Гога, убедившись, что с приятелем ничего страшного, снова плюхнулся на сиденье водителя.
— Нэ врат, нэ врат… Я, Гогия, када-нэбудь врал?.. Вах, Игор, — тут же оживился он. — Сказат тэбе сэкрет, чэво мы за столько зим нэ замерзли в тундре и никогда никто нас нэ искал и нэ спасал? Сказат, почэму у нас лучшая машина на Сэвере? И когда надо впэред, мы всэгда — впэред…
— Два раза соврал… — донеслось из капюшона.
— Тада я вообще вра… говорить нэ буду, — фыркнул Гога, но через секунду продолжал дальше: — Потому, Игор, что чэловек у твоих ног лэжит вэликий, такой вэликий… Как я. Мудрэц. Только я мудрэц в жизни вообщэ. А он в тэхнике в частности. Наш Сэмеи, прэдетав сэбе и нэ пугайся, был гэнэральным конструктором…
— Старшим конструктором… — донесся голос снизу.
— Конэшно. …В одном очшэнь, как у нас на Кавказе говорят, приличном завэдении. Завэдение, горько поплакав, потэряло старшего конструктора, а Дальний Сэвер получил вэликого мэханика и славного парня. До утра, мой дарагой, еще далеко, как до моих голубых гор отсюда, и ты узнаешь, какой прэкрасный коллэктив тэбя окружает. Потому что нэ можэт быть вэликого мэханика бэз вэликого помощника. А я вот тоже начинал, как ты… Значит, так, расскажу тэбе страшную историю…
Игорь почувствовал, как приятно отходит продутое под вездеходом тело, как легко пощипывает опухшие на морозе кисти рук. Сами собой стали закрываться глаза… Ему казалось, что сейчас, после его барахтанья в снегу к нему эти парни относятся по-другому. Внимательней, что ли. А может, и добрее…
Он слушал Гогу, но иногда отключался и тогда пропускал слова, фразы. Потом пытался связать воедино его страшную историю.
Семен, наверное, уснул — лежал тихо, не шевелясь.
А за спиной пурга тянула одну и ту же заунывную ноту. Но она была уже такой знакомой, привычной, что навевала дремоту.
Со словами: «Что-то стало холодать, нэ пора ли дызэль нам прогнать… Сэйчас бачочэк пэрэключим» — Гога потянулся рукой под сиденье к топливному крану.
Мотор сразу ожил, задрожал от вибрации свет в кабине. Но тут случилось неожиданное. Гога, только что смотревший на приборную панель с кругляшками датчиков, вдруг быстро обернулся, как-то растерянно глянул кругом и, не застегивая куртку, молча рванулся к выходу.
— Лампу давай! Быстро! — рубанул он на ходу, и Игорь, ошеломленный всем этим, хватаясь руками за что придется, стал пробираться следом.
Прыгая в кромешную тьму, он успел заметить Семена, который, сбросив кукуль, поднялся во весь рост, и пар шел от его влажной одежды.
Втроем они собрались у правого борта, где ветер был до того неистов, что приходилось упираться ногами в наст, придерживать друг друга.
Гога по-пластунски юркнул под днище, замигал там светом. Скоро он выбрался назад и, ни слова не говоря — то ли мешал ветер, то ли был так удручен, — неторопливо полез в вездеход.
В кабине долго все сидели молча. Потом Гога в сердцах стукнул кулаком по колену и выпалил:
— Я же сам заварывал! Сам… Вот что обыдно…
— Чего сейчас, — остановил его Семен. — Там вари — не вари. Одна труха. Хоть немного осталось?
— Пусто! В самом дне бак продырявило…
— А, ч-черт… — Семен ругнулся, полез обратно в кукуль. — Если что — доски на костер пустим. Дотянем…
Не прошло и минуты, как двигатель сам по себе стал давать перебои, скоро вздрогнул и умолк совсем.
