[64] сбегают к нам, разделённые грядами ступенчатых скал. Я ещё раз осматриваю окружающий пейзаж и беру в руки турецкую карту. Что-то не так. Карта указывает, что Качкар (3937 м) — узловой пункт, лежащий на пересечении водораздела Хевек-суи и левых притоков Чороха — Хотучура — Ютемек-суи и Петерек-суи, иначе на пересечении системы Хотучуро-ютемекских альп с Главным Понтийским хребтом. Очевидно, что лежащая к SW от меня вершина и есть этот узловой пункт, так как её SSO продолжение — пограничный хребет Хотучура, а невысокий скалистый хребет к NW от меня, под прямым углом примыкающий к окончанию гребня, — Понтийский хребет, и, подымись я на него, подо мной будут и Хемшин и Лазистан, и море, море! Но моя вершина девственна бесспорно, пастухам не взобраться от делать не<че>го на неё, и ничуть не соответствует авторитетным описаниям мухтара и Абдуллы, хотя из Лазистана она должна выглядеть в сечении именно пиком, заслуживающим сравнения с Маттерхорном33, — такого мнения о Вершембеке был Palgrave34. Тогда Качкар в другом месте, и он не узловой пункт, — вправо от меня за стеной скал что ли, — другого места ему нет. И турецкая съёмка безнадёжно провралась в столь важном вопросе.
Илья Зданевич на первой стоянке при подъеме на Качкар. 1917
Туры в горах. Ок. 1890. Фото В. Селлы
Я обращаюсь к проводникам, усевшимся неподалёку и занятым беседой. Абдулла отвечает, что вершина к SW не Качкар, а так, безымянный пик или тоже Качкар, если угодно, а другой Качкар, самый высокий, лежит к северу со скалами, куда нам и следует направиться. Венчание на невесте, которую никогда не видел в глаза! Им, моим спутникам, это понятно, это просто, это, может, в порядке вещей, но для меня положение становится недопустимым. Я должен знать, куда ведёт меня Абдулла, видеть вершину и оценить предлагаемую им линию восхождения и взвесить время и силы. И потом, привораживающие срывы и пуританские зубцы моего гребня. Сторожа последние обрывки древнего льда, уцелевшие от прежнего достояния под его стеной, укрывающей цирк от южного солнца, он кажется мне массивом, с которым едва ли в состоянии состязаться ещё вершина. Ему именно склонен я приписать 3937 м. Но положение выяснить не представляет труда: для этого следует только пожертвовать двумя часами наибольшее и отправиться к подножию пика. Оттуда, из-за скал выросший, будет виден Качкар Абдуллы. Я решаю идти на высшую вершину — если ею окажется мой девственный гребень, я теперь примусь за преодоление трещины и выбор ночлега. Если прав Абдулла — вернёмся. Соорудив этот план, я сообщаю о своём решении проводникам — единодушное возмущение. Особенно старается Абдулла. Он обязался идти со мной на Качкар, и только на Качкар он и пойдёт. Никакой тур не поднимется на мою вершину, не только человек. Потом она ниже. Он не пойдёт со мной даже на ледник. Мехмет более вял. Но и он присоединяется к мнению Абдуллы. Он не пойдёт со мной. Началась знакомая музыка. В предыдущем году я волей-неволей уступил подобному капризу из лени грузин-глолцев и во время вторичного восхождения в 6 часов утра при превосходной погоде, после ночлега на высоте 4000 м отказался от нетрудного достижения девственной вершины Тбилисис-цвери (4420) в группе Эльбат (Адай-хоха) в Центральном Кавказе в 200 м от цели. Теперь я не был склонен поступать так же. Я оставляю вещи — за ними можно вернуться в зависимости от обстоятельств, — снимаю шляпу и молча отправляюсь на ледник. С врождёнными пороками, которые помешают грузинам-горцам стать долгое время приличными проводниками, нельзя иначе бороться. Проводники остаются.
