— Газэта так про нас написала. Областная, сэрьезная газэта. Видал — нэт?
Игорь с сожалением мотнул головой.
— Мало, конэшно. Как коробка спичэк. А внизу это самое слово. Думал домой газету отправить. Но пэрэдумал. Бабушку жалко. Совсэм ей плохо будэт. Скажет: «Вах, Гогия, мой бэдный Гогия, до какой жизни дошел. В каво прэвратылся, зачэм обыжаешь мою сэдыну, зачэм тэбе Сэвер и такая нэпонятная работа, или тэбе наши горы нэлюбимы и нэ святы, или ты имэешь какую большую обиду, вах-вах…»
Он засмеялся, и можно было уже узнать в нем прежнего Гогу. Но в какой-то момент Игорь уловил в этом бодром голосе едва заметную неуверенность, словно за ней скрывалось что-то важное, затаенное, которое так сразу не понять.
Будто почувствовав свою неискренность, Гога отвернулся, открыл дверцу и свесился над гусеницей. Потом, бросив удовлетворенно Семену: «Нормальный ход, началнык», устроился удобно на сиденье. Вытянул свои длинные ноги так, что унты легли на двигатель.
Машина по-прежнему бежала плавно, на высокой скорости, и Игорь решил перебраться в кузов, проверить груз. Все оказалось на месте, в полном порядке. На всякий случай он сделал еще пару растяжек от страховочной сетки, потуже захлестнул остальные — мало ли что будет впереди.
В самом нутре вездехода было совсем мрачно, свет едва просачивался из дальних проемов кабины. Но когда он, все сделав, перешел обратно в переднюю часть машины, удивленно заметил, что и здесь неожиданно быстро стемнело. Глянул вперед и обомлел. Все изменилось, поблекло. Солнце пропало, и снег покрыла тяжелая серая мгла, размывая дальние очертания гор. Спустя время после короткой остановки, они уже не казались такими покатыми, низкими. Это были те же вечные сопки, как и на побережье, словно со срезанными, раздутыми ветрами вершинами. Вездеход, оказывается, незаметно спускался вниз, и теперь горы выросли перед ним угрюмой стеной.
А широкая долина у их подножий вдруг словно всколыхнулась от мощного толчка, ожила, взбивая снежную пыль, которую тут же растянул длинными лохмами откуда-то упавший ветер. Скоро серые вихри стали подниматься выше, выше, ударили по стеклу, брезенту. «ГТТ», казалось, стоял на месте, окруженный потоками этой быстрой лавины. Через считанные минуты впереди взметнулся настоящий столб из снега и совсем накрыл кабину. За шаг вперед невозможно было различить хоть что-либо. Еще на мгновенье показалась горбатая вершина сопки, еще промелькнуло рваным лоскутом безучастное озябшее небо, и тут же новый заряд резанул прямо в лобовое стекло. И теперь дрожь корпуса от мотора слилась с дрожью от напора ветра. Даже когда вспыхнули фары и прожектор, нельзя было понять, где граница между землей и этим клокочущим снеговоротом, который теперь ярко светился блестящей мишурой. Лучи пучком вонзались в него, но через десяток метров беспомощно рассеивались, растворялись в хаотичной кутерьме. Иногда казалось, еще чуть, еще немного, и они погаснут навсегда, сбитые этой дикой пляской.
А вездеход все урчал, медленно пробирался вперед, и как изваяние застыл Семен Дижа, прижавшись лбом к стеклу. Давно в кабине повисло гнетущее молчание. Игорь втиснулся в сиденье, вцепившись рукой в неудобную железную рейку рядом с собой. Перед ним на фоне месива снега маячили силуэты двух вездеходчиков, такие ненадежные, зыбкие, будто и их могла вот-вот захватить, смять эта наглая пурга…
И вдруг ему почудилось, что в душу медленно, но настырно закрадывается предчувствие какой-то опасности, которая должна нагрянуть совсем скоро, сейчас, среди взбесившейся тундры. Липкий страх захлестнул его, парализовал все тело, даже дышать стало тяжело. До слез захотелось почувствовать под ногами твердую землю, а не это холодное вибрирующее железо. Пронеслось воспоминание о страшно далекой отсюда, жарко натопленной комнатухе, таком простом, но верном общежитском уюте.
Пересиливая себя, он наклонился к Гоге, положил ему руку на плечо и срывающимся голосом выдавил:
— Куда мы сейчас едем?.. Вылезем отсюда?..
Тот повернулся вполоборота:
— Нэт, пропадать будэм. Сэйчас, как всэгда. Так и началнык наш думает. Пассажира только жалко…
Потом быстро глянул Игорю в глаза, подмигнул заговорщицки и снова небрежно развалился на своем сиденье.
От такой его беспечности, равнодушия ко всему происходящему Игорю вмиг полегчало. Даже стало стыдно за свои страхи. Если даже Гога держится героем… Не впервой же парням кувыркаться в таких рейсах. А Семен… Он-то здесь свой — дальше некуда…
Скоро вездеход стал осторожно, словно на ощупь, забираться куда-то вверх. Завыл тяжело мотор. Вдруг что-то резко и звучно ударило впереди по корпусу, зло фыркнул и тут же заглох двигатель, зашипел в тишине. А снаружи донесся заунывный, монотонный свист ветра. Пурга будто приблизилась вплотную к людям, заговорила громко и смело. Где-то в утробе вездехода, остывая на холоде, защелкал хронометром металл, отсчитывая секунды тяжелого молчания в машине. Наконец это тиканье кончилось, и Гога подал голос:
— У одного мудрэца спросили: «Скажи, вэликий, как ты накажешь злэйшего врага своего, если его бросят к твоим ногам?» И мудрэц отвэтил: «Я дам ему новое имя — Кардан». И этот мудрэц — я…
Затем он поднялся, выбрался наружу, а в кабину сыпанула мелкая пороша. Следом молча полез Семен. Длинные уши его полинявшей шапки вспорхнули, как крылья птицы, подхваченной бурей…
— Не надо! Это наше дело, — крикнул, пересиливая пургу, вездеходчик Игорю, когда и тот засобирался.