Игорь, кажется, понял, что произошло. Словно в подтверждение своей догадки он услышал:
— Восэмдэсят литров — ишаку под хвост… Прэдставляешь… Нэмного осталось в пэрвом баке. Будэм дызэль грэть. А мы потэрпим. Ладно?
— Ладно. Чего уж… — ответил Игорь, поплотнее укутываясь в полушубок.
Гога непривычно тяжело вздохнул и уставился куда-то себе под ноги, о чем-то думая.
— Нэт… Что-то нэ так у нас, — произнес он тихо. — Можэт, я нэ понимаю. Но кто мне объяснит… — повернулся он к Игорю. — Почэму я должен варыть топливный бак, который нэльзя варыть, запрэщается правилами? Опасно — рвануть можэт. И нэ надежно — шов разойдется в таких наших трясках. Как сэйчас. А ты видэл, как мы кардан лэпили? Ты нэ думай, Игор, что мы нэважные вэздэходчики. Мы стараемся. Частно. Но мы кардан лэпим из черт знает каких дэталэй. Крэстовину Сэмен от автокара прыстроил.
Он умолк, полез в карман за сигаретой, и, когда закурил, дым сначала невозможно было отличить от клубов пара изо рта.
— Чэго-то в языке у мэня нэ то, энтузиазма нэт, — снова повел он. — Но нэ могу забыть, как по тэлэвизору нэдавно показывали новую машину спэциально для Сэвера. Красная такая, бэгает. Прибэжала ближе, и что ты думаешь? «Газон» сэмдэсят второй. Гуски его показывают, а дыктор говорит: «Вот как ынжынэрная мысль работает, на катках жэлезо комбинировано с рэзиной». Вах-вах. А я тэбэ скажу, Игор: старье все это. У нас на «гэтэшке» такие жэ катки стоят. Замэтил? Дэсят лэт, как комбинированы… Ну ладно, мы, торгаши, умоемся. А гэологи сколько на старой рухляди, латаной-пэрэлатаной, гарцэвать будут? Для нашего Кавказа агрэгаты прыдумали, чтобы газоны стрычь. А нормальной машины для тундры как нэ было, так и нэт… Эй, конструктор, чэго молчишь?
Он поперхнулся от дыма, закашлялся.
— А знаешь, чэго он молчит? Я тэбэ, Игор, открою тайну. В нашэм старом гараже, в одном боксе, ты прэдставляешь, что мой началнык строит? Супэрвэздэход. По своим чэртэжам…
— На пару, Гога, строим. Вдвоем, — отозвался издали Семен. — Если все пойдет нормально, мы сделаем принципиально новую машину. Должны сделать… Такой конструкции еще не было. Вернемся, Игорь, мы тебе покажем ее… Если все пойдет нормально, мы доведем до ума то, что не сумел я сделать давно. Когда работал в кабэ. Это долгая история. Потом расскажу… Сейчас с меня толку мало. Лучше вы поговорите. Только о чем-нибудь другом. А то я не вздремну — снова вмешаюсь…
Он не мог понять, как так неожиданно все тело охватил колючий леденящий холод. Лишь отвлекся на минуту от разговора, сдвинулся с места, чтобы размять затекшие ноги, — по спине словно ударило током. Остывшая, влажная от пота рубаха прижалась к пояснице, лопаткам. Он поежился… Было видно, что мороз хозяйничал в машине давно — на складках шарфа, повисшего у плеча, тускло поблескивал иней, на полу не таяли комки снега.
Временами, но с долгими перерывами оживал двигатель. Однако теплее ничуть не становилось. Гога пытался согреться, ложась грудью на мотор. И ничто, казалось, не могло оторвать его от этого места, от сна, в котором он моментально забывался, тяжело посапывая. Но через каждые полчаса или немного больше он неуклюже ворочался, сползая, на ощупь лез рукой к кнопке стартера. И так длилось очень долго.
Игорь сидел с закрытыми глазами, то впадая в дремоту, то приходя в себя. Уснуть он не мог. Только начинала сказываться усталость, путались мысли, клонилась голова, как вдруг в тело острыми иглами впивались задубевшие на морозе складки одежды, щека касалась осклизлого воротника, и он вздрагивал, весь прошибленный холодом. От железа вокруг, от изморози на брезенте тянуло такой тяжелой стынью, что не верилось, можно ли когда ее одолеть.
