Из кабины соседнего крана запустили солнечным зайчиком. Там работала Мария, она таким способом спрашивала о причине простоя. Корнев прикрыл глаза ладонью. Отвечать не хотелось. Недавно ему понадобилось отлучиться во время смены в поликлинику на переосвидетельствование, и он попросил Марию подменить его на часок. Она охотно согласилась, и он ушел, не беспокоясь за последствия. Вернулся же к скандалу: весь час, что он отсутствовал, полигон бездействовал, Мария отказалась разгружать машины, приехавшие на корневский полигон: «Что я вам, девчонка, прыгать с одного крана на другой? Пусть бы ехали ко мне разгружаться». Корнев не стал напоминать ей, как он «прыгал» чинить ее поломки. Даже сплевывать под ноги не стал. Повернулся и ушел. С тех пор они не здороваются.
Чего же теперь «зайчиков» пускать? Злорадствует. И накатила на Корнева черная волна неприязни к человеческой неблагодарности. Ради чего он бьется? Кому и зачем доказывает? Плюнуть, растоптать и уйти! Что ему, хуже будет на другом месте? Он специалист высшего класса, каждый болтик, каждую шайбочку своими пальцами ощупал, везде пригодится. Ему никаких слесарей не надо, он сам все может сделать и обеспечить. А вот они — эти! — пусть без него поживут, пусть вспомнят времена, когда простаивали в ожидании приезда слесарей и оставались без зарплаты. Посмотрим, найдется ли еще такой доброхот-бригадир, который станет, не считаясь со своими интересами, устранять неполадки на их кранах, ругаться на всех собраниях, выбивая запчасти! Посмо-отрим! И жена говорила: «Уйди, не порти себе нервы. Что, тебе нужно больше других? У тебя есть дом, чини водопроводные краны. Сыном займись, которого из-за работы забыл». Нет, ни на какое собрание завтра он не пойдет. И значит, нечего ему страшиться. А там переведется на другое место. Недавно ему уже предлагали высотный кран, он как-то работал на нем, подменяя отпускника. И кран ему понравился, и с людьми сошелся. Почему он должен думать о неприятном? С какой стати?
И он вспомнил день на высотном кране, когда к нему пришли Алла с Антоном. Он еще не поднимался наверх, переодевался в бытовке, увидел их в окно и выбежал навстречу: «Что-нибудь случилось?» А жена смущенно кивнула на сына: «Проснулся и заявил: к папе на кран поедем!» Корнев растерялся, не зная, как быть.
А шестилетний Антон глядел на него без страха, с непониманием опасности. И нельзя было отказать в его просьбе, раз он сумел уговорить мать, которая больше, должно быть, чем отец, боится за свое дитя. И вот они, отец и сын, едут сперва на грузовом лифте, потом выходят в продуваемое ледяным сквозняком и потому мрачное нутро здания и, пройдя его насквозь по шатким деревянным настилам, останавливаются у стальной балки, закреплявшей кран и здание в одно целое. И через окно по этой балке надо перейти на кран. В проеме гудел ветер и наискось валил снег.
— Хо-хо, — растерянно сказал Корнев, — пурга началась.
— И что? — насторожился мальчик.
— Опасно, вот что. Сдует — и полетишь.
— Ничего, — после непродолжительного раздумья решил сын и покрепче натянул свою шапку. Ему еще неведом страх, он полностью уверен в отце.
— Да? Ну ладно, как знаешь. Только вниз не гляди, а то голова закружиться может. — И, взяв сына покрепче за шиворот, встал на подоконник. Поглядел вниз — до земли метров сто. Подножие крана и нижняя крепежная балка неразличимы за снежной пеленой. Ухватившись за страховочный трос, Корнев медленно ступил на самодельный трап, осторожно повел впереди себя сына. И такое чувство его охватило, будто впервые идет он над этой бездной и ему страшно. Внизу движутся массы снега, и кажется, что они с Антоном планируют, балансируя на узкой жердочке, поднятые могучим смерчем… Перешли, вцепились в поручни, отдышались. И дальше уже взбирались по лестнице, и металл перекладин студил до бесчувствия ладони через рукавицы: впереди Антон, набычившись против секущего в висок колючего снега, следом, почти целиком прикрывая его своим телом, Корнев, готовый в любую секунду подхватить, если у того разожмутся пальцы, поддержать.
Отогревшись в кабине над электропечью, Антон сказал:
— У меня руки заболели. Вот здесь, — и показал на сгиб в локте.
У Корнева тоже затрясло в локтях, как тогда, в первый раз, когда он поднимался сюда с самого низу (еще не приспособил трап), с земли и когда весь день мерещилось, что кран, подцепив груз, начинает падать: настолько непрочной и шаткой представлялась конструкция — словно пшеничный колосок, готовый подломиться под тяжестью вызревших зерен.
Мальчуган притих за спиной. Корневу было видно в зеркало, как жадно озирается он, робея, охваченный новыми впечатлениями. И отец не мешал, берег его состояние, сам остро переживал вместе с ним.
