогнать в некие алгоритмы. Скажем, алгоритм героизма. Но тут ничего не получилось, и не могло получиться: было обнаженное сердце, дымящееся до сих пор. Была судьба, каких еще не встречалось никогда. Андрей не знал сейчас, можно ли научиться героизму, хладнокровию. У Николая Кузнецова можно было учиться главному — любить Родину так, как любил он ее. А формы проявления любви безграничны, бесконечны, настолько разнообразны, что трудно сказать, какая из них весомее... Наверное, прав Макаренко: человека нужно не лепить, а ковать! Другой великий педагог говорил, что ученик — это не сосуд, который надо наполнять, а факел, который надо зажечь.
Андрей прикрыл веки. И услышал знакомый легкий смешок. Широко открыл глаза. У афиши стояла Катя! Знакомый разлет бровей, знакомая ямка на щеке.
Он задохнулся от счастья. Коснулся губами ее волос.
— Вот я и приехал за тобой!.. На реактивной бабе-яге летел.
Она легонько отстранилась, сказала шутливо-горестно:
— Долго же ты ехал, ох как долго! Я в старуху успела превратиться — двадцать три... А ты все ехал, ехал... Даже сомневаться стала: а вдруг следопыт со следа сбился! Пришлось бы одной век куковать...
Позеленевшие от времени крылатые музы слетели к ним с крыши театра, нежно запели золотые фанфары любви...