Пробудил ее изменившийся стук капель. Прежде он был прерывистый и неровный, как бег мундукана[143], теперь же дробь раздавалась размеренно, словно кирич[144] долбит сухой пень. Закончится скоро ненастье. Вспорхнувшая птичка подтвердила: конец дождю.
Положив сухую рыбину возле морды Олкэпу, Солкондор взглянула последний раз на пса. Кто знает, придется ли еще увидеться. Не обернувшись, зашагала она прочь. Теперь с людоедом ее связывала нить, которую она будет беречь, а он — рвать. Однако ему не удастся чуни[145].
Прокатившийся по тайге шквал навел порядок: надломленные сучья сбил на землю, оборвал жухлые листья с деревьев, смел мусор с берегов ручья. Первыми в предзимье опадают тополя — стоят они сейчас в разложинах и поймах, протянув голые руки к небу. Хорошее дерево тополь. Из него получаются лучшие нину[146], делающие вареное мясо необыкновенно душистым. Березка еще раздумывает — сбрасывать красные листья или дождаться снега. Она невидная, тополю по пояс, но кочевники издалека прокладывают к ней тропу. Потому что нет легче и прочнее нарт, чем из березки, нет крепче и наряднее туеса, чем из бересты. А вот ива — еще зеленая. Ее узкие листочки будут шелестеть, не опадая, даже в накатившийся мороз. Их оборвет с тонких стволов злой ветер, который принесет глубокую стужу с заката. Ива спасла жизнь многим пастухам и охотникам. По торчащим из снега вершинкам кочевники находят русло ручья, а значит, и направление пути в пургу. Застигнутые непогодой в ночь, когда не разглядеть близкой кромки леса, из ее ветвей они складывают костер. Очень нужное дерево. Как и лиственница-туру, что в голодный год давала беднякам кушать дэлгас[147], как и кедровый стланик, кормящий орешками и птицу, и зверя, и человека; как и ольха, чьей корой красят ровдугу. Лыжи, лодка, лук, остов для жилья, люлька для малыша — все из дерева. В тайге все растущее — нужное и доброе, все помогает продлевать жизнь. Тайга не любит смерть ради смерти.
Эсэкни[148] людоеда Солкондор вновь обнаружила через один переход. Он пробирался по ветровалу впотьмах, там и здесь на сучках висели клочки из его одежды. Под выворотнем он оставил следы — не увидел, что ступает на землю. Шаг его был не широк, носки запинались от усталости. Он сильно промок, это охотница определила по волочившимся полам одежды и неровным отпечаткам сар[149]. Не таежник, в путь он надел обувь из плохо продымленной ровдуги, пропускающей сырость. Он по-прежнему мял тропу строго на полдень, придерживаясь прорезанных ручьями распадков. Однако все ручьи текут в реку, все распадки собираются в долину. Скоро он подойдет к большой воде, через которую не переправишься, если не свяжешь тэм[150].
Утром Солкондор позволяла себе хирукэн[151]. Дерево для стоянки она выбирала так, чтобы вокруг хорошо просматривалось. Вечером, когда в темноте огонь далеко виден, она пила холодную воду. При утреннем свете наскоро кипятила чай и тотчас уходила. Однако на этот раз она задержалась. Неистово кричала онэлгэп[152] в чаще, откуда тянулся ее след. А всякому таежнику ясно: онэлгэп спешит разнести весть об увиденном, новом. Осторожно ступали олочи Солкондор, чутко слушали уши, зорко всматривались глаза в прогалы между кустов и деревьев. И все же ее увидели раньше. Из-за поваленного ствола донеслось слабое повизгивание. Олкэпу! Он приполз за своей хозяйкой. Но как же ему удалось преодолеть ручей? Перелезть через ветровал? Бедный Олкэпу, целый день и еще ночь его вел знакомый запах, а когда осталось совсем немного, силы оставили его.
Первым делом Солкондор осмотрела брюхо собаки.
— Татат! — не сдержалась она.
Крепкая жила сдерживала края раны. Однако шов набух, из него сочился гной. Видимо, Олкэпу напился воды по дороге, к тому же в щель набилась земля… Поскуливая, умными глазами следил пес за движениями хозяйки. Она одной рукой гладила его, другой медленно доставала нож. Олкэпу забился, почуя страшное. Не дав ему завыть, таежница коротким толчком вонзила клинок в затылок. Ей нельзя задерживаться. Она должна идти вперед, осталось уже немного. Микулайкан, лучший в срединной земле человек, сердце помнит тебя и выговаривает твое имя.
Днем небо набрякло мороком и прижалось к окрестным сопкам. Их вершины побелели, а вскоре снежная крупка посыпалась на тайгу. Мокрая одежда сейчас вытягивает из человека последнее тепло, а вместе с ним и силы. Солкондор мягко шагала вниз к долине и размышляла: людоеду нужно перейти на другой берег реки, чтобы там, в безопасности, напиться у огня чаю и высушиться. Иначе он пропадет — через немного времени промокшая меховщина застынет коркой. Знает он это?