Зашумела рация, и далекий, пересыпаемый радиопомехами голос стропальщика стал наводить «вслепую» кранового на цель. Корнев приоткрыл смотровое стекло, взялся за рычаги. И поплыла по кругу стрела, покатилась по ней каретка, гак скрылся из поля зрения — опустился по ту сторону здания; задрожал, завибрировал пол под ногами. На развороте в приоткрытое окно ворвался ветер, обсыпал, уколол лицо жестким, крупчатым снегом. Антон передернул плечами, губами издал «бр-р», прикрыл ладошкой глаза. Стрела плыла в мутно-синем небе, вычерчивая, как циркуль, ровный круг габаритными огнями, оставляющими после себя на какое-то мгновение фосфорический след, и свистел ветер в металлоконструкциях, и вода весело сбегала по смотровому стеклу, вытягиваясь в тоненькую горизонтальную струйку. В рацию врывались музыка и чьи-то заглушенные пространством голоса, тренькал предупреждающий звонок, шевелились внизу почти невидимые стропальщики… И вдруг снег прекратился, Антон прижался к стеклу, пораженный открывшимся неоглядным пространством. И Корнев увидел как бы вместе с сыном, его глазами: мокрые прострелы улиц и проспектов, разбегающихся в диаметральном разбеге к горизонту, трамвай, несущий над собой синевато-розовый бенгальский огонь, два черных контрастных следа на свежем, стерильном снегу от колес самосвала, привезшего раствор, пестрая, будто игрушечная, сшитая из кусочков собака, перебежавшая машине дорогу.
— Бадью, бадью давай, Коля! — зашумело в рации.
— Несу, несу, — ответил Корнев, подмигивая приоткрывшему рот Антону. И стрела поворачивается, точно ствол дальнобойного орудия эсминца, на котором он служил на флоте. Вот нацелилось в прорезь проспекта, вот на «мушке» размытая туманом телебашня, затем подкатываются блестяще-черные контуры торгового центра.
— Вертолетик! — показал пальцем Антон. — Гляди, папа, желтенький! Внизу!
«Вот и нужно согласиться на этот кран. Всякий пошел бы на моем месте, будь у него квалификация… Соблазнительно, соблазни-ительно, нечего и говорить…»
Он решил уже спуститься вниз, позвонить в управление, доложить о выходе крана из строя.
И вдруг понял: после того, что тут случилось, высотный-то могут и не доверить. Скажут: «Э-э, брат…»
Корнев прикрыл ладонью глаза: с соседнего крана вновь пускали «зайчика». «Что тебе надо-то? Прицепилась! — раздраженно подумал Корнев. — Ну-ну, смейся-смейся, ваша взяла. Погоди, еще не вечер…»
Все случалось за эти четыре года, что он тут работал бригадиром, — и непонимание, и обиды, и ссоры, и признание. Вроде бы своим человеком стал, а до сих пор не уверен, что каждый из бригады не предаст в трудную минуту, а тем более в таком деле, как противоборство с Ипатовым: этот многих придавил ногтем, в свою веру обратил. Корнев чувствовал, как напряженно следят за ним его други и недруги, да и просто нейтралы, за всякой его инициативой, всяким жестом, поступком, взвешивают, просчитывают, ждут — выжидают чего-то.
Увидев Виктора, Корнев вскочил на ноги и стоя следил, как шагал Виктор от проходной по тропке напрямик к своему полигону, на ходу здороваясь со встречными. И никто его не останавливал и, значит, об аварии не сообщал. Корнев поспешно спустился ему навстречу.
— Э! — шутливо отдернул Виктор руку. — Чего такой наэлектризованный? Разрядами шибает!
В отличие от тяжеловесного, громоздкого Корнева Виктор был строен, легок, а обликом — красавец, и тоненькие усики ему, безусловно, к лицу. И даже в ватнике он выглядит франтом. И Корневу стало спокойнее, надежнее как-то, прибавилось уверенности в собственных силах, в благополучном исходе нынешнего дня. Однако он не спешил, ждал, пока Виктор сам заметит неладное. И он заметил. Сдвинул на затылок шапку, удивленно присвистнул:
— О-го-го-о! Как это тебя угораздило?
Корнев, нервно посмеиваясь, объяснил. Он ждал, какой выход предложит коллега. Виктор, одну руку засунув в карман, а другой пощипывая свои аккуратные усики, прохаживался вокруг скособоченного крана, размышлял вслух, вроде подтрунивая:
— Сла-авненько поработали! Ничего не скажешь. А ведь я предупреждал: держи глаз вострей на этих стропалей, какую-нибудь пакость да устроят. Ну что теперь? Вызывать слесарей? Начнут поддомкрачивать своими ржавыми домкратами, деятельность разводить, разговоры разговаривать… — Виктор махнул рукой. — Проканителятся без толку! — Он резко обернулся к Корневу: — Что, на месячишко отдых обеспечен? Пока разберут-развинтят да по новой соберут. А? Раньше им не управиться, куда им торопиться. Хотя тебе что, тебя на высотный зовут. А мне уж тогда путевочку в санаторий пробивай, бригадир.
Корнев не мог понять: чего больше в голосе Виктора — иронии, досады, осуждения?
— Я вот что предлагаю, — сказал Корнев, не выдерживая этой неопределенности, — найти трос покрепче, привязать к «ноге» и сдернуть бульдозером.
Виктор не удивился. Да и как может быть иначе: у него опыта не меньше, чем у Корнева. Он посмотрел на кран, нахмурился. Корнев понял, что Виктор усиленно взвешивает все «за» и «против». Наконец Виктор сухо, отрывисто сказал:
— Риск.
— Ну, — согласился Корнев, начиная смутно догадываться, чем закончится этот разговор. И в голосе его появились язвительные нотки: — Так ведь и за обедом можно подавиться и окочуриться.