— Мне нельзя, Мигель. Я на машине! — Они поднимались по ступенькам. В комнате Мигель усадил Виктора в кресло-качалку и снова громко смеялся, рассматривая его располневшее лицо.
— Я бы не узнал тебя, чико! Ты стал похож на профессора! Толстый, в очках! Послушай меня, я много раз пытался написать тебе. Понимаешь, Виктор! Конечно, слова и буквы написать могу, но письмо — нет! Да и адреса не было! А дело в том, что наш друг Сантьяго тогда поймал меня в море и посадил… Ну что греха таить, чико, дело прошлое, когда закрыли границу, и я подрабатывал контрабандой. Тогда многие так жили, это не считалось чем-то зазорным. А когда меня выпустили, тебя уже здесь не было! А я хотел, очень хотел тебя видеть, Виктор! Ты и вся эта история с бомбой меня словно наизнанку вывернули. Я ведь в соседней комнате был, вон там, все слышал, как этот ублюдок с тобой разговаривал. Слышал, как стреляли… А потом рассказали, как ты, чуть живой, эту бомбу схватил и сам понес, чико, и во мне что-то сломалось… Понимаешь, на моих глазах тебе обещали деньги, много денег, сытую жизнь, а ты пошел на такую муку, чтобы спасти людей! Я никогда такого не видел раньше, никогда! Потом вышел, у нас стали создавать кооператив рыбаков, и я записался, и по сей день рыбу ловлю… Я много думал, Виктор… И кажется мне, начинаю понимать, что ты мне говорил тогда… Пролетарский интернационализм! Ты что думаешь, чико! Я теперь тоже грамотный — смотрю телевизор! Нет, ты не смейся! Если бы вы не пришли тогда к нам на помощь, нас, кубинцев, янки разогнали бы по нашим старым конурам и потопили в крови революцию. Кубинскую революцию! Сегодня вся Латинская Америка повторяет эти слова — Кубинская революция! Все знают, чико! Сегодня уже мы помогаем тем, кто слабее нас, и это правильно!
— Где сейчас Лаура? — поспешил спросить Виктор, так как старик на миг умолк.
— Разве Сантьяго не говорил тебе?
— Нет.
— Она далеко, чико, забыл, как город называется! В Чехословакии, уже две недели! Кстати, летела туда через Москву и назад тоже полетит… Она у нас стала большой начальницей — кто бы подумал, чико! Тихая была девчонка. Управляющая новой гостиницей здесь, на Варадеро. Поехала вот с делегацией!
— Постой, значит, она вернулась из Майами?
— Из Майами? Ты что, чико, она там всего полгода пробыла и потом вернулась! И искала тебя, но ты уже был там, в Советском Союзе… Да, Виктор, так бывает в жизни… Знаешь, их мать, Мария, прожила со мной всего пять лет — умерла от лихорадки. А мне все кажется, уже много лет, чико, что ради этих лет я жил до того, как ее встретил, и живу сейчас… Ее дети для меня были роднее родных! А сейчас внуки… У тебя есть внуки, Виктор?
— Нет, пока нет.
— Так чего же ты ждешь? — удивился Мигель. — Внуки, чико, это счастье…
— Тут от меня мало зависит!
— Не скажи, Виктор! Надо правильно воспитывать детей, и у тебя будут внуки! Мерседес! Мерседес! — Мигель высунулся из окна.
По лестнице зашлепали босые ноги, и в комнату вошла девушка, похожая на Лауру настолько, что Виктор вздрогнул от неожиданности.
— Мерседес, — застенчиво сказала девушка и протянула руку.
— Это старшая внучка, Виктор! Похожа на маму? Что ты молчишь? Знаешь, что я придумал, чико! Оставайся, и завтра на рассвете пойдем вместе в море! Будем печь лангусты на углях!
— Вот так мы и живем, Виктор! Весело тут у нас в доме, полон дом детей, чико, и будут еще, обязательно будут! Мерседес замуж выйдет, и у меня будут правнуки! — Лицо Мигеля светилось. — Обидно, что ты уезжаешь, — могли бы пойти в море вместе. Ты много теряешь, чико! Никто тебе не покажет окрестные острова вокруг Варадеро лучше, чем я, старый Мигель!..
Машина медленно плыла по ярко освещенному шоссе, туда, где на полнеба полыхали фейерверки. Въехав в поселок, Виктор бросил «фиат» и пошел сквозь толпу танцующих людей. Их было много, очень много танцующих пар, они были везде, отовсюду неслась музыка десятков оркестров. Словно вся Куба съехалась на Варадеро в последнюю ночь карнавала. На берегу моря, освещая нежный белый песок пляжа, вспыхнул фейерверк. Каждый новый взрыв праздничных огней встречался многоголосым криком. Каждый новый взрыв выхватывал из полутьмы смеющиеся, счастливые лица людей.
Игорь АгафоновКОНФЛИКТ
Корнев уже полез на кран, когда его окликнул мастер:
— Эй, Николай, топай к Ипатову!
— Зачем?
Мастер пожал покатыми плечами, но по всему было видно, что он-то знает, зачем и для чего.
Ничего хорошего от встречи с директором Корнев не ждал, поэтому шагал по грязной, усеянной серым цементом территории завода не торопясь. Не то чтобы время тянул в надежде угадать причину (причина как раз была известна), а настраивался на разговор.
В директорском «предбаннике» секретарша отсутствовала, и он, потупившись было в смущении на свои заляпанные раствором кирзачи, ободрил себя: «Небось сойдет», содрал с головы шапку, вошел в кабинет. Ипатов, розовощекий, улыбчивый мужчина — это придавало его облику какое-то радушие, — выплыл из-за стола и, щуря маленькие глаза, взял Корнева под локоть, усадил в кресло и сам опустился напротив на стул.
