В тайге затевается что-то серьезное, размышлял Коля, производя вечерний обход расположения. И руководит подготовкой умелая рука, тянущаяся из-за океана. Только что он слушал приемник «БЧЗ» и думал: на тревожном фоне международной обстановки здешние беспорядки явятся палкой в колесо социализма. В Туркестане — война, из Лондона грозит санкциями лорд Керзон, Западная Украина и Белоруссия — под гнетом национал-буржуазии. И вдруг еще тут контрреволюция. В случае крупной провокации или восстания отовсюду квашней полезут белогвардейские недобитки и туземное кулачье. Сразу оголится граница, так как часть сил придется отвлечь на борьбу с бандитизмом, — и волной хлынут извне контрабандисты, браконьеры, подстрекатели и прямые агенты империализма.
— «Боевой листок» нарисовали? — поинтересовался Коля у бойцов, склонившихся над столом. — А лозунг какой?
— Удвоить бдительность и политико-боевую выучку в связи с требованием момента, — поднял вихрастую голову самый молодой из пограничников комсомолец Саша Осипов.
— Утроить! — поправил Коля. — И всем членам своей ячейки это разъясни. Особый подход прояви к местным товарищам, чтобы быстрее избавлялись от толстовщины.
После отбоя он еще долго сидел в командирской комнате. Проверил исправность и смазку нагана, полистал работу основоположников «Диалектика природы», подлил жиру в лейку. Потом коротко вздохнул, подвинул поближе лист чистой бумаги, которую тратил лишь в крайних случаях. Аккуратно вывел пером: «План операции «Затвор», задачей каковой является обнаружение и непосредственное отсечение головы контры, руководимой из-за кордона и скрывающейся где-то поблизости». Всю ночь над командирским столом горел свет. А утром с радиостанции поселка Учга в эфир полетела шифрограмма:
«Петропавловск. ОГПУ. Бойкину для судна «Красный Олег». Прошу связаться прибрежными поселками участка Аян — Ола и через представителей ОГПУ, партийные, комсомольские органы выявить местных жителей, владеющих английским или японским языками. Это удобно сделать, заходя в Аян, Улью, Охотск и др. для пополнения запасов воды, снабжения частью грузов местных кооперативов. После выявления названных лиц немедленно, не выходя из порта (подчеркиваю!), связаться мною для получения дальнейшей инструкции действия.
Когда наступает долгожданное лето в охотской тайге? Когда тепло придет вместе с белыми ночами и влажным ветром с моря? Но и в середине июля вершины гольцов здесь покрыты снегом, а по склонам сопок и на водоразделах вьется пурга. Когда сойдет лед и выбросит зеленые стрелы растительность? Но сон-трава поднимает голубые головки, чуть протекает наст на южных угорах и взлобках, зато рядом в расщелине крупнозернистый снег будет надежно прикрывать наледь до новой зимы, а подо мхом промерзшая земля вовсе никогда не тает. Или когда начнет линять снежный баран-бонга, опрометью носящийся по каменистым останцам и осыпям? А великан буюн[113] с разбегу, поднимая тучи брызг, обрушивается с галечной косы в речку и замирает там, опуская в воду разъеденные мошкой морду и бока?
Но вот неведомая сила потянула все живое из тайги к морю. Медведь, опустив морду к самой гальке, бредет день и ночь вниз по течению речки. Принюхиваясь к порывам солоноватого воздуха, бегут на спасительный ветер стада буюнов. Лисы, горностаи, бурундуки — все скачут, прыгают вниз по руслам ручьев и речушек. А впереди всех люди — ведут аргиши главы тунгусских и ламутских родов, из долин гонят за ними на расстоянии полсолнца стада пастухи. Тянут след из глухих урочищ, где добывали зверя и птицу, семьи одиноких охотников, которые не кочуют с родами. Важно восседают на учиках[114] старики, деловито проверяют вьюки на элгунах[115] зрелые мужчины, озабочены предстоящими хозяйственными хлопотами женщины, не может скрыть нетерпения молодежь. А причина одна: олрамчак, время хода рыбы. Пошла на нерестилища горбуша и кета, нерка и кижуч — настал новый, летний период для таежных жителей. Пора длительной стоянки — зуюни. На месяц-полтора все они становятся обитателями морского берега.
Зуюни кроме рыбалки принес и новые заботы. Пастухи отпаивают оленей целебной морской водой и вновь отгоняют на ягельники; для них сейчас важное дело — окружить пастбище дымокурами. В эту пору стадо не разбредается — корбы и хоннун[116] ночью сами жмутся к дыму, отгоняющему мошку. Жар в дымокурах, похожих на небольшие чумы, поддерживают пожилые опытные оленеводы. Молодежи некогда: до позднего вечера силы отнимают состязания и танцы, пора веселья — хэдэзек. Старики тоже заняты: толмачат о новостях, о давних годах, о предстоящей летовке.