Чтобы миновать засыпанную снегом ложбину, разделяющую скалы, где мы остановились, от ледника, мне приходится забрать сильно вправо, проваливаясь до половины голени в разрыхлевший снег. Небо уже принимает малопривлекательную внешность. Юг и восток затянуты облаками, и солнце то и дело пропадает с поверхности цирка. Снимаю очки. Обогнув несколько ложбину и проходя по сперва крутому, потом более пологому краю её, я, чтобы не удлинять пути, большими шагами спускаюсь вниз и начинаю забирать вверх, переменив своё направление[65] с SW на SO и так подходя к леднику. Слой свежайшего снега становится всё толще и рыхлее. Трещины и склоны пика выступают с полной отчётливостью. Но мои пластинки мешают мне снять фотографию с экспозицией. Подгорная трещина непрерывная, и верхний край её значительно выше нижнего из-за остроты угла перелома. Но под кулуарами есть кое-где мосты. Прошёл час, как я покинул проводников, и я в северном углу ледникового поля.
Я слышу голоса. Это проводники, навьюченные мешками, идут по моим следам и пытаются нагнать меня. Но я даю им знак остановиться. Я вижу теперь Качкар и признаю, что Абдулла прав.
По мере того как я шёл к югу, за скалистой стеной всё выше подымался снеговой откос, делающийся всё круче по мере подъёма. Откос идёт в общем равномерно, прерываясь поперечными грядами скал. За откосом идёт крутой склон, более бедный снегом, и северная вершина постепенно принимает также вид гребня, менее крутого и более доступного по сравнению с южной. Наконец, поверх гребня вырисовывается снежный холм — вершина, и дальнейший путь по леднику ничего не прибавляет к массиву. Когда меня окликнули, я решил остановиться. Северная вершина бесспорно выше южной — это и есть таинственный Качкар. Я смотрю на южную вершину, занятую техникой скал и заграждением подгорной трещины, и сравниваю её с грузным, неуклюжим Качкаром. Но я остаюсь верен себе — географ пересиливает во мне на этот раз спортсмена. Я снимаю фотографию и возвращаюсь назад. Пусть мой преемник пройдёт ледник до истоков и достигнет вершины открытого мной второго по высоте в Понтийском хребте пика.
Итак, действительно турецкая карта не только схематична, но и неправильна. Высший массив Понтийского хребта, Качкар, действительно поворотный пункт цепи, где водораздел меняет NO линию на северную. Но он не стык хотучурского хребта, который мы называем Боковым Понтийским хребтом, с Главным. Эту часть Качкар уступает несколько низшей вершине, открытой мной, которую в честь моего друга, покойного М. В. Ле-Дантю35, известие о гибели которого застало меня в Ишхане, я назвал вершиной Ле-Дантю (3700 м). Лежащему под ней новооткрытому глетчеру будет потому присвоено имя ледника Ле-Дантю.
Илья Зданевич и Михаил Ле-Дантю. 1916
Я встречаю моих проводников в двухстах метрах от места моей остановки. Абдулла разражается потоком упрёков, Мехмет устал и молчит. Я указываю Абдулле на то, что теперь я, по крайней мере, знаю, как пойти на вершину, и вовсе не тем путём, как советовал он, — не штурмовать снегового склона, обогнув ближайшие к «бараньим лбам» скалы, — никчёмная трата сил, — а взять сильно влево и через кулуары промежуточных вершин хребта выйти к седловине между Качкаром и соседними к югу скалистыми вершинами[66], откуда по гребню массива достичь предельного холма. Абдулла согласен, что мой путь легче, но моя экскурсия на ледник стоила нам около двух часов, а погода не терпит: солнца давно уже нет и помину, и всё небо заволочено скверными облаками, пока лежащими выше нашей зоны. Я не продолжаю спора, возвращаюсь к снеговой площадке — здесь оставляем вещи, — и предлагаю проводникам двигаться вперёд, следуя намеченной мной линии. Мы взбираемся наискось по грядам, идущим от хребта через снеговые кулуары, — на крепчающем снеге обувь горцев опять даёт себя знать. Местами приходится останавливаться, чтоб ориентироваться в траверсируемых скалах, но в общем путь лёгкий и никакой техники не требует. Так через 1.30 мы достигаем намеченной седловины. Перед нами семья доломитовых игол и за ней северный склон Понтийского хребта: Хемшин, склон Каврун-дереси и дальше серая полоса морского берега. В ущелье маленький клочок тумана отрывается от склона и ползёт кверху. Надо торопиться.