Издалека донесся звук выстрела. Слабого сдвоенного выстрела, однако этого было достаточно охотнице, чтобы верно определить: людоед пошел вверх по руслу реки. Он ищет узкое место для переправы. Но зачем стрелять, выдавать себя? Может быть, убил человека, чтобы забрать у него моми[153]? Таежные люди доверчивы, подходят близко, людоеду хватило бы одного патрона. Нет, наверное, в зверя стрелял.
Как известно, и через тысячи преград вода все равно достигает моря. Об этом подумал человек-тень у реки, к которой вывел его ручей. Ибо говорил сэнсей: на дне морском пристанище дракона. Однако человек-тень не хотел идти к морю, на берегу ждала опасность. Путь его лежал только вперед, в тайгу. Но перед ним простиралась преграда, и, пока он будет связывать припасенной на этот случай веревкой плот, туземка его настигнет. Воистину дракон в мелководье — забава для рыбешек. А в том, что за ним увязалась дзакон[154], Кагэ не сомневался. Но кто знал, что у этой дикарки окажется такое хладнокровие и сообразительность? Кагэ мог застрелить ее из винтовки, когда на его старой стоянке она разожгла костер. Однако он привык говорить с собой языком правды. Частый кустарник, разделявший их, мог отбросить пулю рикошетом в сторону. И он послал гудящую стрелу[155], а потом она стала чрезвычайно осторожной, и он лишь зря потерял время, возвращаясь по кругу и отыскивая во тьме огонь ее костра. Грязная дикарка, на что она надеется? Разве он сделал ей что-нибудь плохое? Или кому-либо из ее соплеменников? За все годы пребывания в этом суровом краю, где земля промерзает далеко вглубь, Кагэ ни разу не пролил крови туземца. Туземцы — хозяева здешней земли, а он лишь их гость. Такой же пришелец, как и русские. Вот с ними он в равном положении. По их вине он был много раз кюси-иссё-но бааи-дэ[156]. Взять хотя бы последний случай, когда торговец Федоров привел человека на-о ицувару-ттэ[157]. Нелегко было распознать в нем пограничника, надо отдать должное — Карпов оказался ицуодзай[158]. Однако он мало живет здесь и не знает духа народа, который выражается в языке. Даже если бы переодетый пограничник не проговорился, он все равно выдал себя. Разве дано айносам понимать глубокий смысл старинных японских дзёрури[159]? Нет, потому что им не дано их знать и слышать. И дети ламутов не могут хорошо знать тунгусские предания. Этого не учел Карпов, это преступно пропустил мимо ушей Федоров. Конечно, за столь грубую ошибку торговца следовало наказать. Однако, даже рискуя своей жизнью, Кагэ избежал кровопролития. Может быть, потому, что он не был потомственным военным? Впрочем, он не сожалел об этом. В конце концов Федорова постигла заслуженная кара — видимо, и в предшествующей жизни он был жаден и непочтителен к старшим по положению в обществе.
Рассчитывая, что выше по течению реке положено сужаться, Кагэ отправился искать брод либо завал из сбившихся деревьев.
К берегу реки примыкала обширная марь, образовавшаяся от старого пожарища. Темный, напитанный водой мох затянул ямы и бугры, образовавшиеся от упавших или недогоревших стволов. Из-за молодой поросли, пробившейся на старом пепелище, далеко проглядывалось открытое пространство, курящееся черным дымком. Казалось, нельзя спрятаться на моховище, покрытом лишь кочками и кустами. Из-за частокола обгорелых пней на берег выбрел олень. Шевелящимися ноздрями он ловил воздух. Непогода помешала его поискам важенки, от которой бы его не прогнали сильные противники. Река остановила его, как и человека, притаившегося за гнилым деревом.
Первый выстрел сбил оленя с ног. Но он поднялся и сделал несколько прыжков прочь от опасности. Пуля была слишком мала, чтобы сразу оборвать его жизнь, да и угодила она в брюхо — не в убойное место. Вторая пуля попала в хребет и застряла между позвонков. Олень не умирал, он тянулся вверх, опираясь на бабки передних ног, и мелко дрожал. Человек-тень прыгнул на него верхом, за рога завернул голову и наискось развалил горло ножом.
— Дзуйтё[160]! — пробормотал он.
Да, духи предков вновь спасли Кагэ. Чтобы продвигаться быстрее, он взял с собою мало пищи. Внезапно обрушившийся косэцу[161] сделал его одежду тяжелой, а тело усталым. У него даже мелькнула мысль бросить пояс, в котором хранилась дзандака[162] от денежных поступлений из ведомства сэнсея и из компании «Гуми-бей». Безусловно, Кагэ оставался преданным солдатом императора, но… канкю