Далеко вдоль берега, и особенно густо в устьях рек, дымят костры. Жарится, варится, вялится рыба, выпаривается на жестяных противнях соль. Давно не было так оживленно на побережье. Несколько лет кряду не приходили корабли, лишь прошлым летом возобновилась торговля. Не знают кочевники, что американский военный флот незаконно захватил четыре советских судна, посланных из красного Владивостока с товарами для северных туземцев. Поэтому два года назад настал голод по всему побережью Охотского моря, исчезла пища и порох у таежных людей от верховьев и до самого устья реки Колымы. Прокатился по стойбищам и наслегам, обессиленным голодовкой, язвенный мор. От того мора опустели многие тунгусские утэны, ламутские дю, одулские тордохи[117], урасы бедняков якутов. Изголодавшиеся кочевники разводили на берегу огромные дымные костры — знаки беды. С проходивших мимо японских и американских шхун высаживались матросы, собирали за плитку чая — ворох белок, за фунт муки — охапку лисиц, за горсть патронов — десяток темных соболей «казак». У неприхотливых к торговому обмену ламутов появилось в языке новое слово — эскун. Это печальное слово означало «бесценок». За эскун уплывали соболя и чернобурки через океан, пока не пришла прошлым летом на берег вместе с пограничным отрядом справедливая Советская власть. Эвены и эвенки теперь узнали еще новые слова: кооператив, Советы, красноармеец — хорошие слова. Скоро вновь подойдет судно с грузом для комендатуры, оно привезет муку, чай, сахар, ситец и для оленных людей.
Судно появилось в срок, согласно полученной с борта радиограмме. Кроме пулемета, батарей к радиостанции, моторного кунгаса с запасом топлива доставило и товары.
Полюбовавшись горой мешков, ящиков и бочек на берегу, Коля прошагал длинный путь через поселок к кооперативной лавке. Федоров, как положено начальнику, восседал в своем небогатом кабинете.
Поздоровавшись, Коля сдержанно поинтересовался:
— Ну, определили причину порчи?
Пожав круглыми плечами, Федоров ответил:
— Как не определил? Лабаз старый, земля протаял. Вода пошел и мешки залил. Ух, как я Евсейка ругал! Абаахы[118] — недосмотрел вред Советский государства!
Речь шла о мехах, приготовленных к отправке на судне. Выступившая из земли вода замочила увязанные мешки. Помощник недоглядел, в результате шкурки запрели. На десятки тысяч рублей порча. Однако в бумагах у Федорова все обстояло правильно: еще в прошлом году написана заявка на строительство нового склада, на выделение еще одного помощника. Из Петропавловска ничего не ответили, а сам он решать эти дела права не имел. Значит, кто виноват? Северный коварный климат.
— Вот что, — нахмурил брови пограничник. — Я с частью бойцов убываю на судне в Аян. Там худые люди объявились. Только это — военная тайна, никому ни слова. Мешки с мукой и керосин пока полежат на берегу — что поделаешь, раз твой лабаз подтекает. С завтрашнего дня приступай к охране. Да гляди в оба, неподалеку иностранная шхуна рыщет!
— Ай-ай, — вытаращил глаза Федоров. — Иностран — худой человек! Моя — честный советский работник! Спать не буду, кушать не буду — охранять буду! Когда вернешься, товарищ Карпов?
— Не знаю, — поколебавшись, сказал начальник комендатуры. — Как управимся.
Мотор кунгаса взревел и понес его вместе с отрядом бойцов к стоящему на траверсе «Красному Олегу». Когда-то судно называлось «Вещий Олег», но после победы революции на Дальнем Востоке старорежимное название было изменено. От него осталась лишь половина, знаменующая давние победы русского народа над силами интервенции. Другая же половина, заново написанная красной краской, обещала непременнейшее избавление от мировой контры в целом. Теперь на борту «Красного Олега» располагался штаб по проведению операции «Затвор».
Ночью мешки, возле которых неосторожно была оставлена бочка с керосином, запылали. На пожар сбежались жители поселка, но пограничники никого не подпустили близко. Больше всех горевали и убивались коопначальник Федоров и его помощник Евсей. Первый хватался то и дело за голову и громко восклицал: «Ой неладно! То худые люди иностран беду принесли!» Помощник же тупо глядел, как языки огня лениво лижут мешки, и за все время лишь раз поинтересовался у Федорова: «Невесело горит. Мука подмоченная, что ли?» А когда боец комендатуры Саша Осипов из-за молодой торопливости, а может, с перепугу пальнул ракетой в небо, Евсей долго глядел на зеленый огонек, завистливо шепча: «Ишь, одним махом через окиян…»
Лишь к утру, когда любопытные, цокая языками и покачивая головами, разошлись, пограничники ликвидировали следы пожара. Оставив в неприкосновенности обгорелую мешковину, они тщательно разгребли остальное и перелопатили гальку.
На следующий день, будто узнав, что по случаю хвори Федоров лежит дома, в заднюю дверь его лавки постучал кто-то. В щель было видно: одет он в летнюю таежную одежду, не отличается от ламута или тунгуса и лицом. Только выражение его холодных глаз и презрительная складка у губ заставили Федорова отпереть дверь. Он слушал, по обыкновению склонив голову.