Пока я фотографирую, Абдулла уходит вперёд по гребню. Надо торопиться. Уложив камеру, я спешу за ним. Теперь можно позволить себе бросок. Да и надо. Но Мехмет выдохся, пройдя немного по гребню, останавливается он и садится разглядывать пейзаж Лазистана. Между тем, до вершины не больше 20 минут хорошего хода. Я догоняю Абдуллу и оставляю его позади. Опасность растёт. Из всех щелей Хемшина ползут клубы тумана и собираются в стаи. Недоброе небо принижается. В спину дует ветер, подхватывает туман и кидает нам вдогонку. Сперва я бегу всё по скалам в снегу, пока не достигаю снегового острого гребня. Гребень взят, и я на вершине Качкара — небольшая площадка в снегу. Два высоких конических тура сложены рядом и украшены наверху двумя плоскими плитами — это те две чёрные точки, которые я видел с ледника, а мухтар с Каврун-яйлы. Сложили их, очевидно, пастухи: хевекцы, видимо, знают свои горы. Я смотрю на часы — 3.00, и тотчас погружаюсь в небытие тумана, налетевшего с W. Туман сухой, быстрый. T. — 1,6. Погодя, из тумана выплывает фигура Абдуллы. Он бормочет что-то вроде поздравлений и немедленно приступает к вымогательству. Потерпев на этом пути неудачу, он настаивает на немедленном спуске — мороз, ветер и поздно. Я предлагаю ему угомониться и выждать полчаса. Туман может пройти. Беру карточку, делаю запись и кладу вместе с термометром в W тур. Так справляем мы на Качкаре праздник восхождения.
Качкар. 1917. Фото И. Зданевича
На вершине
Интервала[67] тумана довелось ждать недолго, вот покровы раздираются, окрестности проясняются, и на целых двадцать минут. Можно даже фотографировать, хотя небо зорко хранит[68] от популяризации пейзажи окрест Качкара. Вертясь волчком, я пытаюсь оглядеться. Разумеется, солнечный день помог бы выжать больше смысла из окружавших меня пересекавшихся, разламывающихся и параллельно тянущихся складок коры. Но и теперь, при поднятом на несколько минут занавесе, окрестности обдают меня обильными брызгами разыгрываемой внизу трагикомедии. Моё внимание — персонажам ближайшим. На юге, за рампой снежной поляны, ледника и скал высится вершина Ле-Дантю. Она немного проигрывает Качкару. Сверху гребень представляется ещё более изрытым и внушительно расколотым посередине. Восточная половина — повторяю про себя — выше западной. Но левый холм, укрывающий с SO глетчер, выглядит отсюда крутым конусом, и недлинный гамак, переброшенный от него к вершине Ле-Дантю, даёт право ему называться плечом последней. Северней плеча ска́лы, круто спускающиеся в ложбину, дающую выход тающему леднику, — истокам нашего потока, пути наверх. Так замыкается ледниковый цирк. Другой амак — широко растянутый хотучурский хребет к SO от вершины Ле-Дантю. Перекинут он к пирамидальной скалистой вершине, не превышающей 3500 м. Под ним, в водоёме Хевека, влево от плеча лежит яркая пуговица озера — истока центрального потока Хевек-суи. От нашего потока оно отделено грядой невысоких скал, увенчанных столбами, стерёгшими нас слева, когда мы подымались по потоку. К O от первого озера, большого (площадь ок