— Моя торговать хочет. Принес хэгэп, чего дашь?
— Кто же летом соболь добывает? Ровдуга давай, ларга[119] давай — мало-мало товар дам.
Незнакомец шагнул в комнату — смело шагнул, будто сам коопначальник. Это еще больше насторожило Федорова.
— Кто люди твой дома есть? — спросил туземец, по-прежнему презрительно полуулыбаясь.
— Нету, — сказал Федоров. Это было правдой, потому что вечером Евсею предстояло отправиться в тайгу, и он пьяный отсыпался впрок.
Проверив, заперта ли дверь, и мельком глянув в окно, гость сел на скамейку. Он вытащил из кармана серебряный портсигар, щелкнул им перед носом Федорова.
— Ду ю спик инглиш? Ноу?[120] Очень жаль, господин Федоров. А я изучал его пять лет и, поверьте, ничуть не жалею. Позвольте представиться: Павел Громов, сын ламутского старосты Романа Громова, уполномоченный американской фирмы «Норд компани».
— Доров, — только и мог выдавить из себя начальник кооперации. От неожиданности у него сильно заурчало в животе.
Вытащив тонкую сигару с золотым ободком, заморский гость узким туземным ножом обрезал кончик. Выпустив клуб ароматного дыма и насладившись замешательством хозяина, он продолжил:
— Руководители фирмы знают — и мой отец это подтвердил, — что вы готовитесь установить справедливую автономию на побережье и в тайге. Конечно, для этого требуется золото. Оно у нас есть. Ведь вам нужно много денег?
— Нет. Да, — сглотнул слюну Федоров. — Деньги надо.
— Мы готовы помочь вам. Но прежде я хочу встретиться с вашим самым большим начальником. Чтобы обговорить условия выплаты процентов.
Федоров схватился за голову, забегал по комнате.
— Моя язык надо вырвать и бросать собакам! Хэй-хэй! Моя — дурной абаахы! Нет большой начальник, нет автономий!
Докурив сигару, уполномоченный фирмы собрал пепел в бумажку, а ее сунул в карман. Он нахлобучил авун на самые глаза, одернул меховой тэты и вновь превратился в обычного туземца. Уже взявшись за ручку двери, он произнес:
— Я вернусь через три дня. Если вы откажетесь от предложенного кредита, я заключу контракт с другим клиентом. Поверьте, на побережье и кроме вас есть желающие встать во главе будущей туземной республики свободной торговли.
Громов ушел. А Федоров кинулся в лабаз, принялся щипать и трясти Евсейку. Надо было срочно связаться с Кагэ. Пока Сисякин обтирал голову ветхой тряпкой, Федоров черкал в бумажке карандашом, то и дело слюнявя сердечник.
Через час его помощник отправился в тайгу, вместе с сообщением о пожаре нес сведения о неожиданном госте из Америки. Путь его лежал тайными тропами в дальнее урочище. Там, между бесплодных гольцов, куда не заходят хорошие охотники и не загоняют стада умные пастухи, собирались силы для предстоящего восстания. Туда князцы и родобои, не принявшие бедняцкой власти, посылали туши оленей и рыбу, меховую одежду и пушнину. Именно там по указанию Кагэ уцелевшие белогвардейские офицеры обучали кулацких сынков методам атаки, передвижению в марш-броске, диверсиям и убийствам. Неподалеку от этого места находился и чум шамана, который был японским шпионом Кагэ.
Ни Федоров, ни тем более полупьяный Евсей не заметили, как вслед за гонцом, перебегая от дерева к дереву, двинулся человек.
…Здесь было над чем подумать. Нет, предложение неизвестного вовсе не взволновало Кагэ — он давно уже отучил себя от этой человеческой слабости. Тень ничто не может привести в смятение. Однако сообщение требовало осмысления. Поэтому человек-тень замер недвижно в позе лотоса, сложив руки на коленях и закрыв глаза.
Из-за тонкой стены донесся пронзительный голос Федорова:
— Какой-такой расписка? Моя — честный советский работник!
Второй голос, ровный и уверенный, что-то ему возразил. Начальник кооперации вновь закричал:
— Пустой дом! Моя — самый большой начальник!
«Бака-дес, — подумал Кагэ. — Думает, я не услышу, если говорить тихо. Глубокая вода течет спокойно, маленькая — шумит. Теперь гость знает — за стеной кто-то есть важный». Он продолжал раздумывать, почему туземец, называвший себя сыном Громова, пришел именно в Учгу, к Федорову. Он мог высадиться возле Аяна, или Ини, или Олы — там нет пограничных комендатур и тоже живут богатые люди, недовольные большевиками. По сигналу из Учги они одновременно поднимут оружие и верных им людей. Сигналом послужит разгром здешней комендатуры. А может быть, Карпов что-либо пронюхал и готовит засаду? Возможно, этот тунгусский американец — фальшивый?
Он стукнул палочкой по фарфоровой кружке. Из-под занавески моментально вынырнул Федоров. Скосив глаза в сторону смежной комнаты, японец спросил:
— Что делает?
— Расписка пишет, — горячо зашептал Федоров. — Я подпишу — он золота даст!
— Нельзя стоять ногами в двух исабунэ[121], — заметил Кагэ. Помолчав, он все же счел нужным спросить: — Сорэ ва икура дэс-ка?[122] Сколько?