— Уж извините, что вызвал к себе в такой час, ну да я задержу не надолго. Чаю, может быть? — И, не дожидаясь ответа: — Ну, как угодно. Я тоже не большой охотник до чаев.
Он помолчал, вспоминая как бы, с какой целью оторвал человека от работы, и произнес:
— Да! Не так давно вы от лица бригады сетовали на то, что мы, заводские, плохо печемся о вас, крановщиках. Дескать, считаем вас чужими, временными. Так вот, на склад поступили полушубки, и я распорядился, чтобы лично вам обязательно выдали. Но при этом вы не должны забывать мое к вам расположение, — шутливо добавил он. — Сами посудите. Николай… запамятовал отчество. — Корнев промолчал, не стал подсказывать, и Ипатов продолжал: — Вы все-таки числитесь на балансе управления механизации, никуда от этого не денешься, стоите на их, так сказать, довольствии, просто у нас с вами договор… Это вы знаете сами не хуже моего. И… словом, не подумайте, что я хочу вас как-то умаслить, что ли, перед завтрашним партсобранием. И все же по-мужски я хочу вас просить… воздержитесь от выступления. Поверьте, оно преждевременно хотя бы потому уже, что вы многого не знаете из области отношений учрежденческих. Тут много чего замешано. Допустим, наделаем шуму, и что? От него может пострадать само дело. Вы понимаете? Тем более будет представитель из горкома, могут неверно истолковать…
Ипатов облокотился на стол, поглядел на Корнева. Корнев опустил глаза на свои грязные сапоги, раздумчиво хмыкнул. Собственно, именно потому и решил он выступить на собрании, что будет представитель из горкома. Прошлые «выпады» остались безрезультатными.
Трения Корнева с директором были давние. Много раз директор пытался избавиться от «зловредного» бригадира, заменить его на более покладистого, да все никак не удавалось. Нужна капитальная зацепка, а ее-то и нет: у себя в управлении Корнев на хорошем счету, ему верят. И не считаться с этим директор завода не мог.
Начались их трения вскоре после прихода Корнева на завод. Башенные краны, работавшие на заводе, принадлежали управлению механизации, к заводу были лишь прикомандированы. Работали они нерегулярно, часто ломались, простаивали. Завод не выполнял план, и все списывалось на крановщиков. Но с приходом Корнева краны заработали исправно. План же завод все равно не выполнял.
Корнев долго не мог понять, в чем причина: завод считал виноватыми крановщиков, а крановщики ходили в управлении в передовиках.
Разобраться в этом было сложно: разные, что называется, фирмы.
На заводе к крановщикам относились плохо, считалось, что из-за их нерадивости коллектив постоянно лишается премии. Не мог же Корнев всем объяснить, что не крановщики виноваты, не мог тыкать каждому своим журналом, где у него зафиксированы рабочие часы. Его журнал для рабочих туфта. Мало ли что он запишет. Им подавай премиальные — и все. И усилия Корнева как-то привлечь внимание к настоящей причине невыполнения плана тонули в язвительных замечаниях: «Ну конечно, ты лучше всякого экономиста разбираешься…»
Корнев чувствовал, что его самого подозревают в приписках. Администрация же завода закрывала на его якобы приписки глаза: во-первых, не желала портить отношения с управлением механизации (там могли сказать: план сами не тянете и другим не даете делать?), во-вторых, проявляла вроде широту и терпимость к откомандированным на их завод крановщикам, дескать, не такие уж мы сквалыги, чтобы по мелочам принципиальничать.
На собрании он хотел наконец рассказать о своих изысканиях.
Три года назад заводу выделили деньги на реконструкцию растворного узла (прежний уже тогда не справлялся с нагрузками). Куда эти деньги подевались, неизвестно. И об этом хотелось спросить, потому что на бумаге растворный узел, возможно, давно существует. А если так, то и новый план по нагрузке на него тоже имеется. И каким это образом администрация до сих пор выкручивается, тоже небезынтересно. Ясно, что это не воровство, деньги пошли на другой объект, просто необходимо во всем этом разобраться, выявить чьи-то ошибки, просчеты, из-за которых в конечном итоге страдают все, в том числе и крановщик Корнев, пусть и не в материальном смысле, но в моральном. Может, из-за этого непостроенного узла и план летит?
— Так что договорились, Николай Елизарович? — Ипатов обратился к Корневу по отчеству, вспомнил-таки. И это было знаменательно.
— Нет, — помедлив немного, ответил Корнев.
Ипатов поднялся со стула и прошелся по кабинету.
— Хорошо. Я, видимо, недостаточно четко обрисовал ситуацию. Неужели вам не ясно, Николай Елизарович, что и сами вы не безгрешны? Ведь вы получали всяческие надбавки, премиальные, то-се, а ведь в это время наш завод не выполнял план. Значит, и вы обманывали свое управление, если разобраться. Разве нет? По большому счету. Во всяком случае, я бы мог при желании сделать так, чтобы всех этих премиальных у вас лично не было. Но я заинтересован в том, чтобы у меня работали добросовестные, опытные и порядочные кадры, и поэтому я не портил ваших сводок, хотя и мог. Посмотрите, не все бригады вашего управления выполняют свой план. Я подчеркиваю — свой, не наш, не заводской. Почему? Потому что мы не можем всех снабдить бетоном и раствором. А вы, ваша бригада, получали все в полной мере. Или вы этого не замечали?