Но в этой заледенелой тишине, нарушаемой лишь свистом ветра, ясно слышались глубокие ровные вздохи двух здоровых мужчин, уставших от нелегкой работы.
А ветер все бился и бился без конца, как сорвавшийся с цепи большой глупый зверь. До рассвета было еще далеко…
Вдруг Игорь испуганно открыл глаза и почувствовал, как на лбу выступил пот: снаружи, оттуда, где бушевала пурга, ясно послышался стук в дверцу. Через несколько секунд он повторился, громче и настойчивей.
Проталкивая тугой комок в горле, Игорь хрипло выдавил:
— Эй, Гога… Слышь!
Затем, ухватив парня за плечо, начал лихорадочно трясти. Тот дернулся, плюхнулся в сиденье и машинально стал нашаривать кнопку стартера, чтобы прогреть двигатель. Игорь, крепко ухватившись вездеходчику в куртку, молча ткнул пальцем в занесенное окошко рядом с собой. И снова кто-то отчетливо забарабанил по борту. Теперь очнулся и Семен. Приподнялся на локтях, недоуменно осмотрелся.
— Только этого сэгодня ишо нэ хватало, — подал наконец голос Гога, переползая на карачках к дверце. Открыл ее, в кабине снова закружили снежинки, а с ними появилась круглая, как шар, голова человека, плотно запеленатая снегом. Только маленькое лицо темнело посредине, поблескивали черные глаза.
Незнакомец, покряхтывая, взгромоздился на сиденье, с любопытством оглядываясь вокруг.
— Ца-ца-ца, — защелкал он языком. — Вот вы где…
И тут же под просторной оленьей кухлянкой у него на груди что-то зашевелилось, и оттуда выскользнула маленькая худая рука. Она быстро распустила завязку под шеей, сдвинула шапку-малахай, и перед всеми предстал сухопарый старик в свободной, болтающейся на плечах одежде.
— Эта… Пурга сильная, — то ли спросил, то ли подтвердил он. — Я вышел, слышу — вездехода где-то гудит. Не может быть вездехода, думаю. А потом, думаю, пойду. Долго шел. Устал немножко… Ты есть Гога, да? — без всяких переходов ткнул он пальцем в Гогу. — А ты Дижа, да? — посмотрел он на Семена. — А ты новый будешь? — быстрым взглядом кольнул он Игоря. — Ехать надо. Чего здесь? Чаю нету. Холодно…
— Эта… — отозвался неуверенно Гога, сидя верхом на крышке мотора. — Откуда ты нас знаешь? Откуда ты вышел?
— Знаю… В тундре мы, пастухи, все знаем… Я на Петтена на собачках пришел, за продуктами. С третьей бригады. Петтена здесь недалеко, помаленько доедем. Я впереди пойду. Значит, все спят. А я вышел. И вот…
Он еще хотел что-то сказать, но в одно мгновенье в машине поднялся такой шум, что ничего невозможно было понять. Гога принялся тискать старика, отчего у того совсем свалился малахай. Семен стал быстро выбираться из кукуля. А Игорь удивленно смотрел и лишь повторял:
— Надо же… А мы и не думали…
Наконец Гога оторвался от пастуха, посмотрел на него.
— Чэго ты говоришь: чаю нэт? Сэйчас напоим… О, идэя! Апэлсын давайте. За мой счет…
Когда Игорь разогнул провод на ящике, достал оттуда большой плод, Гога быстрым, каким-то неуловимым движением крутанул его в руках, упала кожура, и засияла оранжевая чистая мякоть апельсина. Дурманящий запах поплыл вокруг, забивая запахи соляры, влажной одежды, оленьих шкур. Это случилось так неожиданно, что все разом умолкли, рассматривая яркий, нежно пахнущий шар на темной Гогиной ладони.