— Двести тысяча доллар. Золота! — вытаращил глаза Федоров. — Весь князьки побежит за нами, как теленок за матерью!
Японец едва заметно усмехнулся:
— Что дашь ты? Сайко дейкин? Сакана-тору?[123]
— Торговать просит. Концессий на сто лет без пошлин и таможня!
Кагэ по достоинству оценил деловую хватку противника. Двести тысяч кредита вернется с первой же навигацией. К сожалению, этого не понимают чиновники его родной страны. Не понимают и недооценивают силы большевистской власти на побережье. После захвата пограничниками ящиков с грузом для заговора, деловые люди не спешат с новой посылкой, они требуют захвата пограничной заставы. Солидная компания, а скупится на расходы — ведь коммерческий интерес всегда стоит немало денег. Из-за океана легко делать упреки.
И все же — почему туземец безошибочно обратился именно к Федорову?
Склонив голову, человек-тень прошептал несколько слов коопначальнику.
…Евсей трусцой бежал вдоль берега и пытался сообразить: где сейчас может находиться родобой Роман Громов? Шут их знает, этих кочевников, летают как птицы вольные. Эх, а у Евсея жизнь неказанская — приказали старикашку отыскать, значит, вынь да положь. Хоть кого бы из их рода встретить… Важная птица, видать, американский туземец этот. Шпарит по-ихнему — запросто! Может, он и важнее шамана? Хотя какой он шаман — чистой воды япошка, Евсея не проведешь, под Спасском он их вдосталь перевидал. Ну, раз надо непонимающим прикидываться — пожалуйста, ему что. Только бы угодить, громовских кого отыскать… А может, и без них обойтись? Приволочь первого встречного туземца, они все на одну рожу — и сойдет? Кто их разберет, а?
И вдруг Евсея как оглоблей в лоб — Солкондор! Самая громовская и есть, хотя и неродная. На берегу ее сегодня видел. А ну-ка мы ее за жабры.
Через час Солкондор недоумевающе поглядывала то на Евсея, зазвавшего ее в лавку, то на Федорова и незнакомца рядом с ним. Федоров недовольно сопел, а Евсей, закладывая дверь на засов, оправдывался:
— Нету старикашки, откочевал далече. А она с ним до нынешней весны жила. Может, сгодится? А ну! — Сисякин подскочил и тряхнул туземку за грудки.
— Сколько зим ты у него в услужении находилась?
— Туннган[124], — показала пять пальцев девушка.
— Твоя сколько американ учился? — обратился Федоров к сидящему рядом гостю.
— Пять лет, — спокойно ответил тот, мельком взглянув на девушку и тут же отведя глаза. — Видимо, отец взял эту сироту после моего отъезда. Обычаи моего народа — добрые обычаи.
За стенкой тренькнула кружка. Федоров мигом исчез за ровдугой. Человек в туземной одежде спокойно взял из портсигара сигару, вытащил из-за пояса нож, обрезал кончик. Заметив, что девушка не сводит глаз с узкого лезвия, вставленного в рукоять из тугого свитка бересты, сказал:
— Мой друг подарил. Хороший человек.
— Занятная штука, — кивнул Евсей на портсигар. — Подлинный металл? Извиняюсь, а какой пробы?
Ответа не последовало. Евсей сделал для себя вывод — гость точно знатный, несмотря что ламутских кровей. Чего его Федоров с япошкой мурыжат? Или портсигара не видели? Этим нехристям только дай волю…
Появившийся коопначальник прервал его размышления. Пряча глаза и вытирая потные ладони о рубаху, он обратился к Громову:
— Говори на ламутский язык ей, — показал он на девушку. — А ты, Евсейка, громко переводи.
— Что говорить?
— Хоть что. Сказка говори.
…Едва заметно раскачиваясь из стороны в сторону, слушал Кагэ речь за стеной.
Время от времени Федоров поднимал руку с куском мяса, от которого откусывал, стараясь скрыть волнение. Заморский гость замолкал, а Евсей, закатив глаза, выкрикивал:
— Богатырь, значит, отцом своим Ирисмондю называет, а матерью Кукумачан, а его самого, стало быть, Коколдоконом кличут. Дескать, олени друг друга рогами узнают, а я тебя и на одну руку, змея подколодная, не боюсь! Верно, Солкондор?
Солкондор, забившись в угол, оцепенело глядела на рассказчика. Конечно, она в детстве слышала Иркисмэндя-сонин — сказание о подвигах Иркисмонди-богатыря и его потомках, от которых пошел род тунгусов. Однако что от нее хотят эти злые люди? Почему у незнакомца нож Микулайкана?
Утомился рассказчик, взялся рукой за горло. Повел сказание к концу.
— Кида, кида килладий! Вручил Мэнгноникан другу своему подарок и сказал: «Когда алые авахи[125] задумают разорвать все твои восемнадцать ребер, насладиться твоей кровью, пусть он вернется ко мне с той, которая с одного года была швеей, с двух лет — хозяйкой утэна, а с трех лет — подругой Дюгирманди-богатыря. Пусть вспомнит она слово «эркаэсэм». А теперь, называемые друзьями друзья мои, кто принял мой сказ нутром и понял умом, возьмите подарок, какой кому сам в руки придет. Гинэ, гинэ гинекан!