Оставшись один, он стянул потуже короткие полы полушубка, пытаясь согреться. Чувствовалось, что холод здесь, в тундре, куда покрепче, чем на берегу бухты. Он старался ни о чем не думать, потому что знал: ничем хорошим его размышления не кончатся. Пусть уж все идет, как идет. А дальше — видно будет…
Долго в кабину никто не возвращался. Лишь было слышно позвякивание железа да едва различались голоса. Наконец появился Семен с полуметровой трубой в руках — частью карданного вала, как понял Игорь, присмотревшись. Потом на свое место взгромоздился Гога, запыхавшийся, уставший.
Под потолком вспыхнул неяркий свет лампочки, и Игорь невольно поежился, глядя в раскрасневшиеся от мороза лица водителей. На щеках, подбородках поблескивали пятна ледяной корки, ресницы, брови были залеплены снегом.
— Смотры, Игор. Сэйчас карабэйныкы будут монтировать свой агрегат в условиях свободного полета, — стал приговаривать Гога, вытираясь рукавом.
Затем они выдвинули широкий ящик с инструментами, рядом примостили снятую деталь и надолго склонились над своими железками. Игорь удивился: этот, наверное, очень серьезный ремонт делал Гога. Семен лишь что-то подсказывал, помогал. Руки Гоги работали сноровисто, ловко — видно, разбираться с такой поломкой ему приходилось уже не раз.
Когда мороз окончательно пробрался во все уголки вездехода и в воздухе заклубился пар от дыхания, они наконец спокойно расселись по своим местам. Задымили сигаретами. Сизое облако плотно окружило лампочку под потолком. Вздрогнул, загудел мотор, разгоняя холодную тишину кабины.
— Ну, получилось? — оживился Игорь.
— Получиться-то получилось, — отозвался Семей. — Для начала — ничего… Ну как? Охота не отпала с нами поковыряться?
Он не спеша повернулся назад, пристально посмотрел в глаза грузчику.
— А чего ж я тут? Как довесок. Неудобно, выходит, — искренне ответил тот.
— Ладно… Пошли, подмогнешь. Там мелочь осталась, — сказал Семен, глядя куда-то в пространство черной ночи.
Они лежали рядом, голова к голове, под широким и низким корпусом машины. Ветер тугим потоком врывался в эту узкую щель между землей и днищем. Но Игорь уже не чувствовал холода, затекшей спины. После огорошившего стона пурги, непроглядной темени, растерянности и беспомощности его вдруг охватила злость на все свалившиеся на их головы напасти, на мороз и ветер, упрямое, неподдающееся железо. Он видел, как выматывались Семен и Гога, пытаясь поставить на свое место вал, как почти на ощупь им приходилось разворачиваться в самом брюхе машины, куда едва доставал свет лампочки-переноски, и старался в нужный момент быть полезным. То подавал ключи, то сбивал ломом наросты льда на днище. А потом пробрался между гусеницами и лег на бок так, чтобы собой хоть немного прикрыть от поземки ребят.
Он понимал, что здесь могли обойтись и без него. Но очень хотелось доказать, что он не лишний.
И еще знал: как ни серьезна ситуация, в которой они оказались, выкрутятся из нее.
Вдруг погасла лампа-переноска, и Игорь, быстро сообразив, пополз из-под машины.
— Ага, глянь там… — донесся ему вслед голос Семена.
Значит, ветер сорвал провод с аккумулятора. Или снег где-то законтачил на массу. Только ветер и снег могли здесь бедокурить так лихо — они были у себя дома…
Что Семен чувствует себя неважно, стало заметно только спустя час после ремонта.
Преодолев еще приличное расстояние, Гога остановил машину, выбрался из нее, пытаясь сориентироваться, но вернулся смурной, ничего не говоря.
— Кончай. И так мы сделали больше, чем могли… — неожиданно глухим сиплым голосом приказал Семен. — Пурговать будем…
Он лежал на брезенте в старом потертом кукуле какого-то детского размера, который едва доходил до груди. На голову натянул капюшон полушубка, замотался потрепанным шарфом. Когда он говорил, глаза оставались полузакрытыми.
— Законопачивайтесь. Мотор раскочегарим и будем дремать, — сказал Семен, безуспешно пытаясь поглубже залезть в спальник. — Поутрянке прикинем, что к чему. Остался где-то час ходу. Но заплутать сейчас можно з-з-запросто…
Присмотревшись к его лицу, Игорь заметил большое красное пятно во всю щеку. Едва заметно мелко вздрагивали губы. После того как смолк мотор, из капюшона отчетливо послышалось дробное постукивание зубов.
— Эй, началнык, помирят тэбе рано. Кто командыват будит? — наклонился над кукулем Гога.
— Брось. И не думаю, — ответил Дижа. — Отлежусь… Профессиональная болячка расходилась, «радикуль». Не первый раз мы с тобой залетаем. Вон Игорю расскажи. Только не врать… Я послушаю. Веселей будет.